Вернуться на сайт Истинно-Православной литературы

СОВЕТСКИЙ РЕЖИМ И СОВЕТСКАЯ ЦЕРКОВЬ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
2006

1.

Когда глава Российской Православной Церкви Патриарх Тихон(1) весною 1923 года был выпущен большевицкой властью из заключения, то власть праздновала свою первую победу над Церковью. Патриарх признал себя виновным перед большевиками, раскаялся в политической деятельности, за это был помилован и освобожден из заключения. Власть таким признанием Патриарха оправдывалась тогда перед миром в своих преследованиях и Патриарха, и всей возглавляемой им Церкви.

С самого начала революции большевицкая власть объявляла, что она преследует церковников не за религию, а за контрреволюционную и политическую деятельность против нее. И теперь это казалось доказанным. Церковь в лице Патриарха как бы «призналась», что она имела не одни только религиозные и небесные цели, но и политические, земные, и теперь от них отказывается. Поделом было и преследование. И большевики оказались как будто бы правы…

Но все мы, православные люди, отлично понимали тогда суть дела. Казнить Патриарха большевики не могли, хотя и желали этого. Они боялись дать ему ореол мученика в глазах народа, о чём и Ленин, говорят, в свое время заявил: «Мы из него второго Гермогена делать не будем»¹.

¹ Святой Патриарх Гермоген был заморен поляками голодной смертью в тюрьме в 1612 г. за то, что противился власти католиков над Россией и возбуждал к тому же народ.

Однако и выпустить его из заключения по одному только требованию заграницы (какое как раз в это время и было предъявлено — ультиматум Керзона(2)), не подорвав престижа государственной власти в глазах народа, оказалось уже невозможным: столько времени вести борьбу с Патриархом и готовить ему суд и казнь, а затем выпустить ни с чем, значило потерпеть поражение от самого Патриарха. Поэтому агенты власти склонили, уговорили Патриарха признать себя виновным и этой ценой получить свободу, которая представлялась Патриарху необходимою для блага Церкви. Унижаясь перед властью, принося жертву самим собою, отказываясь от славы мученика, Патриарх и вышел на свободу ради пользы Церкви... Так мы тогда рассуждали и ликовали перед нашим Патриархом, как перед победителем, устраивая ему триумфальные встречи и шествия. Хотя он и отказался от тюрьмы, но в наших глазах оставался славным мучеником…

Аресты же духовенства и после освобождения Патриарха и всех его заверений в политической верности властям продолжались и даже усиливались.

Меня на допросе в ЧК следователь спросил: «Ваши политические убеждения?» — «Я не имею права иметь их». Вслед за Патриархом я тоже очищался от политики, зная, что Церковь существовала при всякой власти и, невзирая на форму управления и отношения к ней власти, может и должна существовать. Поэтому я тогда полагал, что могу быть чист от всяких политических убеждений.

Но, конечно, такие взгляды мне нисколько не помогли. Следователю угодно было, чтобы я осудил Патриарха и Патриаршество как форму церковного управления, а я высказался за Патриарха. «Значит, вы — монархист, коллегиальное управление вы не признаете».

На другом допросе следователь обвинил меня в пропаганде против советской власти. Я стал отрицать за собой такое преступное деяние, но признавал, что всегда говорил в церковной проповеди против безбожия. «Кого вы разумеете под безбожниками?» — «Безразлично. Всех: будет ли то рабочий или ученик школы». — «Конечно, и представителей власти?» — «Да, всех». В обвинительном заключении следователя, в чтении которого я расписался, мне была поставлена статья закона, преследующая «возбуждение масс на религиозной почве против советской власти». Кроме этой, была поставлена потом и еще одна статья.

Итак, я оказался всё-таки политическим виновным, несмотря на свое очищение от всякой политики.

Но я всё же настаивал на своем и рассуждал, что лучше страдать невинно, по ложному обвинению, с чистой совестью перед Богом, перед людьми, перед самим собою, страдать за религию, за веру, за Бога, за Церковь, чем за дела политические. И действительно, всякое политическое чувство у меня было как-то атрофировано. Я не питал почему-то никакой ненависти к властям. Правда, в пору было только нести тяготу тюремного сидения. Над своими же собратьями-соузниками, искренне желавшими скорейшей гибели этой власти, я шутил, говоря им, что хотя за ними и нет никаких политических преступлений, но они страдают справедливо: власть «угадала» их настроения и мысли и посадила их за дело. «Надо очиститься. Привыкли жить с властью заодно. Попробуйте пожить без нее, как жили наши предки с татарами, или греки с турками, а то, еще хуже, как первые христиане с неронами и Диоклетианами, за которых умели еще и молиться! А мы вот отстали от истинного христианства и не имеем совсем духа и жизни наших отцов». Так рассуждал я.

После четырех с половиной месяцев сидения в Бутырской тюрьме, я получил вдруг полторы недели свободы и принес Патриарху приветы и поклоны от заключенных епископов и священников. Патриарх мне, между прочим, сказал: «Лучше сидеть в тюрьме. Я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу: посылаю архиерея на юг, а он попадает на север; посылаю на запад, а его привозят на восток…»

Деятельность Патриарха ЧК сводила на нет, не позволяя назначенным им архиереям даже доехать до своих епархий и направляя их в места заключения и ссылки. Архиереи, не добравшиеся до своих кафедр или бывшие на них по три недели, по месяцу, точно так же, как и пробывшие на них многие годы и находившиеся теперь в ссылках и лагерях, поминались на своих епархиях, и имена их возносились за богослужением, как полагается в каждом храме. Им, как и заключенным священникам, посылали бесчисленные и неоценимые по содержанию письма: вся любовь паствы, вся благодарность за стойкость и мужество, всё преклонение перед невинными страданиями своих духовных вождей были в них излиты. Между пастырями и пасомыми завязывались такие отношения, какие могли быть только в первые века жизни Христовой Церкви. Не знаю, имелись ли еще в истории Вселенской Церкви случаи такого широкого и глубокого духовного подъема, Каждый христианин почитал своим долгом на записочке «о здравии» своих родных, подаваемой на литургию, записать, прежде всего, имя заключенного своего — архиерея или священника. И диакон, читая на ектении эти записки, множество раз поминал вслух всей Церкви самое слово «заключенный» и имя его. Церковь скорбела и прилежно молилась за своих страдальцев. А когда архиерей, по отбытии срока заключения или ссылки, возвращался (правда, очень часто всего на несколько недель) в свой город, то торжество народа было неописуемым: осыпали цветами и слезами путь его и за счастье считали целовать край его рясы…

Это было и горькое, и счастливое время. И Церковь была еще крепка. Сила и превосходство над врагами ее были очевидны.

Я, маленький священник своего прихода, за полторы недели своей свободы так был обременен излияниями благодарности, любви, всякого почитания, которые спешил мне принести каждый прихожанин, что когда очутился в арестантском вагоне и в пересыльных тюрьмах на пути в Соловки, то почувствовал, что отдыхаю, и тяготу тюремную нашел более посильной, чем перенесение незаслуженных почета и любви. Я совершенно не предполагал, что дело мое так ценно в глазах народа. Но зато ЧК страшно злобствовала. Власть большевицкая оставалась бессильной перед Церковью, хотя грубому физическому насилию противостояла одна только моральная сила Церкви.

Впрочем, большевики это сознавали и вовсе не собирались бороться с Церковью одним только насилием. Имея целью уничтожить Церковь, как и всякую другую религию, большевицкая власть открыто заявляла, что этой цели сразу достигнуть нельзя, так как религия имеет глубокие корни в широких народных массах. Потому и Патриарх, хотя и открыто встал против большевиков с самого начала революции и предал их анафеме (церковному отлучению) всё же долго оставался безнаказанным. Не так-то просто было удалить его. За ним была верующая масса. Но и, кроме того, удалив Патриарха, ради этой же верующей массы нельзя было оставить Церковь совсем без управления. С Церковью всё время приходилось считаться, как с определенною силою не только для себя, но и для заграницы.

Поэтому, доколе Церковь не могла быть уничтожена, большевики хотели использовать Ее в своих целях. А для этого им нужно было овладеть церковно-административным аппаратом, найти церковную власть, во всём послушную себе. Церковь должна была идти на поддержку и услуги новому государству. Патриарх на это не шел, не поддавался, противопоставлял всю Церковь новой власти, подстрекал народ против нее.

По мнению власти, растолкованному в печати на разные лады, Церковь была полна контрреволюции. Только здесь сосредоточились теперь контрреволюционные силы страны, ибо везде они уже были сломлены. Очередь — за Церковью. Ее нужно очистить от контрреволюции.

К моменту ареста Патриарха большевики не только достаточно травили его в печати по делу изъятия церковных ценностей, но подобрали в Петрограде, а потом в Москве священников и одного-двух епископов, которые и возглавили Церковь тотчас после ареста Святейшего. Эта правящая группа духовенства сначала носила название «Живой Церкви», а потом -— «обновленцев». Управление их называлось «Высшим Церковным Управлением», потом — «Священный Синод»(3).

Большевики, пока Патриарх находился в заключении, использовали новую церковную власть полностью. Обновленцы, в свою очередь, делали всё, что властям было угодно. Ими было объявлено о новом курсе церковной жизни ввиду полного мира Церкви с государственной властью; признается справедливость социальной революции, к которой Церковь идет навстречу и ее поддерживает, и себя очищает от всякой контрреволюции, и борется с контрреволюционерами. Для заграницы обновленцы объявили, что еще никогда Церковь не пользовалась такой свободой, как теперь, что гонений на религию нет, а есть только справедливое преследование контрреволюционеров церковников. К примеру, вот они, обновленцы, отказавшись от контрреволюции, пользуются полною религиозною свободою. На средства, отпущенные государством, обновленцы собрали церковный собор и на нём объявили заключенного Патриарха низложенным, лишенным своего сана и монашества(4). Государственная власть добилась, чего хотела: получила угодную ей церковную власть, которая сказала все слова и совершила все дела, нужные ей.

Но союз нового церковного управления с безбожною государственною властью оказался неприемлемым для церковной народной массы. Никто не поверил, что жизнь Церкви благоустроится с подчинением ее безбожникам. Это — отдача козлу огорода. Всем было известно, что большевицкая власть сама поставила и поддерживает новую церковную власть. Поэтому обновленческому управлению в Церкви никто не хотел подчиняться.

Таким образом, овладеть церковным народом, массою верующих большевикам не удавалось. Они владели каким-то церковным управлением, которому некем было управлять. Сама Церковь не оказалась в их руках. Относительная свобода обновленцев никого не соблазняла. Покровительство власти, полицейское содействие по захвату храмов у православных, личная неприкосновенность обновленцев, хотя многие из них имели контрреволюционное прошлое, — всё это было никак не в пользу «новым православным».

Союз с безбожниками окончательно позорил обновленцев. Их управление, объявившее своей целью борьбу с контрреволюцией в Церкви, являлось в глазах народа — филиальным отделением ЧК в Церкви, а сами обновленцы, эти несчастные епископы и священники, — людьми без совести и чести, безбожниками и чекистами в рясах. Невозможно описать все случаи выражения народного презрения и ненависти к ним.

Однако неподчинение обновленцам, поддерживающим государственную власть и этой властью поддержанным, означало контрреволюцию, неподчинение самой власти. Через организацию обновленчества большевикам и удалось обнаружить в Церкви такую контрреволюцию: всякий, не признающий обновленческого управления в Церкви, являлся контрреволюционером.

Везде, во всех уголках обширной страны, происходили бурные церковные собрания, где уполномоченные обновленцев (кто-нибудь из местных священников) пытались склонить народ принять новую церковную власть. И только открытым насилием гражданской власти удавалось захватить тот или иной храм для обновленческого священника. Везде начались аресты духовенства и деятельных мирян на почве непризнания церковной власти, поставленной большевиками.

Но никто из привлекаемых к ответу не говорил, что, не признавая обновленчества, он не признает власти гражданской. Политические обвинения ставились, но их отвергали и защищались тем, что обновленцы неканоничны и церковно беззаконны: они, прежде всего, есть самочинники, захватившие церковную власть во время заключения Патриарха. При этом, конечно, намекалось, что проделали это сами обновленцы, а власти здесь ни при чём. Далее, они, обновленцы, беззаконно провели реформы: разрешили второй брак вдовым клирикам и принятие епископского сана женатым священникам, что запрещено Вселенскими Соборами Церкви и ими только может быть разрешено. Обновленцы же печатно (и, конечно, устно) уверяли большевицкую власть, что каноны — только ширма для их противников, за которую они скрывают свою контрреволюцию. Множеством неканонических примеров из церковной истории они пытались доказать свою каноничность, право на эти реформы и захват власти. Исторические примеры им показывали, что большие, чем их беззакония, не раз благополучно сходили с рук. Гражданская власть вместе с обновленцами была уверена, что это именно так, и потому аресты, политические обвинения, тюрьмы, ссылки (несмотря на ярую самозащиту обвиняемых и отречение от всякой политики) продолжались.

Так обстояло дело к моменту освобождения Патриарха из заключения, таковым оно осталось и при нём.

Хотя обновленцы и власти считали Патриарха «бывшим», Церковь с его выходом из заключения получила своего действительного главу. Положение обновленцев сразу настолько поколебалось, что не будь вмешательства власти, еле удерживающей страхом жестокой расправы часть его прежнего состава, оно бы целиком пало. Часть отпавших архиереев и множество священников имели мужество покаяться и возвратиться из обновленчества в православие. Множество храмов, из захваченных обновленцами, отбиралось православными обратно. Обновленцы уже и не ради только борьбы с «контрреволюцией», а более для сохранения самих себя, были принуждены доносить в ЧК на своих противников.

На первом же моем допросе я увидел (вернее, подсмотрел) в моем «деле» среди сводок чекистов два доноса на себя: один краткий — епископа Антонина (Грановского)(5), первого председателя обновленческого управления, другой — на двух почтовых листах, прочитанный мною потом в копии, — протоиерея Р. Меня ужаснула такая "деятельность" моих старых личных знакомых. Впрочем, оба они были изгнаны народом из моего прихода и храма: один — приехавши послужить, другой — как член причта обновленцев, Они не могли простить мне своего позора. Однако на допросах я должен был делать вид, что в моем сидении обновленцы не виноваты: не может же власть сажать меня за непризнание каких-то обновленцев. Какое ей дело до наших внутрицерковных проблем? Но я не сумел до конца выдержать такого вида, и сам себя наказал.

На допросе мне, между прочим, ставилось в обвинение, будто бы я говорил, что ЧК поддерживает обновленцев. «Нет, этого я не говорил, а наоборот, другое бы мог сказать: что обновленцы помогают ЧК». — «Как вы можете так говорить?» — вцепился в меня следователь. Я указал, что об этом открыто провозглашается в советской печати и назвал журнал, где это прочел². Следователь записал мою цитату, после чего эту тему он больше не поднимал. И хотя в истинности моих слов он, конечно, убедился, но поставил мне новую статью закона, преследующую «распространение ложных слухов против советской власти» с целью ее дискредитации. Итак, хотя «ложный слух» о том, что обновленцы помогают ЧК, и так везде был «распространен», а в проповеди я, конечно, об этом никогда не говорил и впервые «распространил» этот «слух» перед моим следователем; и, наконец, именно автор указанной мною статьи журнала и подлежал первым обвинению по закону, я не избежал своей участи и оказался контрреволюционером.

² Журнал «Молодая Гвардия», № 7-8, 1923 г., статья Бонч-Бруевича. Цитирую по памяти.

Опираясь на обновленчество, власти преследовали православных, и, чтобы освободиться от тюрьмы, нужно было объявить о своем переходе в обновленчество; по крайней мере, иногда было достаточно для некоторых только похулить Патриарха и пообещать действовать против него, хотя бы и в составе православных. Были и таковые. Выбор предоставлялся всем и соблазн тоже. Обновленчество освобождало от репрессий, и устоять было нелегко. Уже сидя в тюрьме и остро временами переживая всю трудность этого дела, я не раз простил обновленцам их падение и научился считать одною лишь милостью Божиею хождение по путям правды.

Соблазн приходил с разных сторон. После месяцев тюрьмы меня вдруг освободили и, предупредив, что на этой неделе мое дело решится, намекнули, что моя дальнейшая судьба зависит только от меня. Тем, что я не пошел за эту неделю (или десять дней) к обновленцам и не поискал их заступничества, но был у Патриарха и даже служил с ним, я и определил себя на годы заключения. Таков, приблизительно, путь и всех других... Каждый знал, что мог не сидеть в тюрьме, а если сидел, то по «доброй воле». Моя жена во время грустных наших тюремных свиданий говорила мне: «Почему другие не сидят, а умеют избегать тюрьмы?» Она разумела тех, кто побывал в обновленчестве, а когда острый момент борьбы миновал, вернулись под давлением народа в Православие и для власти ничего из себя не представляли. Я отвечал ей: «Неужели ты хочешь, чтобы я был бесчестным человеком?» — «Нет», — говорила она и замолкала по этому вопросу.

И все же некоторых священников жены увлекли в обновленчество во избежание тюрьмы. Впрочем, знаю и обратный случай. Знакомый мне священник за отказ от обновленчества сидел в тюрьме. Ничего ему не стоило и освободиться. Но жена во время свиданий заявляла ему, что она больше не в силах переносить прежней жизни, и обновленцем он пусть домой не возвращается.

Моя мать издалека прислала мне в тюрьму записочку, которую я мог получить и читать уже во время моего временного освобождения. Мать писала, что благословляет меня сидеть в тюрьме, не ослабевать духом, всё терпеть и не сдаваться. Я плакал от радости.

Так в каждом случае: одна лишь моральная сила противостояла жестокому насилию. Не было других сил и у Церкви, у всех членов ее. Она имела такое оружие, которого враг не мог выбить из ее рук и против которого был бессилен. Только самим нам оставалось его не бросить, не выпустить из рук.

Попытка большевиков через обновленцев овладеть Церковью не удалась. Церковь сопротивлялась; она не принимала власти большевиков над собою, хотя бы в лице обновленцев, их послушных во всём агентов.

Патриарх, выйдя на свободу, увидев еще раз всю нравственную силу церковного народа, говорил моему знакомому и своему близкому старому другу: «Читая в заключении газеты, я с каждым днем всё больше приходил в ужас, что обновленцы захватывают Церковь в свои руки. Если бы я знал, что их успехи так ничтожны и народ за ними не пошёл, я бы не вышел из тюрьмы».

То есть никогда бы никаких покаяний перед властью Патриархом не было бы принесено, и не было бы абсолютно никаких других достаточно серьезных причин побудить его к этому, если бы не обновленчество, захватившее церковную власть и бесчинствовавшее в Церкви. Но и обновленчество его бы не понудило на такой акт примирения с большевиками, знай он в заключении правду о них. Газеты действительно лгали об их значении и, конечно, нарочно подсовывались Патриарху агентами ЧК для получения от него этого акта «примирения», который власти был так нужен.

Патриарх признавался своему другу, что на помощь своему главному мотиву поиска освобождения он принимал и то соображение, что, наконец, появился закон, революционный же хаос всякого беззакония, по-видимому, кончился. Ему казалось, что перед ним находится настоящая государственная власть, ради которой можно было, не кривя душой, отказаться от своего прежнего курса.

Однако выяснилось, что отношение власти к Церкви не изменилось к лучшему, хотя Патриарх и сдал свои позиции. Власти этого оказалось мало. Патриарх управлял Церковью, и власть над Ней была в его руках. Большевикам надо было заново начинать борьбу за получение влияния на ход церковных дел, в которых Патриарх и теперь не был их послушным орудием, что они имели в обновленцах. Да и через обновленцев истинных целей не достигалось; главная церковная масса народа и духовенства выскользнула из рук обновленцев; искусственно созданное церковное управление не имело силы, влияния, авторитета и вообще значения ни для своих масс, ни для заграницы. В этом смысле власть получила в обновленчестве немало разочарований, надежды на него оказались далеко не оправданными, что агенты ЧК не стеснялись подчас высказывать некоторым иерархам Церкви.

Правда, создав обновленчество, власть добилась раскола в Церкви. Обновленцы — вторая Церковь, имеющая свой отдельный епископат, духовенство, свои храмы и ту часть народа, которой не было никакого дела до принципиальных разногласий, лишь бы богослужение оставалось старым, которым они удовлетворялись у тех же обновленцев. В свое время, устроив раскол, большевики ликовали в печати, объявляя, что, наконец, в едином фронте церковников пробита брешь, в которую они, безбожники, и должны устремиться для уничтожения Церкви. Раскол в Церкви и помощь ЧК по борьбе с церковной контрреволюцией — вот заслуги обновленчества, признанные за ним советской печатью. Но получить влияние на церковные дела или авторитетный голос Церкви на свою сторону, пока это полезно, а также окончательно низложить Её или подорвать всякий авторитет русской Церкви, большевики могли только в лице Патриарха, через управление Патриарха, имевшие такие авторитет и значение.

Агенты власти и вели непрестанную борьбу с Патриархом, пытаясь подчинить его своему влиянию, склонить на полезные для них и вредные для Церкви поступки. Патриарха упрашивают написать ответ архиепископу Кентерберийскому, что Церковь в России пользуется полною свободою, и никаких гонений нет. Несмотря на постоянные приставания, Патриарх всё время откладывает это дело и не пишет. Почти в то же время Патриарха уговаривают ради пользы Церкви, ради упорядочения отношений государства и Церкви отречься от власти и уже успевают склонить на эту точку зрения одного-двух ближайших к нему архиереев. Однако решением большинства архиереев Патриарх удерживается от этого пагубнейшего для Церкви акта. От Патриарха требуют смещения с кафедр неугодных власти архиереев. Только в одном случае Патриарх было уступил, но вслед за этим снова восстановил лишенного кафедры архиерея. Власть требовала, чтобы он завел новый стиль в Церкви. Стиль этот не принимал народ, и у обновленцев он также не прошел, но тогда тем более стал необходим властям для дискредитации Патриарха.

Архиепископу Илариону(6), ближайшему сотруднику Патриарха, в первые месяцы после освобождения агент власти говорил: «Уговорите Патриарха завести новый стиль. Неужели он не может сделать маленькой уступки власти? Если советская власть завела этот стиль, то пусть и Церковь покажет, что Она солидарна с нею». В то же время при встрече с другим архиереем этот же агент власти говорил: «Вы слышали, что Патриарх заводит новый стиль? Для чего это? Кому это нужно? Неужели вы согласитесь с ним? Отделитесь от Патриарха; вас вся Москва любит и за вами пойдет. Мы вас поддержим...».

Агент власти требовал, чтобы в Управлении Патриарха был человек, которому власть доверяет, и предлагал принять в общение протоиерея, вождя группы «Живая Церковь», отошедшего от обновленческого управления(7). Отменить свое постановление о принятии этого человека Патриарх мог только тогда, когда последовали протесты клира и народа. В общем-то, опираясь на мнение народа, еще можно было кое-как отклонять от себя разные предложения власти.

Мне известен один батюшка, который уклонялся от обновленчества таким доводом перед своим местным чекистом: «Я бы с удовольствием пошел в обновленчество, никакого различия не вижу, но приход меня выгонит, останусь без куска хлеба». Хорошо, что это была сущая правда, и не он влиял на приход, а приход на него. ЧК это знала и оставляла его на свободе…

Но Патриарху нужно было самому руководить, влиять, направлять. Поэтому ЧК и стремилась овладеть его волей. Однако Патриарх шел добрым путем. При нём Церкви легко было нести крест свой, потому что вся тяжесть креста этого падала на его плечи. Большевицкая власть не выпускала его из атмосферы своей лжи, провокации, обмана, клеветы, сеяния раздоров, расколов, недоверия. Патриарх постоянно должен был разгадывать тайны и злые замыслы и намерения, скрывающиеся под всякими благовидными предложениями власти.

Враг действовал то посулами, то угрозами, и не ему самому — это были бы совершенные пустяки! — а Церкви. То он обещает прекратить аресты духовенства, освободить заключенных или вернуть из ссылки каких-то нужных Патриарху епископов, или дать разрешение на духовные печать и образование, на свободу съездов и епархиального управления; то угрожает оставить все репрессии в силе и еще прибавить. Патриарх страдал. Он встречал и слушал своего врага с крайним напряжением нервов. Когда Патриарху докладывали о приезде агента власти, он был вне себя от раздражения и волнения, что, казалось, было совершенно несвойственно его характеру и темпераменту.

Я помню его в дни ареста перед заключением. В последнюю его на свободе литургию³ я сослужил ему в храме села Богородского под Москвой. Перед этим поздно ночью он вернулся из ЧК. Его только что долго и жестоко допрашивали. Дома своим приближенным, измученным ожиданием, Патриарх лишь обронил: «Уж очень строго допрашивали…» — «Что же вам будет?» — спросил кто-то с тревогой. «Обещали головку срубить», — отвечал Патриарх с обычным своим благодушием.

³ 24 апреля старого стиля 1922 года. Еще раз он потом: служил у себя на Троицком подворье.

Литургию он служил — как всегда: без малейшей тени нервности или хотя бы напряжения в молитве. Глядя на него, приготовляющегося к тюрьме, а может быть, и к казни (тогда это было серьезно), я невольно вспомянул слова Христовы: … идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего (Ин. 14, 30). Пусть обвиняют, ничего не найдут, он будет невинен. Так я думал, и на эту тему сказал проповедь за литургиею. Благословляя меня на проповедь, Патриарх шепнул: «Их-то не затрагивай...» Знаю, что пожалел проповедника. Не за себя, а за тех, кто около него рискует собою, он боялся. Но не помню случая, чтобы кто-либо, кому выпадал случай проповедовать за патриаршею службою, утаивал в слове своем правду. Как-то всегда и всеми говорилось то, что надо, что соответствовало лицу Патриарха.

Были дни торжества по случаю его освобождения. Народ и радовался о нём, и скорбел о Церкви. Патриарх был всё так же спокоен. Что могло случиться с Церковью или с ним самим без благой-то воли Божией? Ничего. Тайна духовного покоя и духовного здоровья истинного православного христианина и его, конечно, первого, именно в этом. Вспоминаю одного епископа, который сидел со мною в тюрьме. На вопрос чекистов, какого он мнения о Патриархе, ответил: «Я реально ощутил его святость…». Ответ привел чекистов в бешенство, и дело о ссылке епископа было тотчас решено.

Наконец, я вижу Патриарха после своего выхода из тюрьмы, когда принес ему поклоны соузников. Патриарх по-прежнему был добр и благодушен, но такой худенький, измученный, что, прощаясь с ним, я заплакал от чувства жалости. Преклонив мою голову к своей груди, Патриарх спросил: «Что же ты плачешь?» Я совершенно неожиданно для себя самого ответил: «Мне кажется, что я вас больше не увижу...». Конечно, не Патриарха я видел перед собою весьма недолговечным, а внутри меня была полная уверенность, что и я долго на свободе не прохожу... Патриарх рассмеялся и сказал: «Ну, гора с горой не сходится, а человек с человеком сходится. Послужи завтра со мною».

Кстати сказать, в беседе с Патриархом я ему покаялся, что, сидя в тюрьме, не раз мысленно осудил его за сдачу позиций большевикам. Патриарх благодушно прощал меня и говорил о том, что его свобода хуже тюрьмы, и сам вспоминал свое сидение, как лучшее время. На другой день я еще раз сослужил Патриарху в церкви великомученицы Анастасии, что у Бутырской Заставы. Затем был арестован и отправлен в Соловки. Больше я Патриарха не видел. Патриарх умер. Его замучила, сожгла на медленном огне своей сатанинской ненависти большевицкая власть.

В Соловецком кладбищенском храме, оставленном для местных монахов, вольнонаемных работников при лагере заключенных, духовенство служило панихиду по Патриархе. Все мы чувствовали тогда, что наступает новый тяжкий период жизни Церкви. Лица заключенных наших архиереев были не так грустны, как суровы и строги. Все мы сознавали, что опасность надвигалась: а какая? в чём? — никто не знал. Счастливый период борьбы с врагом, когда перевес был на нашей стороне, во всяком случае, кончился. Это понимал каждый.

Говорят, агент власти, заправляющий церковными делами⁴, по поводу смерти Патриарха был в неописуемом восторге. Примчавшись к телу только что усопшего, он потирал руки и, с трудом сдерживая радость, говорил: «Хороший был старик… Надо похоронить поторжественней…»

⁴ Имя Е. А. Тучкова мне противно часто упоминать на этих страницах.

После похорон он призвал к себе в ГПУ двух митрополитов и вручил им так называемое «предсмертное завещание» — послание Патриарха со всякими его обещаниями в пользу власти. Митрополитам предложено было свезти текст в редакцию газеты для напечатания, что они и сделали. Но никто из духовных лиц, окружавших Патриарха, не был свидетелем того, чтобы Патриарх подписывал эту бумагу, хотя проект «завещания», предложенный властью, долго лежал на столе у Патриарха и был взят оттуда агентом власти уже после его смерти.

Недолго управлял Местоблюститель Патриаршего Престола митр. Пётр(8). Он твердо знал, что никакие уступки с его стороны не подкупят власти. Власть всё берет и ничего не дает, как говорил это и Патриарх. Поэтому всякие предложения агента власти митр. Пётр прямо отвергал и запросто выпроваживал его из своих покоев. Митрополит Пётр, например, говорил агенту так: «Вы всё лжете. Ничего не дадите, а только обещаете. А теперь потрудитесь оставить комнату: у нас будет заседание».

Такого неподатливого главу Церкви и такое свое отстранение от церковных дел озлобленный враг долго терпеть не мог: митр. Пётр был заключен в тюрьму. Появился новый его заместитель — митр. Сергий(9). Митрополит Пётр, зная, что ему недолго быть на свободе, предусмотрительно назначил себе заместителя. Церковь не осталась без управления.

В конце лета 1925 года, то есть приблизительно через полгода после смерти Патриарха (митр. Пётр уже находился в заключении), соузник наш по Соловецкому лагерю архиеп. Иларион⁵ вдруг неожиданно был изъят из нашей среды и отправлен в Ярославскую тюрьму. Мы понимали, что делается это по каким-то соображениям антицерковной политики. Весною 1926 года архиеп. Иларион опять был с нами. Тюремные новости касались исключительно его разговоров с агентом власти, вершителем судеб Церкви, посещавшим его в тюрьме.

⁵ Архиепископ Иларион — викарий Московский, временно управляющий Московской епархией, магистр богословия, автор нескольких ученых богословских работ, профессор Московской Духов ной. Академии до дня ее закрытия большевиками и бывший ее инспектор, и временный ректор. Молодой, жизнерадостный, всесторонне образованный человек, прекрасный церковный проповедник — оратор и певец, блестящий полемист с безбожниками, всегда естественный, искренний, открытый человек: везде, где он ни появлялся, всех привлекал к себе и пользовался всеобщей любовью. Большой рост, широкая грудь, пышные русые волосы, ясное, светлое лицо. Он остается в памяти у всех, кто встречался с ним. За годы совместного заключения мы все стали свидетелями его полного монашеского нестяжания, глубокой простоты, подлинного смирения, детской кротости. Умер 15/28 декабря 1929 г. в Петроградской тюрьме на пути из Соловецкого лагеря в Туркестанскую ссылку.

Агент склонял Архиепископа присоединиться к новому, так называемому григорьевскому расколу, который ГПУ⁶ учинило по всем правилам обновленческого(10): нашло недовольных митр. Петром, как прежде Патриархом, и, заключив Митрополита в тюрьму, попыталось передать возглавление Церкви в руки архиеп. Григория и его Высшего Церковного Совета. Но у Церкви в тот момент оказался свой законный епископ — митр. Сергий. Видимо, агент хотел переходом в раскол такого популярного Архиерея, как архиеп. Иларион, с одной стороны, дискредитировать его в глазах большей части масс, а с другой — усилить григорьевский раскол новыми силами, ибо за архиеп. Иларионом многие могли бы и пойти.

⁶ В это время ЧК уже переименовалось в ГПУ.

Архиепископ Иларион ответил агенту, что церковные каноны не позволяют ему признать в Церкви самочинной захватнической власти Григория. Тогда агент сказал с угрозою: «Ну, подождите: я вам дам вашего, и если вы его не признаете, то тогда уже пощады не будет».

На всех многочисленных слушателей нашего докладчика эта фраза агента произвела большое впечатление и, конечно, встревожила нас. Что это могло значить? Он даст нам нашего, то есть не канонического ли законного архиерея, но такого, которому мы, может быть, тоже не пожелаем подчиниться? Тогда, естественно, пощады нам не будет от власти. Но откуда же будет такой архиерей? И что он сделает? Наши рассуждения о планах агента на этот раз нам ничего не давали, хотя мы весьма привыкли к тактике ГПУ и часто угадывали события. Мы всегда отдавали должное ГПУ: свое дело там делали лучше, чем мы — свое.

Весною 1927 года, после того, как кончилось мое трехлетнее сидение в Соловецком лагере, и я продолжал отбывать свое наказание в ссылке, в Зырянском крае, мы, ссыльные, получили письмо с весьма важными сообщениями. Митрополит Сергий имел многозначительную беседу с агентом ГПУ. Агент жаловался на то, что союз с обновленцами власти ничего не дал, а союз с Православной Церковью до сего дня не налажен.. Митрополит со своей стороны сетовал, что Церковь до сего времени не имеет легального центрального управления. В общем, обе стороны установили, что существующие отношения Церкви и государства невыгодны для них, Тогда агент предложил условия, с принятием и осуществлением которых церковное управление получит легализацию, свой журнал и прочие свободы. Митрополит должен организовать при себе коллегию для управления или Синод; все дела канцелярии Синода всегда должны быть открыты для агентов ГПУ; назначение архиереев на места должны происходить с ведома и согласия ГПУ; митрополит должен издать послание к Русской Церкви, соответствующее новому курсу Ее жизни, и должен обратиться к заграничной Русской Церкви с предложением прекратить противосоветскую пропаганду и дать обязательство в лояльности к советской власти. Митрополит на все эти условия согласился(11).

Судя по внешности, во всех этих условиях ничего особенного не было. Требования эти вполне естественны для государства, а если еще сравнить первые пункты этого договора с практикой Церкви во времена царской власти, то ничего нового и совсем не было. Однако такова была только внешность договора, сущность же его была весьма печальна для Церкви, если не сказать сразу, ужасна. Мы эту сущность отлично понимали.

Все эти условия, так или иначе (и не раз), ставились и Патриарху, и его преемникам, но до сего времени отклонялись ими. Согласиться на эти условия — означало сдать власть над Церковью в руки ГПУ, в руки безбожников. Учреждения Синода, которого почти не было в последнее время при Патриархе и уже совсем не было при митрополитах Петре и Сергии, ГПУ добивалось теперь для того, чтобы всегда иметь в церковном управлении своего человека, участника всех дел, доносчика и проводника заданий ГПУ.

Это нам уже было известно из практики Синода при Патриархе. Частые аресты и долгое заключение архиереев не позволяли иметь правильный по закону состав Синода, а составлять его из лиц случайно пребывающих на свободе, а то и (еще хуже) далеко не случайно, заставляло митр. Петра сознательно избегать созыва Синода. Единоличное управление при митр. Петре и первое время при митр. Сергии, которые советовались о текущих делах, с кем хотели, или имели возможность существовать без особого постоянного учреждения, спасало от вмешательства безбожной власти в дела Церкви.

Гарантировать себя от неожиданных выступлений первоиерарха, связать его волю, ограничить ее и, главное, направить ее по известному руслу ГПУ могло только через Синод, состав которого сама жизнь заставляла иметь только из лиц угодных ГПУ. Далее, контроль над канцелярией патриаршего управления означал, что эта канцелярия будет служить политическому сыску, а также волей-неволей и доносу на всех и на всё, что может показаться неблагонадежным для нашей болезненно подозрительной и вечно борющейся за свое существование власти. Назначение же епископов на кафедры и лишение их таковых безраздельно попадало в руки ГПУ. Податливые, сговорчивые, слабые архиереи получали епархии, а умные, деятельные, душевно стойкие, просто проповедники и защитники религии будут их лишены. Это так очевидно. На то ГПУ и есть ГПУ, то есть Государственное Политическое Управление, чтобы и здесь выполнять политику государства в отношении к религии: ослаблять и уничтожать религию.

Что касается нашего отношения к заграничной русской Церкви, то этим вопросом не раз испытывалось наше церковное Управление, и тот же митр. Сергий уже не раз отвечал власти, что фактически заграничная русская Церковь не подчинена Москве, и представители Ее не подлежат осуждению за ту или иную свою деятельность, так как не могут и явиться на суд, что требуется по церковному закону. Но, конечно же, власть понимала это так, что церковники желают дать свободу эмигрантам заниматься контрреволюцией и этому их делу всегда искренне сочувствуют, а потому этой формулой желают отделаться от щекотливого вопроса, хотят остаться одновременно и контрреволюционерами и людьми политически благонадежными в глазах своей власти, в общем, занимаются дипломатией. Власть определенно требовала категорически осудить зарубежную контрреволюцию(12). Но на этом вопросе не только нас выявляла: мы для нее — уже ничтожество, мы — в ее руках, и нашей контрреволюции она не боится.

Власть преследовала через Церковь свои политические цели и, требуя от нас отречения от одной политики, заставляла служить другой. Для людей, желающих отречься от всякой политики, соглашаться на требования власти, хотя и под угрозой обвинения в контрреволюции, не следовало. Однако если церковное управление хотело не на словах, а на деле отстранить от себя такое обвинение, оно должно было определенно осудить зарубежную церковную контрреволюцию. Митрополит Сергий на это соглашался.

Каково будет послание митр. Сергия к Церкви, мы отлично представляли. Этих посланий столько было, и его послание будет не лучше, чем обновленческие. Впереди — ложь, стыд и позор наш. И всё это ради чего? Ради легализации. Власть соблазнила митр. Сергия легализацией. Оказывается, Церковь с многомиллионным составом членов существовала на нелегальном положении, вне закона., при советской власти в то время уже почти десять лет, и власть этому беззаконию попускала, его не только терпела, но с Церковью считалась и за Ее голосом признавала силу, Ее склоняла на свою сторону. Но что нам эта легализация?! Лучше того, чем без легализации, с легализацией не будет, а хуже теперь будет: слишком велика цена, за которую легализация покупается.

Так рассуждали мы, ссыльные, при первых известиях о договоре между нашим Митрополитом и агентом ГПУ месяца за три-четыре раньше появления послания митр. Сергия к русской Церкви и, так сказать, явного выполнения этого тайного договора. Эти наши сведения практически нам мало помогли: мы не знали, что делать. Проявить те или иные свои отношения к митр. Сергию мы не имели права, так как он ничего еще не сделал. Надо было сидеть и ждать, что будет, Я ограничился извещением о происшедшем всех, кого можно.

Итак., ко времени такого выступления митр. Сергия слишком много уже было пережито и продумано всей Церковью, чтобы иметь к его выступлению какое-нибудь другое отношение, кроме отрицательного… Но остановимся на наших опытах и наблюдениях церковной жизни, и волей-неволей на моих лично впечатлениях, прежде всего.

Я старался быть аполитичным. Я увлечен был первохристианским идеалом. Я считал, что мы твердо должны стоять только за Церковь и веру, отказываясь от всякой политики, и страдать от гонений власти только невинно, ибо обвинения в контрреволюции, хотя и должны быть, но они должны быть всегда ложными, несправедливыми. Я считал обязательным для себя и для всех твердо всегда помнить, что враг имеет целью уничтожить Церковь, поэтому страдания за Церковь неизбежны, и всякие соглашения с властью есть попытка избежать страданий, есть измена Церкви, есть падение в сети большевицкого соблазна. Твердость, непримиримость, бескомпромиссная борьба за Церковь с врагами Ее — вот наше дело.

Когда вырабатывалось так называемое «послание соловецких епископов», которое было написано не без надежды на какое-то соглашение с властью, но, правда, без ущерба для Церкви, с сохранением Ее достоинства, вслед за прочтением проекта этого послания читал и я свой проект. Соловецкое послание предусматривает отказ власти идти на указанные ею условия примирения с Церковью и приемлет дальнейший путь страданий.

В моем проекте послания от лица Первоиерарха к власти всесторонне устанавливается перед властью факт ее открытого гонения на Церковь; факт, ею отрицаемый всегда. Церковный же народ, поставленный об этом в полную известность, благословляется принять невинные страдания свои за веру даже до смерти. То есть открываются глаза всех на правду положения, на бесполезность всех попыток примирения, на всю работу власти по уничтожению религии. Всё уже так ясно, что довольно играть в прятки с властью. Надо предупредить народ, разоблачить обман власти о какой-то свободе религии в России и, сделав свое дело, страдать, идти прямо на страдания. Мне казалось, что такой твердый, независимый голос епископов только и может повлиять на самую власть, ибо она совершенно не выносит моральной силы и ей только одной еще может сделать уступки, хотя и временные; власть боится делать из врагов своих героев духа, мучеников.

Конечно, мне рисовались и такие последствия от этого послания; большевики пришли бы в ярость, подняли бы шум вокруг какого-то контрреволюционного заговора епископов, и дело могло бы дойти до крови. Но как иначе в этих обстоятельствах выполняется долг, лежащий таким бременем на плечах у каждого пастыря, я не представлял. Хотя и не мое дело заботиться о целом народе, с меня довольно и маленького прихода, который мне поручен, но если меня не поставят на верный путь мой Первоиерарх и мои епископы, как и куда я пойду? Они меня своей линией поведение могут тревожить. Разве молчали о своих мнениях простые священники и монахи в тяжелые моменты борьбы церковной? Если автор «соловецкого послания» и не имел той ответственности перед Церковью, какую имел я, то дерзнул и я говорить высокому и авторитетному, хотя и немногочисленному, собранию заключенных архипастырей, ученых богословов и пастырей.

Когда чтение проекта послания было мною окончено, один епископ сказал мне: «По-вашему, умирать — так с музыкой… видна казачья кровь… при том же это не обращение к правительству, а обращение через голову правительства к народу».

Должен признать, что суждение это было по существу моего доклада, с полным пониманием его содержания, смысла духа, даже результатов. Возражения же всех прочих моих слушателей были по форме, вроде того, что «это не послание, а журнальная статья», «для послания слишком длинно» и прочие. Архиепископ Иларион сказал слово о том, что в этой «энциклопедии церковных вопросов», как он мой проект назвал, «нет ничего нового». Нужно заметить, что сам Владыка Иларион никаких проектов не сочинял. Только что прочитанный проект соловецкого послания он рассматривает как апологию (подобно первовековым), предназначенную для распространения в народе, как литературное произведение, не имеющее того практического значения, какое предполагалось его содержанием: установить нормальные отношения Церкви с властью. В то, что таковые отношения будут установлены, он совершенно не верил. На мой проект он тоже посмотрел, как на какое-то исследование положения церковных дел в советской России, в котором для него, конечно, ничего нового не было. Всё было верно и ясно, но не ново.

Итак., мой проект был не только не принят, но оказался совсем не нужным и излишним. Суть моего доклада совершенно была чужда сознанию всех моих слушателей, разве за исключением одного, который хотя и понял в чём дело, но не принял и не согласился. Самый тон, решительность выступления для них невозможны. Никто к таким выступлениям нравственно не готовился. Мой проект не соответствовал потребностям момента. Большинство расположено вести переговоры с властью в надежде на благополучный исход их. Они полагают, что умирать не придется, этого никто и не требует, обойдется и без этого. Вообще, по поводу смертельной борьбы за веру они ничего не полагают. По-моему, это был сон в момент надвигающейся на Церковь опасности. Неужели они уверены, что будет толк от их переговоров с властью? Власть требует от нас безусловной сдачи всех наших позиций на ее волю и милость, она не потерпит с нашей стороны никаких условий и договоров. Что сама вздумает дать, то и будет наше, а вернее, всё возьмет и ничего не даст. Это — такая азбука! Мой проект не подошел, непрактичен, а надежда на соглашение — практична?!

Так я размышлял и раскрывал свое огорченное сердце пред Богом, идя из соловецкого монастырского кремля (где расположен главный лагерь заключенных и где проходили наши беседы) на Филимонову тоню, находившуюся в семи верстах от лагеря, на берегу одного заливчика Белого моря. Здесь я был вместе с архиеп. Иларионом, еще двумя епископами, несколькими священниками, сетевязалыциком и рыбаком.

Кстати сказать, об этой нашей работе архиеп. Иларион часто говорил переложением слов стихиры на Троицын день: «Все подает Дух Святый»: прежде — «рыбаков — богословами показал», а теперь наоборот — «богословов — рыбаками показал». Конечно, уверенность в правильности собственных мыслей приходила не сразу, не без колебаний и сомнений. Может быть, я ошибаюсь. Пожалуй, от моего послания «музыки» или шума было бы много. Но если крики толпы — «распни Его!» — есть тоже своего рода музыка, то не плохо умирать под такую музыку. Но мы спим, мы не готовимся к Голгофе, а когда станут отнимать у нас Господа, то, может быть, сами разбежимся от страха Его креста.

Если моего послания власти не надо предлагать — оно не годится и по форме, и как вызов, бросаемый в лицо власти, — то как же сбросить этот сон и как разбудить народ церковный, который тоже надеется, что еще можно договориться с властью, и она даст Церкви свободу? Если этого нельзя сказать, то тогда надо совсем замолчать, демонстративно прекратить всякие переговоры с властью, не отвечать на вопросы, подчеркнуть бесполезность всяких разговоров, как Христос на суде: разговоры — проформа, участь предрешена, пусть делают, что хотят⁷. О своих соузниках, церковных людях, я должен заметить, что подавляющее большинство из них были люди, безусловно, честные, самоотверженные и не случайно попавшие в тюрьму, каковые тоже иногда бывали. Никто из них не думал что-либо сдавать врагу. В этом смысле отражает общее настроение и соловецкое послание. Если бы нужно было для пользы Церкви сидеть в лагере принудительных работ еще и еще, то думаю, что никто бы из них не отказался. Но враг, делая свою политику, вступал в беседу, звал на соглашения и уступки; все, хотя и знали, что враг — обманщик, но увлекались игрой в политику и вместо готовых прямых ответов «да» и «нет» пытались оттянуть время и придумать что-либо такое, что бы было ни «да», ни «нет». Решительного шага боялись сделать в отношении к власти, а это — на руку власти, ибо власть сама всегда избегала решительных шагов в отношении Церкви и вела дело ликвидации Ее исподволь. В общем, такое настроение было даже у лучших людей. Итак, опасность подкрадывалась в виде игры в политику с властью, которая этого и хотела.

⁷ Я это и предполагал, и записка об этом осталась у одного из епископов. Если бы такие взгляды разделялись, то о них, по крайней мере, хотя бы осведомляли Первоиерарха. Но этого не было.

Архиепископ Иларион, например, в ярославской тюрьме, прямо укоряя агента власти за нелепый союз власти с обновленцами, в то же время, можно сказать, бессознательно подавал ему мысль, что не лучше ли заключить союз с Православной Церковью и поддержать Ее. Тогда-де, мол, и настоящая, по крайней мере, авторитетная Церковь поддержит советскую власть.

Таковы наблюдения, связанные с личными моими отношениями к той среде, которую можно считать лучшею в Церкви.

Все мы правду нашего положения знали, но практических выводов из нее сделать не умели, и всё думали, что как-то само собой всё выйдет, как надо. Но, безусловно, и коварство врага путало наши выводы, лишало их решимости.

Враг много раз соблазнял. Он уверял, что и при советской власти Церковь существовать может. Это как будто даже обеспечено советским государственным законом. Всё зависит от нас самих. Кажется, уступи только, сделай то немногое, что власть требует от тебя, и Церковь начнет спокойное и свободное существование, как это было прежде. И как было в начале не пойматься на этот обман?! Через какие печальные опыты надо было убедиться, что государственная власть не только может не исполнять своих обещаний, но что ложь и обман входят в систему, в постоянный порядок государственного управления?! Никогда не предполагалось, что такими хитростями власть добивается своих целей. Власть лгала и обманывала, требовала от Церкви уступок, много за это обещала и не только ничего не давала, но и преследовала Ее, вела к уничтожению.

Как было не поверить закону, охранявшему права религии?! И Патриарх подкреплял сдачу своих позиций мыслью, что у власти есть закон. И все мы сначала надеялись, что будем жить, преодолев какие-то наши недоразумения с властью. Но потом поняли, что советский закон есть форма, за коей власть скрывает такие цели, которым всё приносится в жертву. Власть никогда не считает своим долгом исполнять свой закон, когда находит его неудобным⁸. Для нее он — во все не святыня. Она себя никаким законом не связывает. Но нужно было долгое время, чтобы предрассудок всякой веры в советскую власть отпал. Даже в соловецких наших беседах нужно было вести борьбу с верою в советскую власть среди своих собратий, хотя подавляющее большинство давно «прозрело».

⁸ К примеру сказать, я должен был крепко помнить, что хотя за побег из-под стражи полагается по закону два года заключения, но практикуется постоянно расстрел, и меня за побег с места ссылки, в случае поимки, он и ожидал. Впрочем, бывали случаи, что власть во что бы то ни стало «исполняла» свой закон. Один батюшка имел 69 лет от роду, но так как по советскому закону на лиц, достигших 60 лет, никакие наказания не налагаются, то ГПУ поставило батюшке в его «деле» 59 лет и отправило его на Соловки. На 71-ом году жизни батюшка оттуда и освободился благополучно.

Архиепископ Иларион говорил: «Я человек неверующий (разумеется, в советскую власть)». И на всякие доводы ученых юристов любил декламировать басню Крылова «Волк и ягненок»… Характеристика отношений церковников и большевицкой власти в этой басне дана верная. Власти не верят никаким нашим заверениям о верноподданнических чувствах. У власти своя логика — «религия нам вредна, она по существу контрреволюционна, и вас, поддерживающих религию в народе, мы ненавидим и тесним, и желаем вас уничтожить; поэтому, конечно, и вы нас ненавидите и всегда желаете нашего падения, и при всяком удобном случае будете — против нас». Говоря словами Волка из басни:

Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, / Вы все мне зла хотите, / И если можете, то мне всегда вредите; / Но я с тобой за их разделаюсь грехи…

За контрреволюционную сущность религии и за контрреволюционные грехи наших собратьев он и «разделывается» с нами… Всё это было бы смешно, если бы не было так горько.

Но мало было не верить в закон и правду власти. Из этого надо было бы делать и выводы. У врага достаточно духовной стойкости и определенности – точно то же нужно и в борьбе с ним. Колебания и дипломатию он оставляет в удел нам и даже вызывает на них, и содействует им, а сам твердо стремится к цели. И, в конце концов, с таким врагом не останешься между двух стульев: непременно посадит или на то, или на другое. Враг всё время вынуждает на решительные поступки по отношению к нему. Любопытно, например, то, что нас, церковников, советская власть наделяет всех равными сроками наказания. Архиепископу Илариону, потрудившемуся около Патриарха в Москве и наносившему тяжелые удары безбожию и обновленческому расколу, безусловно, ставшему величиною в общероссийском масштабе, и почти юноше, маленькому иеромонаху из Казани, у которого всё преступление состояло в том, что он с диакона-обновленца снял орарь и не позволил ему с собою служить, были даны равные сроки наказания — три года. Архиепископ Иларион находил в этом факте предмет для своего духовного веселья. Большевицкая власть, по его мнению, по-своему подражала Богу. «Ибо щедрый Владыка, — говорил он, прекрасно на память, пасхальными словами свт. Иоанна Златоуста, — принимает и последнего как первого; дает покой пришедшему в одинадцатый час так же, как и работавшему с первого часа; и последнего милует, и о первом заботиться, и тому дает, и этому дарует: и дела принимает, и намерение целует, и деяние почитает, и расположение хвалит». Воистину так. Для большевицкой власти важны не только деяния; она ищет контрреволюцию в намерениях, в мыслях. Сидели в заключении с теми же сроками священники и архиереи-дипломаты, которые не пошли в обновленчество, но ни одного слова и не сказали против него, не произнесли на него решительного суда пред народом, не помогли ни в чём колеблющимся, не защищали от него паствы. Признаться, совесть была удовлетворена карою тем, кто уклонился под разными предлогами от исполнения своего долга быть светом и стоять на подсвечнике, чтобы светить всем... Но зато батюшки, мало сделавшие, искренне жалели об этом. Можно было сделать больше. Ведь всё равно сидеть три года. Счастлив казался тот, кто потрудился во всю меру своих сил, со всею решительностью. Больше других он не пострадал, пользы принес много, и нравственное удовлетворение и покой имел в самой тюрьме.

Итак, в этом заключался и вывод для нас относительно нашего поведения в борьбе с таким врагом Церкви, как большевицкая власть. Если всякий, кто не с нею хотя бы только в мыслях, тот уже против нее, так чего же скрывать свои мысли и обнаруживать их в деяниях совсем не политических, а в наших, церковных?! Из опыта обновленцев было очевидно, что компромиссы были напрасны, бесполезны, гибельны. Единственно, за что обновленцы, может быть, заслуживают некоторого снисхождения, так это за то, что они вначале искренно хотели достигнуть свободы Церкви в советских условиях. Они «спасали Церковь», которую, по их мнению, Патриарх Тихон своим разрывом и борьбой с властью завел в тупик, поставил в безвыходное положение. Так страдать Церкви дальше, как Она страдала до мая 1922 года, когда возникло обновленчество, по их мнению, нельзя было. Они, великие и умные люди, как они тогда о себе думали, пошли на мир, на соглашение с властью.

Но им пришлось открыто заявить, что, отрекаясь от политики, они должны будут бороться с контрреволюцией в Церкви и взять на себя обязанности сыска и доноса, политического обвинения на собратьев. Такою дорогою ценою предательства и продажи своих братьев, принесением в жертву самого Патриарха, они принуждены были покупать право существования Церкви. Не было таких слов лжи и обмана, которых бы они не сказали своим и чужим в угоду власти. Но всё оказалось напрасным. Страдать Церковь не перестала, из тупика Она не вышла.

Обновленцы имели временную относительную свободу, которая была дана им для обмана братий, что будто бы и в самом деле Церковь может существовать в советских условиях⁹. Свобода была дана такая, чтобы ни в какой мере не затормозить всех антирелигиозных мероприятий власти. Иметь некоторое время видимость свободы, а затем потерять всё с теми, кто оставался верным Церкви, не изменял ей! Чего добились? Стоило ли такою ценою искать таких результатов? Такие тяжкие раны Церкви, и такое бесчестие, такой позор себе самим! Обновленчество своей историей ниспровергло, осудило себя и оправдало честный и прямой путь. Союз с властью принес и обновленцам полное разочарование. Они лишились всего, чего лишились и православные: у них храмы отбираются, их епископам и священникам негде жить. Итак, напрасные жертвы и напрасные потери.

⁹ Самих не арестовывали, позволяли немного кое-что печатать, иметь кое-какие учебные заведения. Правда, ненависть большинства населения к обновленцам обеспечивала от усиления их религиозного влияния, и свободы им можно было давать без особого риска. Им дозволена была и такая роскошь, как разъездное миссионерство, и то на время некоторым, причем и им быстро урезывали крылья, как только замечали их влияние на массы.

Но этого мало. Власть издевается, глумится над нами. Тайно она нас заставляет и научает говорить и делать то, что ей угодно и дает свои обещания, а получив желаемое, явно и открыто, вслух всем, заявляет, что советская власть не только ни в какой Церкви не нуждается, ни в «живой», ни в «мертвой», но она и «по векселям не платит», выдаваемым ей церковниками¹⁰. Власть делает вид, что вы сами, добровольно, по собственному почину сделали этот шаг в отношении к ней, который ей вовсе не нужен, и она вам за это ничего не заплатит. Так большевицкая власть кривляется перед своим народом и целым миром, разыгрывая комедию, в которой действующим лицом делает Церковь на позор и унижение Ее. Облачает Церковь в карикатурные, смешные одежды и смеется над нею вдосталь и тем сильнее бьет Ее. Но при этом, как вам ни больно, власть заставляет вас улыбаться…

¹⁰ См. И. Степанов, «О Живой Церкви» и «Методы антирелигиозной пропаганды». Цитирую по памяти.

Власть больше всего боится моральной силы, и хотя делает мучеников, но делать-то их никак не хочет, потому что они возбуждают и питают контрреволюцию, противление власти в народе, потому что они есть лучшая пропаганда против нее. Надо было убивать людей не физически только, но и морально, прежде всего. Склонить на примирение и соглашение с собою, безбожниками, было лучшим средством у власти, чтобы уронить в глазах народа, дискредитировать известного героя и мученика, человека, сидевшего в тюрьме, ничего не уступавшего и авторитетного в глазах народа.

Склоняя в раскол архиеп. Илариона в ярославской тюрьме, агент ГПУ говорил ему: «Вас Москва любит, вас Москва ждет...» Но когда архиеп. Иларион остался непреклонен и обнаружил понимание замыслов ГПУ, то агент изменился; «А сколько Вы имеет срока в Соловках? Три года?! Для Илариона — три года! Так мало?!»

Однако архиеп. Иларион в последнем случае не был ни соблазнен агентом власти поехать из тюрьмы к «любящим» и «ждущим», ни испуган новым сроком лагерных принудительных работ. Пусть там «любят» и «ждут». Но если власть хочет вас отпустить к любящим, то, значит, там с этого времени перестанут вас любить. В таком скверном виде вас власть выпускает. Не ищет же она вам и всей Церкви добра! В самом деле, нужно ли ей, чтобы епископ встретился снова со своим народом, и народ бы получил полноту утешения и подкрепления в своей борьбе за веру? Это же в корне противоречит целям власти, стремящейся не созидать, а уничтожать Церковь и религию. Зачем верить лжи и лицемерию нашей власти? Нужно только понимать ее замыслы.

Пусть ГПУ совершенно не выносит большого понимания вещей у своих подследственных, тем более нельзя отказываться от этого понимания. На допросах ведутся разговоры на общие темы и даже затеваются религиозные диспуты. Если обнаружатся ваши ум и познания, уже не говоря о рассуждениях, о действиях властей, то вы оказываетесь определенно вредным человеком. Счастлив только тот, кто умеет притвориться глупеньким, не умеет ни на что ответить, не так, как я, несчастный, который сразу не выдержал и вступил со следователем в религиозный диспут. Митрополит Казанский Кирилл(13) за годы своей бесконечной ссылки имел недели две свободы в самой Москве. Агент ГПУ требовал от него повлиять на Патриарха или по вопросу об ответе архиеи. Кентерберийскому, или еще по какому-то поводу, не помню. Митрополит несколько раз отмалчивался на приставания агента, но, наконец, сказал ему: «Ну и умный же вы человек!..»

Взбешенный агент дал митр. Кириллу только полчаса на сборы. Митрополита отправили сначала в Усть-Сысольск, а затем, весною 1925 года, в лесные дебри, причем две недели продолжалось путешествие по реке в лодке. Митрополиту не давали есть, оставляли спать на холоде, вне лесных изб, в которых чекисты сами ночевали, дергали его за бороду и издевались над ним так, что Митрополит стал просить себе смерти. Более года прожил он под владычеством коммуниста в лесу, где было только две охотничьи избы.

Итак, горе и митр. Кириллу, и архиеп. Илариону, да и всякому, кто понимал замыслы власти и от этого понимания не мог и не умел отказаться.

Архиепископ Иларион, передав нам свой разговор с чекистом, выразил уверенность, что ему освобождения не придется увидать, хотя время окончания срока его заключения приближалось. Действительно, к концу первого трехлетия он получил еще добавление, или «довесок», как выражаются в советских тюрьмах, в три года, причем в качестве нового обвинения было предъявлено, конечно, для проформы, — «разглашение государственных тайн», то есть разглашение всего многозначительного разговора его с агентом в ярославской тюрьме. ГПУ подслушало все его рассказы в лагере, а Иларион, правда, и не стеснялся не только говорить об этом, но даже описать для всего свободного, внелагерного мира, в виде диалога двух каких-то лиц, часть своего разговора с агентом. Обвинение, конечно, нелепое, потому что архиеп. Иларион — не сотрудник ГПУ, никакие служебные тайны ему не могли доверяться и, наконец, подписку не разглашать сказанного ему, как это практикуется часто на допросах в ГПУ, он не давал. Обычно, если в ГПУ вам предлагается секретное сотрудничество, а вы его отклоняете, то берется подписка о неразглашении сделанного вам предложения. Вы таким уклонением характеризуете себя «неисправимым» и осуждаете себя на дальнейшее преследование власти без всякого снисхождения. По поводу этих гнусных предложений власти среди своей братии заключенных и ссыльных всегда ведутся шутливые разговоры, потому что редко кому эти предложения не делались. Если дано согласие на сотрудничество, то тоже берется подписка о принятии на себя этих обязанностей, и как-нибудь наедине ваш друг или хороший знакомый с ужасом признается вам, что под давлением разных обстоятельств он дал подписку в том, что он «как честный гражданин советской республики» (так эта записка начинается) обязывается доносить обо всяком, случае контрреволюции, где его ни встретит. Но каково же бывало увидеть на Соловках, например, батюшку, отбывающего наказание по очень странной церковной статье Уголовного Кодекса: «невыполнение договора»! Подумаешь, что он взялся за поставку дров для какого-нибудь советского учреждения, но их не поставил и авансы растратил. Нет. Оказывается, он, по честности своей, за несколько месяцев своего секретного сотрудничества в ГПУ не дал ни одного доноса и тюрьмы не избежал, хотя ради этого в свое время и подписывал договор с ГПУ.

Итак, опять-таки напрашивается естественный простой вывод: честный и прямой путь был единственно правильным путем нашим. Решимость сидеть в тюрьмах и ссылках и ничего не уступать власти — в наших силах и возможностях. И это, кажется, всё, что от нас в данный момент требовалось. Власть только манит нас из тюрьмы, но на свободе готовит нам смерть, ибо преследует свою конечную цель — уничтожить Церковь нашу, как и всякую религию. Власть добивается, чтобы мы, прежде чем умереть, быть уничтоженными, потеряли бы собственное достоинство, стали бесчестными людьми и умирали уже с презрением к себе. Разумею смерть нашу, смерть людей, оставленных жить, в конечном итоге, без храма, без богослужения, без народа, без общественной молитвы. Мы должны сопротивляться власти, ее обещаниям не верить и умирать в борьбе с нею. Так я полагал. Таковы, в общем, опыты и наблюдения, определявшие отрицательное отношение к соглашению митр. Сергия с властью и других многих.

В центральном ГПУ в Москве, в так называемом «собачнике», то есть маленькой комнатке, куда бросают только что арестованных впредь до сортировки и где бывает так тесно, что я ровно сутки простоял, не сдвигаясь с места, я прочитал на стене выцарапанные кем-то «золотые правила для заключенных», где, между прочим, было и такое: «не верь своему следователю». Правило золотое. Большевицкая власть — всегда в роли следователя, и митр. Сергию, вступавшему в переговоры с властью и в свое время прошедшему тюремную школу, надо было бы это правило знать.

Если в игре в политику духовенства с большевицкой властью опасность для Церкви раньше только надвигалась, то теперь эта опасность пришла. Духовенство вместо прямого и открытого разрыва с богоборной властью ради своей веры, как это было в древности, во времена гонений, попыталось теперь с властью договориться на почве обоюдного соглашения и уступок со своей стороны. Игра в политику оказалась нам не по плечу. Политика как искусство — не нашего духа дело. Власть в этой игре выиграла, а мы сдались полностью.

Кто-то однажды при мне, в присутствии одного архиерея сказал, что, может быть, удастся и перехитрить власть, и мы дождемся, что власть сдастся и принуждена будет дать нам религиозную свободу. Епископ на это ответил: «Беса не перехитришь…».

Действительно состязаться в хитрости с людьми тьмы, старыми подпольщиками-партийцами уж никак не наше искусство. Надо было порвать всякую связь с ними, а если не порвали своевременно, то кончили тем, что связались с нею. Еще давно, в начале соловецкого сидения, архиеп. Иларион читал нам одно письмо, в котором женщины (по принятому у нас естественному и оригинальному шифру) рассказывали, как агент власти хвастал перед ними, что он «обведет всех наших архиереев вокруг своего пальца».

Агенты ГПУ от души хохотали, когда митр. Сергий хотел устроить свидание с митр. Агафангелом(14) вне стен ГПУ, где это свидание было назначено. Оба Митрополита были на свободе, в Москве, но раньше, чем увидеться в ГПУ и в присутствии чекистов вести переговоры о правах своих на власть в Церкви (в связи с григорьевским расколом), встретиться не сумели. Над епископом, пытавшимся устроить эту встречу, они вдосталь смеялись, восклицая: «Ну и молодец! нас хотел перехитрить!» И дали ему три года ссылки. В общем, наши хитрости для них были забавны.

Но та хитрость, которая теперь была проделана ГПУ над нами, по своему масштабу превосходила все доселе бывшие опыты его над Церковью. Без преувеличения теперь можно было сказать, что вся Поместная Российская Православная Церковь оказалась пойманною в большевицкие сети. Как теперь выпрыгнуть из этих сетей? То обстоятельство, что митр. Сергий не только допустил ГПУ к контролю над Церковью, но именно к управлению Ею, не служит ли основанием для непризнания власти в Церкви самого митр. Сергия, как мы не признали власти обновленцев, за которыми стояло ГПУ. Да, но там были основания канонические, а здесь?.. Митрополит Сергий — законный наш архиерей, хранящий пока что в целости церковные каноны и догматы.

То, что ГПУ управляет Церковью и митр. Сергий ему подчинился, не будет официально объявлено, как не было объявлено и об обновленцах, хотя это было для всех вполне осязательно. В чём будем обвинять митр. Сергия? Официально ведь никто, кроме него, не будет управлять Церковью.

Но обновленцев не признавать было легко: они совершили преступления против канонов. Это очень мешало ГПУ овладеть всею Церковью, портило его злую работу. Власть тогда отыскивала в нас контрреволюцию, но мы были неуязвимы: мы объявляли, что страдаем за Церковь, за Ее каноны, попранные обновленчеством. Теперь ничего этого нет. Никаких оснований, кроме политических, кроме соглашения с властью митр. Сергия, для отделения от него не оставалось. Да и те надо иметь в явном виде; да и имея в явном виде, попробуйте теперь не признать митр. Сергия!

Оказывается, при обновленчестве быть контрреволюционером было легко, ибо само же обновленчество своими противоцерковными деяниями позволило нам скрывать эту контрреволюцию, если можно назвать непризнание власти безбожников в Церкви контрреволюцией, а не борьбой за свою веру. Однако если власть была убеждена, что ссылкой на каноны церковники прикрывали свою контрреволюцию и не желали признать обновленцев только как ставленников ГПУ, то теперь она сделала новый опыт обнаружения церковной контрреволюции: она «дала нам нашего», канонического, который и будет работать целям власти, и будет наш. Пусть теперь кто-либо попытается его не послушать. Канонических причин для этого больше нет. Неповинующиеся ему будут доказанные, явные контрреволюционеры. Конечно, пощады таким не будет.

Теперь мы все поняли: загадка, давно данная агентом власти, отгадана. Нас вывели, как говорится на чистую воду. Всю контрреволюцию нашу враг обещал вскрыть, обнаружить, когда поставит нам нашего, канонического. И вот теперь это время настало. Бог видит, как мы искренно не желали быть контрреволюционерами, но как же помириться с властью безбожников в Церкви?! Мы пойманы, накрыты, попали как птицы в западню, ловко на нас расставленную.

Все наши бесконечные беседы и рассуждения на эту тему были нам бесполезны. Никто не знал, как мы выйдем из положения. Нас обошли, окружили. И мы были так сконфужены, как будто нас поймали на месте преступления.

Когда появилось послание митр. Сергия(15), в нашем Зырянском ГПУ один чекист не удержал в себе злорадства и архиерею, пришедшему, по обычаю, расписаться в своем явочном листе, сказал: «А здорово подковырнул вас Сергий!..», Это было его буквальное выражение.

ГПУ накрыло нас и ликовало, и ожидало обнаружения неповиновения митр. Сергию, то есть чистейшей воды контрреволюции.

Наше положение было до крайности тяжелым. При мысли о делах церковных ум был в недоумении, воля — в расслаблении, чувства — в стыде и скорби.

Еще до послания первые шаги митр. Сергия в подчинении у ГПУ проявились в перемещении архиереев с их насиженных кафедр на другие. Большинство архиереев; если и не были на своих кафедрах по много лет, то так много пережили вместе со своим народом тяжелых скорбей, столько пострадали за его веру, что сроднились и соединились с ним неразрывными узами любви.

Вообще же, перемещение с одного места на другое и устройство на новом месте не только для епископа, но и для священника представляет в советских условиях такие трудности, что все дорожат своим уголком, каков он ни есть, в ожидании более удобных времен, и только крайняя необходимость заставляет покидать эти свои углы.

Из интересов же Церкви перевод архиерея с одной кафедры на другую в такое время, кажется, никак не вытекал, и всякие соображения по этому поводу были доступны только одному митр. Сергию. Никто объяснить его действий не умел. Одно только очевидно было для всех, что сплоченность и любовь народа и пастыря совершенно невыносимы для ГПУ. Как их разъединить — для ГПУ всегда была задача, ибо через тюрьму и ссылку это совсем не достигалось. Теперь чисто законным церковным порядком эта связь порывалась.

Распоряжения митр. Сергия о перемещениях произвели немалое волнение в Церкви. И паства, и архиереи протестовали. Митрополит выражал удивление, почему прежде, в старые времена, при перемещениях по приказу Синода никто не протестовал, а теперь вдруг такое неповиновение. Он пригрозил непокорным запрещением в священнослужении. Многие повиновались и поехали на новые кафедры, некоторые попросились за штат, на покой. Весьма немногие оставлены на своих прежних местах. Это — счастливый удел безвредных для ГПУ людей.

Но никто не осмелился сказать Митрополиту правду о причине нежелания повиноваться его приказу: «Ты действуешь по указке ГПУ и на пользу безбожникам». Да и не было достаточных оснований выступать с таким обличением. Формально Митрополит был прав. Все молчали и ждали дальнейшего. Митрополит же на этом деле произвел пробу сил своих и проверку епископата: кто окажет послушание сейчас, тот принужден будет послушаться его и потом, в дальнейших его требованиях.

Вскоре за этим последовало учреждение Синода при Митрополите(16) и, наконец, появилось послание его к народу.

Теперь можно было ожидать каких-либо выступлений против Митрополита.

Митрополит продолжал делать то, что приказывала власть: запретил поминовение по церквам заключенного духовенства(17), потому что власть может заключать в тюрьмы, разумеется, только контрреволюционеров, и поминовение их за богослужением есть политическая демонстрация; по тем же соображениям стали лишать кафедр заключенных архиереев, назначая на их места других, тогда как до сего времени на места заключенных посылались временные заместители, если не было в епархии своих викарных, которые несли обычно обязанности управления за отсутствующего; далее Митрополит приказал возносить за богослужением моление о властях, и, наконец, распорядился поминать за богослужением и себя после имени митр. Петра, которого, хотя и заключенного, нельзя было лишить его кафедры, чтобы не потерять всей Церкви из своего ведения. Поминовением же имени митр. Сергия каждая приходская Церковь показывала, что она приняла его за главу и подчинилась всем его приказаниям… Непоминовение означало обратное. Как в свое время поминовение имени Патриарха за богослужением было признаком контрреволюционности данной церкви, так теперь, наоборот, непоминовение имени митр. Сергия могло означать контрреволюцию. Испытать Церковь можно было только этою последнею мерою. Вот такая произошла перемена. Вот что означала легализация.

Вся Церковь почувствовала, что митр. Сергий совершил преступление, что он сдал управление Церковью власти безбожников и действует, и будет продолжать действовать впредь под диктовку ГПУ.

Митрополит получил огромное количество анонимных писем с протестами, обвинениями и оскорблениями. Вопрос о признании митр. Сергия был поставлен в православных приходах всей страны. От Белого моря и зырянских деревень и до Черного моря —- на всем пути, который я в общем проехал перед побегом своим заграницу и лично сам в этом убедился. В Москве народ при встрече с Митрополитом не давал ему покоя.

Один из ближайших сотрудников Митрополита писал мне в Зырянский край: «Каждая баба считает своим долгом бросать митр. Сергию оскорбления». Я ему отвечал: «Ведь у нас, у православных, так: если и архиерей лжет, то и баба ему об этом в глаза скажет».

Некоторые священники и многие епископы явились сами к Митрополиту и высказывали ему в глаза резкие обличения. Другие епископы написали ему очень смелые протесты, в которых не только перечисляли пагубные для Церкви мероприятия его, но указали на вредность и бессмысленность самого союза Церкви с такою гражданскою властью. Однако в конечном результате весьма немногие архиереи решились выйти из подчинения Митрополиту Сергию и создать новый раскол. Митрополит угрозою запрещения в священнослужении, по праву законного главы Церкви, привел большинство протестующих к повиновению. Хотя сладкому самообману наступающего мира с властью предались весьма немногие епископы (в каких обстоятельствах не найдешь таких оптимистов!), а подавляющее большинство, раз подчинившись Митрополиту, принуждено было тотчас защищать его от нападок протестующих собратий и народной массы, которая готова была вся, целиком, отойти от Митрополита, появись для этого общий для всей Церкви вождь. Но такового вождя не было, согласно с волею епископов и отдельных священников выходили из подчинения митр. Сергию епархии и отдельные приходы.

Епископы, защитники Митрополита, решили продолжать борьбу за каноны, полагая, что подчинение законному архиерею — выше всего. За это боролись от начала с обновленцами, и теперь уже нечего было отступать. Надо уж стоять до конца на своем пути. Они рассуждали так: надо сохранять единство Церкви. Новый раскол недопустим, и то, что он уже возник в лице отделившихся от митр. Сергия, есть новое великое горе. Деяниями Митрополита догматы и церковные каноны не повреждены, и нет достаточных оснований ему не подчиняться. Пусть Митрополит принимает грех на себя, это его дело, он будет отвечать за всё на суде церковного Собора, который когда-нибудь будет, а мы его судить не можем. Мы должны исполнять то, что он приказывает, хотя это нам и не нравится. «Пусть героический период борьбы Церкви за Себя кончился, а начался период унижения, который должно тоже принять, — писал мне какую-то странную новую теорию один из ближайших сотрудников митр. Сергия. — Хотя это унижение возложил на нас наш первоиерарх, но идти на раскол с ним мы не можем».

Вот рассуждения, высказывающиеся везде: и устно, и письменно епископами, а за ними и священниками, решившими остаться с Митрополитом. Конечно, для укрепления веры в Церковь, в оправдание разных деяний Митрополита и в успокоение совести свое и чужой, приводились не только каноны, но и тексты Священного Писания: «Церкви врата ада не одолеют», «Нет власти не от Бога», «Надо молиться за властей» и прочее тому подобное.

Большим приобретением для митр. Сергия было то, что на поддержку ему стал архиеп. Иларион. Как человек авторитетный, он повлиял на многих и некоторых епископов успел возвратить к митр. Сергию. Главный свидетель планов ГПУ по уловлению Церкви в болыпевицкие сети, он менее всех был склонен осудить первоиерарха за неполезные для Церкви поступки. Слишком хорошо известны ему были условия, в которых церковное управление работает, чтобы осудить его за ошибки.

Характеризовать как-нибудь подробнее все обманы, ложь, наглое бесстыдство, омерзительное притворство и лицемерие, провокационные выходки и прочие подлости агентов власти даже архиеп. Иларион не умел. Когда касался разговор отношений власти и церковного управления, то он говорил так: «Нет, друзья мои, ведь надо побыть в этой обстановке, хотя немного, а так не опишешь…» Посмотрев на нас слушателей и, как бы спрашивая нас, поверим ли мы ему или нет, он добавлял: «Это, воочию, сам сатана...».

Архиепископ Иларион делал и сам ошибки; он тот, кто самоотверженно боролся с безбожием и церковным расколом, неустанно проповедовал против них в церквах, проводил блестящие публичные диспуты с представителями того и другого, организовывал отнятие храмов у обновленцев, свидетельствовал истину на допросах в самой тюрьме среди посулов и угроз (когда столько в такой обстановке пали, сдались). И вот он же именно был один из (двух) сторонников отречения Патриарха от власти. Настолько кратко, хотя и остро, занимал этот вопрос Церковное Управление и настолько быстро и сам архиеп. Иларион сознал свою ошибку, что об этой его позиции далеко не все среди епископата знали. Не без его влияния, хотя и на весьма малое время, был заведен Патриархом совершенно несбыточный в Русской церкви новый стиль. Наконец, в той же ярославской тюрьме, агент ГПУ всё-таки сумел получить от него письмо к Митрополиту Сергию о том, чтобы последний не занимался каноническими прещениями по адресу григорьевцев. Григорьевцы, конечно, по этому поводу немало ликовали, а архиеп. Иларион, возвратившись в Соловки, горько поскорбел. Часто прерывая какие-то свои мысли, он говорил нам вслух: «Вот, григорьевцы говорят, что «Иларион за нас», а Иларион опять в Соловках… вот как».

Если он сам попадал под влияние ГПУ и делал ошибки¹¹, о которых ему тяжело было потом и вспоминать, то не стал он и вообще производить какую-либо оценку действиям митр. Сергия, настаивая только на том, чтобы от него не отделялись. В Зырянском крае я получил от него письмо из Соловков, в котором он писал мне, что в соглашении митроп. Сергия с властью не видит ничего особенного. Я понял его, потому что мне хорошо был известен и его принципиальный взгляд. К моему глубокому сожалению, архиеп. Иларион рассуждал так, что отношения Церкви с властью регулируются практическим расчетом: как во времена татарского ига представители Церкви были послушны и покорны ханам, а когда нужно было, благословили и на свержение их ига, так и теперь. Слышал это из уст Архиепископа не я один, но я немало возражал ему, полагая, что возводить в закон разные случаи истории не следует. У нас могут быть более принципиальные взгляды для руководства. Таким образом, ошибался ли митр. Сергий или поступал с практическим расчетом, архиеп. Иларион не строго судил об отношениях главы Церкви с властью. И он был не прочь, для вида хотя, очиститься от политики. Самому архиеп. Илариону приходилось читать лекции о совместимости христианства и социализма, когда агент ГПУ требовал от него доказать этим, что он не контрреволюционер. Правда, потом чекист ему говорил: «На любимые темы вы легко говорите, а вот здесь-то, как будто кто клещами вытягивал у вас слова…»

¹¹ Что касается нового стиля, то он и сам полагал, что введение его есть такое же простое дело, как и перевод часовой стрелки. Не знаю, чтобы кто-либо из епископов был сторонником его взгляда.

Что же такое — соглашение митр. Сергия с властями: ошибка или практический расчет? Конечно, не ошибка. Ошибиться после стольких опытов было бы безумием. А если практический расчет, то почти что в смысле архиеп. Илариона. Нельзя же сколько-нибудь верующему человеку желать искренно укрепления безбожной власти навсегда.

Митрополит Сергий у себя в покоях спрашивал обычно протестовавших против его деяний архиереев: «Скажите, что делать?». И архиереи, его собеседники, молчали. Положение трагическое. Они в его положении ничего не умели ему посоветовать. Сильное место митр. Сергия против всех, критиковавших и просто ругавших его, было то, что ничего положительного посоветовать ему никто не мог, ибо никто не знал, как жить и действовать в Церкви дальше. Сам Митрополит тоже знал только одно, что жить как-то надо и в советских условиях.

Чтобы не сидеть дальше в отношениях к власти между двух стульев и сказать, наконец, определенное «да» или «нет», нужно было или снова повернуть к первой анафеме на большевиков Патриарха Тихона, или идти на полное подчинение им. О первом он и помылить теперь не мог, оно сдано в архив и забыто бесследно, осуждено самим Патриархом, который оставил ему другой путь. Соловецкого же послания митр. Сергий не читал. При обыске, в бытность его в Нижнем Новгороде, чекисты у него это послание нашли и митр. Сергий должен был признать, что видя, что оно длинное отложил его в сторону¹². Конечно, после он его читал и на него, видимо, ответил в своем послании фразою, что «только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всею Ее организацией, может существовать спокойно, закрывшись от власти». Он — не мечтатель, он — человек жизни, практики, сталкивающийся непосредственно с нуждами Церкви в каждый момент.

¹² Вот поистине, не пришлось мне пожалеть, что мой проект не был принят и не пошел из рук моих к нашему Первоиерарху. А когда я увидел после, что из сторонников «соловецкого послания» ни один не остался ему верен, но все, начиная с автора его, подчинились митр. Сергию, то получил, грешный, и полное удовлетворение своему попранному самолюбию.

Настоятельная необходимость момента была — сохранить центральное церковное Управление. Благодаря неуступчивости первоиерарха, таковое Управление, в сущности, не существовало. Пока он сам сидел в тюрьме, будучи заместителем митр. Петра, то переменилось еще несколько его заместителей, которые по очереди, один за другим, садились в тюрьму. Временное отсутствие центрального Управления порождало расколы, которые фабриковало то же ГПУ, и уже сделало их два (обновленческий и григорьевский) именно в такие моменты безвластия. ГПУ возглавляло Церковь епископами, которые, сами обманутые, обманывали церковный народ и дробили его на части. Самому митр. Сергию пришлось выдержать борьбу с григорьевским Управлением, попытавшимся возглавить Церковь вместо него после ареста митр. Петра. Конечно, он знал, что безбожники не прекратят своего дела гонения на религию и борьбы с Церковью, но пусть хотя временно, доколе существует Поместная Российская Православная Церковь, будет у Нее и центральное Управление, сохраняющее Ее внутреннее единство. А там, авось, произойдет какая-либо перемена. Об этом главном приобретении Митрополит и извещает в своем послании, говоря, что «теперь наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление... Едва ли нужно объяснять значение и все последствия перемены, совершающейся таким образом, в положении нашей Православной Церкви, Ее духовенства, всех церковных деятелей и учреждений»¹³. Вот какое значение придает своему приобретению сам митр. Сергий. Конечно, для нас, подавляющего большинства членов церковного клира, было совершенно очевидным, что никаких таких перемен не произойдет, а что центральное церковное Управление существовать теперь будет, — этому мы верим, оно нужно ГПУ. Это будет единственное, первое и последнее наше приобретение. На свободу же Церкви надежды напрасны.

¹³ См. «Послание временного Патриаршего Синода» от 16/29 июля 1927 г.

Итак, главная цель, ради которой принесены были митр. Сергием все жертвы, — получение легального прочного церковного Управления — была достигнута, Кажется, удовлетворили великую насущную нужду Церкви. Но когда добились этой цели, то она оказалась такою пустою, ненужною и ничтожною, что не стоила совсем принесенных жертв.

Церковное Управление, боявшееся безвластия в Церкви и ради спасения Церкви от самочиний и расколов попытавшееся сохранить себя, не только не спасло Церковь от нового раскола, но и само породило его, тогда как до сего времени расколы создавало ГПУ. Митрополит принужден был вновь спасать Церковь от раскола и бороться за Ее единство. Всею властью канонического первоиерарха он стал запрещать в священнослужении протестующих против его деяний епископов и священников. Он пользуется безвыходностью положения своего епископата, который, идя всё время честным путем, не мог с ним согласиться, но, в то ж время, и не знал теперь, куда от него уйти.

Бедное церковное Управление под этим насилием законных своих прав скрывало, конечно, внутреннее моральное бессилие. Управление принуждено было от авторитетных архиереев собирать письменные признания себя и распространять их. Кажется, права на власть так бесспорны, что снова доказывать их не стоило. Что было несомненно, и в чём Патриаршее Управление раньше не нуждалось, то теперь вдруг стало сомнительным, и ему пришлось поступать по образцу обновленцев и григорьевцев. Патриаршее Управление не боялось слов врагов, ибо они были клевета и ложь, а теперь оно заколебалось, что-то такое наделало, от чего потеряло уверенность в себе.

Результаты соглашения митр. Сергия с ГПУ, как и следовало ожидать, были до крайности печальны. Всё произошло так, как предполагалось. Синод митр. Сергия включил в свой состав, прежде всего, митр. Тверского, ныне Саратовского, Серафима (Александрова), который и остается бессменным членом этого Синода поныне. Это был злой гений Патриаршего Управления.

Однажды в его отсутствие Патриарх устроил заседание епископов, на котором был восстановлен на своей кафедре один лишенный ее епископ¹⁴. Прибывший митр. Серафим взял протокол этого постановления и снес его в ГПУ, отчего у Патриарха было много неприятных разговоров с агентом ГПУ. Одно дело о награждении одесских священников также через него стало известно ГПУ раньше, чем следовало. Архиепископ Иларион за неделю до своего ареста получил от него предупреждение в том смысле, что раз власть ему не доверяет, то нужно самому уйти от службы. ГПУ иногда рекомендует это тем, чей арест для него неудобен почему-то. Архиепископ Иларион своим отказом митр. Серафиму определил себя на заключение, которое за тем и последовало.

¹⁴ Хотя мне очень бы хотелось обо всём, что касается заграницы, рассказать в отдельном очерке, но и сейчас не смею скрыть факта (о котором упомянуто мною в 1-й части этого очерка), что дело касалось восстановления на кафедре Северо-Американской митр. Платона, который был лишен ее по настоянию ГПУ, и — при скандальных обстоятельствах обнаружения бесстыдной чекистской деятельности митр. Серафима, — был восстановлен на этой кафедре. В этом — яркий пример, как Патриарх на деле (хотя на словах было у него иначе) боролся за независимость Церкви от ГПУ и не желал даже заграницу в чем-либо стеснять(23). Стоит ли это, последнее доказывать? Но отсюда и вообще вывод: стоит ли здесь, заграницей, останавливаться только на одних формальных основаниях, бумажках и приказах из России, и стараться не понимать правды, сути дела? Но если Патриарх не без борьбы с ГПУ оставил в силе свое постановление о восстановлении митр. Платона на его кафедре, то, конечно, не для того, чтобы последний, в конце концов, объявил автокефалию(24). Белорусская автокефалия, провозглашенная в самой России и поддержанная ГПУ, так и не нашла признания Патриарха и ее «митрополит» вынужден был во имя церковной дисциплины снять с себя свои незаконные доспехи(25). Любовь к почившему Патриарху, любовь к истине и мужество, которое сопровождает любовь, надеемся, приведет митр. Платона на дело исправления своей ошибки.

Кстати сказать, такую ужасную роль — посредника в делах ГПУ — выполняли обычно впавшие в раскол епископы. Архиепископ Евдоким (Мещерский)(18), обновленческий митрополит, в стенах ГПУ, понуждал митр. Новгородского Арсения перейти в обновленчество. Митрополит Арсений сказал ему, своему бывшему сослуживцу по Московской Академии: «Но ведь вы же знаете, что обновленчество беззаконно». — «Что поделаешь, если они требуют», — ответил архиеп. Евдоким, кивая головой на дверь чекиста. Когда митр. Арсений остался непреклонен, архиеп Евдоким с гневом сказал ему: «Ну и сгнивайте в тюрьме!» И с этим покинул узника.

Другой епископ, Борис (Рукин)(19), склонял заключенного еп. Амвросия (Смирнова)(20) в григорьевский раскол. Разговор происходил почти в тех же выражениях и окончился злобою и угрозами несчастного раскольника.

Митрополит Серафим, много знающий и умный человек, избегал расколов, но избегал и тюрьмы, чтобы послужить, в конце концов, целям ГПУ, находясь в среде православных. Пребывания его под арестом были чрезвычайно кратки. Причины этого всем были понятны. Еще во времена полной свободы Патриарха, однажды, после службы в церкви св. Тихона Амафунтского на Арбате в Москве, в которой я сослужил митр. Серафиму, мне пришлось в разговоре с ним слышать из его уст порицания Патриарху за то, что тот не идет на соглашение с властью. Если это говорилось среди нас, среди своих, то что же говорилось перед чекистами и следователями?

Помню, когда Борис (Рукин), еще в сане архимандрита, сидел со мною в Московском ГПУ и осуждал Патриарха вслух нас заключенных, то один из «светских» моих соузников сказал мне: «этот долго не просидит». Конечно, он быстро освободился, но оставался около Патриарха и даже вскоре сделался викарием Московским.

Роль митр. Серафима — на глазах всей Москвы. Ни одна московская церковь не приглашает его на богослужение. Народ его не выносит. За ним слава «митрополита Лубянского»¹⁵, завсегдатая ГПУ. И без этого человека ничто не делается в Синоде митр. Сергия. За его политическую линию митр. Сергий объявил его человеком «дальновидным». Этот человек, наконец, восторжествовал, достиг того, за что боролся, и нашел среду для приложения всех своих сил в Синоде митр. Сергия.

¹⁵ Центральное ГПУ находится в Москве на Лубянской площади.

ГПУ получило желательный для себя Синод. Недаром митр. Пётр его боялся; он знал, кто ходил на свободе, и кто попадет в его Синод.

Уже будучи в бегстве с места ссылки и проезжая по России в поисках выхода к границе, я был у одного епархиального архиерея, старого знакомого по одному из мест моего заключения. Не желая тревожить его страхом за меня и за себя, хотя на несколько часов нашего общения, я ничего не сказал ему о своем положении беглеца, уже разыскиваемого ГПУ. Поэтому, узнав, что я не хочу занимать своего места в Москве, архиерей предложил мне у себя в епархии священническое место, предупредив по-дружески, что он мою кандидатуру должен представить в ГПУ. Уже не говорю, как это было некстати для моего положения, но и противно моей душе до омерзения. «Нет, из таких рук я священнического места никогда не приму», — сказал я.

Положение сотрудника ГПУ (ведь безобидная подписка быть «честным» гражданином и им, моим епископом, дана) совершенно невыносимо для моего епископа и доставляет ему тяжкие нравственные страдания. Нервная система его расшатана, ночи он не спит, вызовы в ГПУ и разговоры там, хотя и являются весьма любезными и чуть ли не дружескими, совершенно убивают его, и он чувствует себя развалиною в молодые свои годы.

Я доказываю ему необходимость отделиться от митр. Сергия и, конечно, идти опять в тюрьму. Он говорит мне, что этим дела уже не поправишь. Ничего не изменится в создавшемся порядке. Бросить кафедру невозможно: народа жалко, народ у него еще есть, и этот народ не знает, куда идти; остались храмы под знаком православных только сергиевские. Может быть, он уйдет за штат и заменит себя кем-либо, потому что далее исполнять распоряжения ГПУ у него нет уже сил. Прежде епископы (кроме обновленческих и григорьевских) в ГПУ — чужие люди. Теперь они — свои там и почти что завсегдатаи. В некоторых местах сергиевские епископы пользуются полным доверием ГПУ. Так, например, в одном месте касса кафедрального собора по предложению ГПУ целиком находится в руках архиерея, вопреки всем светским правилам и обычаям, и приходской совет без его разрешения не может истратить ни одной копейки, его боится и с ним считается, зная, кто стоит за его спиной.

От одного архиерея, имя которого, как и многих других, не называю, ГПУ потребовало подать списки на всех монахов и монахинь города и епархии. Он подал такие списки, и тотчас все они поголовно были арестованы и сосланы в места ссылок. При этом само же ГПУ не постеснялось распространить слух, что оно здесь ни при чем, а виноват во всём архиерей, который подал на них списки. Конечно, это — клевета, но пособничество было действительно и со стороны архиерея. Зачем играть такую позорную роль? Но как быть иначе сергиевскому епископату? Тихоновские епископы не имели нужды в такой работе. Их дело было сидеть по тюрьмам. А этим надо быть на свободе, чего никак ГПУ даром не может предоставить духовенству.

Один епископ получил от митр. Сергия назначение на епархию. Агент ГПУ поздравил его с назначением и добавил; «Теперь придите ко мне (разумеется, на Лубянку): договоримся».

Нужно заметить, агент ГПУ бывает дважды в неделю (а один раз непременно) в Управлении митр. Сергия. Важно обойдя всех посетителей и расспросив каждого — откуда он и зачем явился сюда, чекист уединяется с митр. Сергием. Но большей частью, вместо себя в канцелярию Сергиевского Синода старший агент посылает своих помощников.

Указанный мною епископ отказался от кафедры и на Лубянку не пошел. Но если кто не имел мужества отказаться от кафедры вовремя, тот обязан был получать напутствия от ГПУ, если ГПУ находит нужным их дать. В провинциальном же ГПУ, вновь прибывшему епископу, немало подождавшему в приемной, начальник наставительно и серьезно говорит: «советую вам твердо держаться митр. Сергия, в этом ваше спасение (разумеется, от репрессий ГПУ).

Таковы факты. Конечно, как предполагалось, талантливейшие и деятельнейшие архиереи, хотя и признали митр. Сергия, не получили своих кафедр. ГПУ не позволило. Вспоминается Патриарх. Тот давал свои назначения. И пусть архиереи, отправляясь в одну сторону, попадали в противоположную. ГПУ делало что хотело и могло, но и Патриарх исполнял свой долг перед Богом и Его Церковью по совести. А теперь ГПУ наносило нам удары нашими руками.

Пойдя за митр. Сергием, повинуясь ему, как законному иерарху, при великих компромиссах совести своей, лучшая часть епископата зачеркнула годы своего сидения в тюрьмах и ссылках, честного пути и борьбы. Митрополит Сергий сдал свой епископат врагу. Моральные силы епископата, согласившегося работать с ним, низложены им.

Что сказать о прочем духовенстве? Если сказать о большинстве, то, конечно, оно со дней борьбы с обновленчеством пошло по линии наименьшего сопротивления. Легкий и удобный путь, конечно, склоняет на свою сторону большинство. Обновленчество сулило покой, освобождало от тюрьмы, — почти все пошли в него. Прошел острый период первой борьбы, когда все деятели были арестованы, — они возвратились обратно в Православие, поскольку народ этого потребовал. При митр. Сергии — снова испытание. Конечно, большинство духовенства охотно последовало за митр. Сергием: лишь бы подальше от тюрьмы. Народ, поднявший ропот против митр. Сергия, осаждал свое духовенство, желая знать его отношение к Митрополиту. Слушая всякие хитросплетения в защиту его из уст своих духовных отцов, народ с великим огорчением понимал, что всё это говорится ими «для спасения собственной шкуры». Это и выражалось часто в глаза отцам. Слишком знакома была всем эта психология. Не знаю, какие моральные силы мог подорвать митр. Сергий у большинства рядового духовенства, но что психология этого большинства могла подорвать моральные силы самого митр. Сергия, это я допускаю.

Какую дальнейшую борьбу можно возложить на плечи духовенства? Обновленчество не есть ли бунт рядового духовенства против Патриарха, возложившего дело борьбы с властью на всю Церковь и ее шедшего с властью на примирение? Я, маленький священник, не был ли одинок в борьбе с обновленчеством в своем трехштатном причте и не скорбел ли в моей ссылке, что приход мой уходит к митр. Сергию без борьбы, которой я, отсутствуя сам, ни на кого не могу возложить? Но и что могло быть, если бы митр. Сергий объявил борьбу со властью? Не то же ли, что при изъятии церковных ценностей, когда, невзирая на послание Патриарха, все от страха репрессий взялись сами решать вопрос об отдаче ценностей?

Обозревая настроение подавляющей массы духовенства, той массы, которой надлежит выдержать всю тяжесть борьбы и принять главные удары врага, митр. Сергий и мог склониться дать этой массе безболезненную кончину. Пусть имеют центральное Управление и его держатся, пока всё само собой не кончится в общем порядке ликвидации всякой религии и Церкви в России. Итак, если теперь сам митр. Сергий пошел по линии наименьшего сопротивления, то кому он угодил, как не массе духовенства?

Повторяю, что разговор идет о большинстве духовенства. Меньшинство оказало сопротивление митр. Сергию. Нашлись священники в той же Москве, как и в провинции, которые не признали митр. Сергия. Народ бросился к ним. Но на этот раз сопротивление продолжалось недолго, меньше, чем при обновленцах. Известными доводами о каноничности митр. Сергия и о будущем Соборе, который будет судить его, уполномоченные митр. Сергия «уговорили» подчиниться, если не всех восставших против него, то большую часть их. (Как не подчиниться, если за непризнание митр. Сергия начали арестовывать!) Во всяком случае, так сдались наиболее самоотверженные и честнейшие пастыри.

Следует подчеркнуть любопытный факт: и сторонники митр. Сергия утверждают, что его непременно надо судить. Поистине, преступления не скроешь и напрасно трудишься, подавляя голос совести своей и чужой.

Итак, народ в заключение остался с храмами только митр. Сергия. Других не осталось. Пастыри завели народ туда, куда сами пошли. Со дней обновленчества и далее народ смущали и разбивали на части вожди его, но, наконец, настала такая пора при митр. Сергии, когда и православные христиане не знают, куда голову приклонить. Ходить в храмы митр. Сергия, где поминается его имя и возносятся молитвы за советскую власть, ни у кого душа не лежит, но идти больше некуда. Не ходить в эти храмы, значит, остаться совсем без храмов, без богослужения, без религии. Решиться на это большинство верующих совершенно не может. Остается с тяжким компромиссом совести идти за митр. Сергием¹⁶.

¹⁶ Приход мой (церковь св. ап. Петра и Павла, что у Преображенской заставы в Москве) роптал, не давал покоя моим сослуживцам и забросал меня письмами в Зырянский край, желая знать мое отношение к митр. Сергию. Мое положение было до крайности грустное. Если бы я был дома, то противопоставляя приход митр. Сергию, пострадал бы за это сам: мои сослуживцы опять бы остались в покое. А теперь, что другое я мог посоветовать, как только каждому в отдельности прихожанину отойти от общения с митр. Сергием. Но зная, что это будет многим не по силам ввиду оставления своего храма, порекомендовал это некоторым, сильнейшим, да и то не сразу, а убедившись в твердости их духа.

Архиерей, у которого я кратко гостил в дни моего бегства, умолял меня не обмолвиться ни одним словом против митр. Сергия в присутствии пасомых. Надо хранить покой народа. Но я потом многократно убеждался в своих скитаниях, что, действительно ничего не надо говорить: все сами всё знают. Только не говори, чтобы не причинить скорби, отнимая последние святыни. А молчишь, избегаешь разговора на эту тему, потому что когда начинают ужасаться и спрашивать: «Что же делать, куда идти?» — то ты ничего посоветовать не можешь.

Борясь с обновленцами, мы говорили народу: «Оставьте их, пусть храмы их будут пусты». И народ слушался: храмы обновленцев оставались без людей, потому что людям было еще куда идти. Народ мог отстоять путь Истины. Теперь же он бессилен, он оставлен пастырями, ему не за кем идти.

Теперь с народом случилось то же, что с лучшею частью епископата и духовенства: вопреки совести идти за своим вождем; не свободно и радостно, а как пленник или проданный раб. В силу этого с народом случилось большое духовное несчастье: у него отнята душа, всякое воодушевление в борьбе за веру, ревность, усердие к служению Истине.

Сначала отняты вожди, любимые архиереи и священники, в которых имели радость и духовную поддержку, потом случилось худшее: не только все оставшиеся, но и любимые изменили Истине, пали, принесли пасомым тяжкие разочарования. Ни на кого нельзя надеяться. Если архиереи и священники сами не знают Истины или знают, но сознательно лгут, у них нет правды и честности, то на что же надеяться? Так говорят люди. Поэтому: … поражу пастыря, и рассеются овцы (Мк. 14, 27).

Прежде, при Патриархе, моральная сила всей Церкви противостояла грубому физическому насилию власти. Теперь этой силы не стало ни в духовенстве, ни в церковном народе вслед за их вождем. Таковы результаты соглашения митр. Сергия с ГПУ. Для врага самое главное было — низложить моральные силы церковного народа, ибо он боялся героизма, протеста, единодушия. И этого он, наконец, дождался.

Что такое закрытие и разрушение храмов в России? Для врага Церкви это было дело второе и последнее. Главное для него было — уничтожить нас нравственно и духовно. Чего он сам не мог сделать, в том ему помогли, ведь овладеть духом — не то, что телом. Первое всегда, до смерти в нашей власти. Только здесь мы независимы. Ослабив силы духа, сломив его сопротивление, он уже делает далее всё, что хочет. Постепенно он своей цели добивался, и поскольку ослабевало нравственное сопротивление Церкви, постольку не стеснялся физического насилия над Нею. Неужели это не факт? Чем объяснить, что без протеста масс уничтожаются на их глазах их святыни? Конечно, общим моральным упадком.

А от людей самоотверженных и глубоко верующих я слышал и такое рассуждение: «Раз все исподличались, и между духовенством нет честных людей, то уничтожай, Господи, всё!» Конечно, это — отчаяние, но моральное состояние людей Церкви привело в отчаяние и таких людей. Пастыри и народ связаны неразрывно.

Церковь митр. Сергия отказалась быть мученицей, страдалицей за веру. Прежняя тихоновская Церковь была бельмом на глазу у большевицкой власти: Она своим упорством стесняла свободу действий власти над Нею, мешала поскорее с Нею расправиться. На эту Церковь могла опираться и указывать заграница, как на голос Истины, подлинного положения правды в той же России. Она была свидетельницей гонения на религию. Поэтому большевикам Она казалась моральным оплотом зарубежной контрреволюции; она поддерживала и внутреннюю контрреволюцию. Нужно было, чтобы вся Церковь отказалась от мученичества, как в свое время отказался Патриарх, который принес этим большое разочарование загранице и радость большевикам.

Кто же теперь окончательно развязал руки врагу для расправы с Церковью, как не митр. Сергий? Не этого ли хотела большевицкая власть? Словом своим он снял всякое обвинение против советской власти и делом допустил ее к власти над Церковью. Теперь погибай без поддержки и сожаления. Кто тебе будет сострадать после этой лжи? Кому ты нужен? Кто на тебя будет опираться в борьбе с большевиками? Кто будет к твоему голосу прислушиваться? Для кого ты авторитетен?

Митрополит Сергий и его Церковь — не величина. Они — как ничто. Большевики низложили, насколько могли всякий авторитет и значение Русской Церкви. И дело физической ликвидации Церкви пошло легко, без всякой помехи. Понятно, почему выступление митр. Сергия большевицкая печать встретила как событие большой важности: «Тихоновцы долго упорствовали. И тихоновцам пришлось перекрашиваться в советские цвета». Так ликовала официальная газета по поводу падения тихоновщины.

Сдавалась та самая Церковь, которая считалась гонимой, которая страдала. Тихоновцев просто не стало. Появились сергиевцы, за которыми укрепилось это имя; а имя «тихоновцев» к ним не пристало, и оно почти совсем исчезло в советской России. Некого стало этим именем называть. Если Патриарх берег Церковь и власть над Нею не уступал ГПУ, правил Ею сам, а митр. Сергий поступил наоборот, то управляемая митр. Сергием Церковь не есть патриаршая или тихоновская Церковь, как называли Ее в отличие от обновленцев, а именно сергиевская.

Митрополит Сергий уверял и письменно, и устно, что он преемник власти Патриарха, выполняет только то, что Патриарх обещал сделать и не сделал, т.е., иначе сказать, митр. Сергий считал своей заслугой то, что является именно его преступлением. Патриарх действительно давал обещания власти и не выполнял их. Сделав невольную ошибку своим выходом из заключения и покаянием перед властью, Патриарх, с одной стороны, обязал себя хранить мир с властью, выполняя ее задания; а с другой стороны, встал перед долгом своим в отношении к Церкви, против которой власть боролась. Поэтому, стараясь ничего не возложить на Церковь, он грех своих обещаний принимал на себя и сам страдал. А этот взялся выполнять обещания Патриарха и задания власти и на Церковь возложил всю тяжесть своих обязательств перед властью.

Из деятельности Патриарха его преемники — митрополиты Пётр и Сергий сделали разные выводы: первый усвоил дух и смысл этой деятельности — моральную стойкость в исполнении долга своего к Церкви, а второй рассудил по внешности и стал выполнять обещания и слова Патриарха, которые тот вынужден был давать.

У митр. Сергия своя последовательность. Старый член Синода счастливых царских времен России и всегда покорный слуга его обер-прокурора, государственного чиновника, хорошо знакомый с требованиями власти в отношении к Церкви, может быть, он ничего нового и не мог заметить в своем договоре с ГПУ. По внешности, конечно, ничего. Если обер-прокурорам можно было подчиняться, то почему этим нельзя? По логике так, а по правде, которою живет Церковь, не так.

Нельзя проглядеть маленькую сущность: если на обязанности обер-прокуроров всегда были — защита, созидание и укрепление Церкви, то у этих — разрушение и уничтожение Ее. Не логика ума, а совесть, чувство правды руководили душою церковного народа, который протестовал против союза церковной власти с властью безбожников. Но что поделаешь? Богу, видимо, угодно было через кого-то отдать Церковь в руки этой безбожной власти.

Митрополиту Сергию, конечно, самому же первому пришлось пожинать результаты своего союза с властью. Перед одною своею литургиею он получил телеграмму из Петрограда о смерти в тюрьме архиеп. Илариона. Митрополит заплакал. Но когда после литургии его попросили о панихиде по усопшем, Митрополит ответил: «Распоряжения еще не получено».

Так, он не служил панихиды и по архиеп. Воронежском Петре (Звереве)(21), умершем в Соловках. Конечно, кто запретил поминовение в церквях заключенных как контрреволюционеров, тот и сам не мог служить по ним панихиды. Он стеснил себя в праве молитвы за умерших своих друзей, передав это право безбожной власти. Уж в этом его предшественники себя не стесняли и на молитву со своим народом распоряжения от власти не ждали.

Будучи так робок перед властями, он чрезвычайно смел и мужественен перед своими беспомощными собратьями архиереями и подчиненными, тогда как у предшественников его было наоборот. Вслед за смертью архиеп. Илариона, по которому Митрополит не осмелился служить панихиды, он (в январе 1930 г.) посылает запрещение в священнослужении митр. Казанскому Кириллу, который из ссылки своей заявил, что он принять участия в грехах митр. Сергия не может и причащаться Святых Таин с ним бы не стал.

Митрополит Сергий сам себя ценит по достоинству. В Прощеное Воскресенье в 1929 г, (как мне писали в ссылку) митр. Сергий в своем храме просил прощения у народа. Он говорил так грустно, так печально, так признавал свои проступки перед народом, и просьба о прощении носила такой искренний характер, что всем стало его жаль до крайности, и даже те, кто у него и его клира не причащался, подошли к нему под благословение. Итак, выход из положения у митр. Сергия всегда есть. Он каяться может и знает свои грехи. Не в закоулке, а вслух всей Российской Церкви он бы мог сказать, что попытки примирения с властью и уступки ей напрасны, что Церковь ведется к уничтожению, что церковные люди страдают без всяких политических преступлений против власти, а за одну только свою ревность по вере; мог бы сказать всё — сказать и умереть.

Отказаться от союза с властью, покаяться перед народом, объявить о закрытии своего Синода, объявить самостоятельность управления в каждой епархии (как это было предусмотрено и Патриархом) — сделать это и идти на Голгофу он бы мог. Лучше честно умереть, чем подло жить. Меня эта мысль воодушевляла в борьбе с обновленцами. Так отвратительно мне показалось лгать и обманывать перед своим приходом. Да я ли один так думал? Кем были забиты места заключения и ссылок?

Одному из ближайших сотрудников митр. Сергия я писал из ссылки: «Закрывайте вашу лавочку, сделайте великое, святое дело…» Мне он отвечал: «Ты с ума сошёл…». Ну, конечно, ведь они не фантазеры, а здравые практичные люди. Они стоят на почве фактов жизни. Надо жить, и они решили жить. А христианство? Уж не оставляют ли они его в удел «кабинетным мечтателям»?

Если митр. Сергий подтвердил ложь власти, что духовенство преследуется и сидит в тюрьмах за политические преступления и что закрытие и разрушение храмов, т.е. гонение на религию есть дело самого народа, то, конечно, по его мнению, ложь и клевета есть прекрасное практическое средство для доброй цели — сохранения его церковного Управления. Свое положение законного архиерея Церкви, свой епископат и духовенство, и свой народ, всю Церковь Русскую он принес в жертву власти. Для оправдания последней он всех оклеветал…

Конечно, единственным утешением для него могло быть то, что никто нигде не поверил его лжи. В самом деле, какую нужно иметь голову, чтобы думать, что он находится вне влияния ГПУ и что слово и дело его свободны?! Кто присоединится к его обвинениям своего народа, зная, что виновник и насадитель безбожия, инициатор всех преступлений против веры, развратитель молодежи, есть сама власть большевицкая? Кто не знает, что политически виновное перед большевиками духовенство частью перебито, частью ушло за границу, и если бы за заключенным ныне духовенством было хотя малейшее политическое преступление, оно бы давно не было в живых.

Власть доныне не боится убивать священников, будь на то малейший повод. Напротив, пользуется всяким удобным случаем для этого¹⁷. Всё это знает митр. Сергий; он знает, что в его заявлениях ради власти нет ни малейшей доли правды. Ведь в последнее время в Москве была арестована та часть московского духовенства, признавшая притом митр. Сергия, которая ничем другим не отличалась, как только особенным усердием к богослужению, собиравшему много людей. Признание митр. Сергия, явно выраженная политическая благонадежность им нисколько не помогла. Хотя всё это знает митр. Сергий, но выйти из положения не может и остается в своей ужасной роли — идет вместе с ГПУ против своего епископата и народа; авторитетом законного главы Русской Церкви прикрывает, оправдывает в глазах всего мира преступления власти, защищает ее беззакония.

¹⁷ В Тверской губернии, при закрытии одного храма, народ собрался и зашумел. Священник взялся успокаивать. Ему кричали, что и он пособник власти. На процессе священника обвинили в возбуждении масс против власти и расстреляли, а прочих помиловали. В Воронежской губернии священника арестовали за неуплату непосильного налога. К зданию сельского управления собралась толпа крестьян с протестом против его ареста, Одна женщина бросила камень в окно управления. На суде женщину и прочих обвиняемых оправдали, а священника за возбуждение масс против власти приговорили к смерти и расстреляли. Власть без конца льстит народу и всякую его вину против себя сваливает на головы тех, кого боится и ненавидит.

Однако мы должны быть твердо убеждены, что из всего, что было напечатано от имени митроп. Сергия, не всё принадлежит ему. В обычаях ГПУ делать от себя вставки, искажения и чистые подлоги в разные декларации и так их печатать. А потом попробуй-ка их опровергать!

Сектантский съезд постановил, что вопрос об отбывании воинской повинности должен решаться каждым по своей совести. Появившись в печати, это постановление определенно обязывало всех к отбыванию воинской повинности. На местах поднялся бунт против президиума съезда, исказившего его решения. Президиум стал рассылать опровержения газетного сообщения и за эту свою «контрреволюцию» сел в тюрьму¹⁸.

¹⁸ Однажды в журнале «Красный огонек» появилась фотография с объявления, вывешенного будто бы на дверях канцелярии Патриарха, в котором посетителям предлагается не вести в приемной контрреволюционных разговоров. Подпись — архиеп. Илариона. Уже не говоря о том, что такого объявления совсем не было, но даже подпись архиеп. Илариона, к его удивлению, была сделана без всякого сходства с его почерком. Но последнее для ГПУ не важно. Кто там будет сверять подписи в таком пустяке?! Лишь бы дискредитировать архиеп. Илариона, заправляющего делами Патриарха. И действительно, кому из читателей распространенного журнала и почитателей архиеп. Илариона не стало бы стыдно за него, узнав такой факт?!

В свое время постановление благочинных Московской епархии гласило, что признание обновленческого управления считается необходимостью момента; в газетах было напечатано — «канонической необходимостью». Если в подлинной резолюции была подчеркнута вынужденность признания, то в подлоге это вышло совсем иначе. С полной уверенностью можно сказать, что в день смерти своей Патриарх не подписывал своего «завещания», как это обозначено датою на нём.

Митрополит Сергий, конечно, мог бы опровергать то, что ему не принадлежит (а что таковое есть, кое-кому им, кажется, сказано), но согласившись исполнять задания ГПУ в главнейшем, существенном, нужно было волей-неволей принимать и остальные неприятные мелочи, которые может без конца доставлять такой бесстыдный друг как ГПУ. Надо уже было принимать на себя всё и давать свое имя на всё, что он хочет. Верблюд был проглочен, а от комара бежать уже нечего. Словом меньше, словом больше, не всё ли равно?! Никаких опровержений и отказа от своих дел митр. Сергий уже делать не хочет. Ведь он честный путь уже прошел и сам не раз сидел в тюрьме. Он ведь сдал свои позиции после сражения. Прежний образ его мыслей был одобряем всею Церковью. А теперь, если он сдался, то не для того, чтобы поворачивать назад и снова бороться.

Как хорошо было бы, если бы мы в этом своем последнем выводе ошиблись!

Соглашению митр. Сергия с большевицкой властью необходимо вынести решительное осуждение, не говоря уже о том, что и сами христиане должны стать, прежде всего, на суд перед требованиями христианства и от последнего получить беспристрастную оценку.

Но поспешим оговориться, что это же беспристрастие выносит и прощение, в котором выражается всё наше сочувствие к немощи человека, понимание трудности его положения. Однако в прощении греха наличие греха утверждается, в прощении есть то самое, что надо простить. Поэтому простить преступление никак не значит одобрить его или сделаться соучастником его, в доказательство своего прощения еще и начать вместе с согрешившим грешить. Спасши блудницу от побиения камнями со стороны жестоких обвинителей, Сам Господь Христос говорит ей: «Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?» Она ответила; «Никто, Господи». Иисус сказал ей: «И Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши» (Ин. гл., 8, 3-11).

Грешница не осуждена, помилована, но грех осужден. Не надо было грешить, не надо и впредь.

Не будь ранее священноисторического примера, мы бы не умели оценить его по достоинству.

Народ еврейский за свой союз с язычниками назван был блудницею, ибо изменял Богу, своему союзу с Ним.

Конечно, несмотря на тяжесть преступления, народ этот всё же остался избранником Бога, Его женою, невестою. Жена неверна, Бог верен ей, верен народу Своему, хотя бы ради того остатка верных Ему, который еще хранился в народе. Во времена всеобщей измены евреев Богу, семь тысяч из народа не преклоняло колен своих пред Ваалом.

Итак, мы не останемся без веры и утешения при всей глубине нашего падения. Но и падения нашего не скроем, не станем оправдывать его, но осудим его сами, чтобы и впредь не грешить и прощение получить.

По поводу выступления митр. Сергия обновленцы торжествовали. Затрудняюсь описать это торжество. Это был не смех, — да простится мне грубость сравнения! — а лошадиное ржание: громкое, грубое, откровенное до цинизма, необузданное веселье.

В лице митр. Сергия так называемые православные усвоили, наконец, ту форму отношений к власти, которой они, обновленцы, держались от начала; православные, наконец, «кое-чему у них научились» и «перешли из приготовительного класса в первый», как выражался по этому поводу вождь обновленчества¹⁹. Спешим добавить: и превзошли своих учителей-обновленцев; последние принуждены были завести в своих храмах моление о властях только благодаря почину митр. Сергия, тогда как до него даже у них этого не было.

¹⁹ См. речь А. Введенского в одном из номеров «Вестника» обновленческого синода за 1927 год. Цитирую по памяти. Александр Введенский -— вождь обновленчества. В свое время, окончив Петербургский университет, стал священником. Удачно вел полемические диспуты с безбожниками в Петрограде и был популярен. Такая роль вела его к тюрьме. Однажды, в разговоре с митр. Петроградским Вениамином, когда последний говорил, что он каждый день готов к аресту, Введенский признался, что он не может без ужаса подумать о своем возможном аресте и тюрьме. Некто, священник Белков, ныне снявший рясу активный безбожник, свел Введенского с ЧК и они договорились. Введенский (вместе с Белковым, Калиновским и Красницким) взялся за дело возглавления Церкви вместо заключенного Патриарха. Будучи лишенным сана за это своим Митрополитом, который так долго его пестовал как дорогого сына, Введенский подвинул дело ареста Митрополита, каковой арест кончился судом и смертной казнью последнего. Введенский умен, много знает, говорит красиво, но напыщенно, с деланным пафосом; в богослужении — отвратительный фальсификатор религиозного чувства, скверный актер, истерик, пошляк; более омерзительного кощунства над святынею трудно представить: он ломается, кричит, позирует без конца. Вообще человек с ярко подчеркнутым тщеславием во всём своем облике. Будучи, можно сказать, заслуженным сотрудником ГПУ (в свое время он и жил в доме ГПУ, на Шпалерной, и пользовался столовой его сотрудников), он живет свободно во всех смыслах. У обновленцев он — всё, хотя и не является официальным представителем их Управления. Его боятся, перед ним заискивают. Он — женатый священник в сане «митрополита» без кафедры, по каковому случаю архиеп. Иларион его называл «митрополитом Содомским и Гоморрским». Вполне точная характеристика.

Обновленцы оправдались, если можно вообще оправдать свои грехи чужими грехами. Они оказались правы, Они претерпели столько позора, оплевания, народной ненависти за свое соглашение с властью; но вот те, которые боролись за независимость Церкви от власти, не кончили ли тем же, чем и они? Пройти через тюрьму и ссылку, так много пострадать и, наконец, отказаться от своего пути, найти его несостоятельным! Зачем были эти труды и страдания? Не правы ли обновленцы? Не «дальновидны» ли они?

Итак, торжествуя по поводу нашего падения, обновленцы полагали, что мы с ними сравнялись в существенном. Отказ от всяких политических убеждений или аполитичность, которой я держался от начала нашей церковной борьбы с большевицкой властью, оказалась моей фантазией, несбыточной мечтою, «Существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти», — говоря словами митр. Сергия, — Церковь, действительно не сумела. Уж какое там спокойствие! Хотя бы не спокойно она жила, но только бы закрывшись от власти, сохраняя от нее свое внутреннее царство, и то было бы хорошо. Но вот сколько ни очищались от политики, а политической деятельности не избежали. Если не против большевицкой власти, то за нее, на поддержку ее должны стать. А такая поддержка есть работа против себя, самоубийство, измена Церкви, своему долгу и призванию.

Первые обновленцы стали на службу большевицкой политике. Они же заставили Патриарха выйти из заключения и сделать какие-то уступки власти. Обновленцы вместе с большевиками обвиняли Патриарха в политических преступлениях против власти; а когда Патриарх признал себя виновным в этом перед властью, то обновленцы громогласно объявили, что они были правы. Это была единственная маленькая победа обновленцев среди тяжких поражений, полученных ими от Патриарха и всех православных. Но на обновленческий путь соглашения с властью, чтобы служить политике ее, Патриарх не встал. Он отрекся от прежней политики и вообще от всякой политики. Еще в 1919 году, через год после анафематствования большевиков, Патриарх особым посланием предложил духовенству, конечно, ради облегчения участи его в советских условиях, прекратить политическую борьбу с большевиками. Это был первый отказ его от политики. И теперь, при выходе его из тюрьмы, в моменте весьма торжественном, Патриарх повторил, в сущности, то же самое, но в форме своего личного покаяния. Дальше этого он не пошел. Никаких новых уступок власти он не сделал. Церковь хранила свою внутреннюю независимость от большевицкой власти и служить целям ее не стала. И положение Церкви было всё таким же, как и до ареста Патриарха: нелегальное, среди насилия.

Я, который по мысли Патриарха очищался от всякой политики, с каким негодованием думал в те времена об обновленцах, наших же священниках! «Отцы, отцы! Не всё ли равно вам кому служить? Православному ли Царю или кучке негодяев-безбожников? Не могут очиститься от политики. Из одних объятий спешат в другие, готовые на все услуги! Не блуд ли это?!»

С таким сознанием нашего превосходства думали и все мы, православные христиане, об обновленцах. Но вот и наш православный иерарх пошел по стопам «мудрых» его предшественников. Эти предшественники — не Патриарх и не митр. Пётр. Последний держался духовного, неписаного завещания Патриарха — моральной стойкости против физического насилия власти.

Легализация церковного Управления на условиях союза с властью и отдачи Церкви на услуги ей, есть дело обновленцев и григорьевцев. Митрополит Сергий соблазнился легализацией церковного Управления и с ним всей огромной Церкви, которая жила до него десять лет на нелегальном положении. Он первым в Церкви достиг «великой» цели, которой до него никто не мог достичь, хотя на глазах у этой Церкви уже получила легализацию чисто мошенническая организация обновленцев²⁰. Но возможна ли она была для Церкви?

²⁰ Нужно заметить, обновленцы пережили два периода отношений с ГПУ, Первый — когда все уполномоченные обновленцев на местах дали подписку просто «честного» гражданина. Второй — когда затребована была от всех вторая подписка: обязательство исполнять все распоряжения ГПУ. Последнее привело обновленцев в замешательство: многие побоялись сделаться настоящими сотрудниками ГПУ, чтобы не пришлось выполнять всех заданий его по разрушению Церкви. Но мне лично известен всего один случай отказа дать вторую подписку. Этот обновленец, конечно, сел в тюрьму. Так ГПУ проверило свои ряды. Договор митр. Сергия с ГПУ прямо возводит митр. Сергия во вторую «высшую» стадию его отношений с ГПУ. На обновленцах ГПУ проделало только грубые опыты, с митр. Сергием проявило уже большое искусство.

Если митр. Сергий — не «кабинетный мечтатель», а практик, который через соглашение с властью должен был дать законное и свободное существование Церкви и в советских условиях, то «практический» расчет его, как мы уже видели, оказался совсем не практичным. Добавим только то, что та самая масса духовенства, которой митр. Сергий наиболее угодил, не миновала неизбежной участи.

Нарочно, в видах той же ликвидации религии и Церкви, власть накладывает такие налоги на духовенство, каких оно не в силах платить, и сажает его целыми партиями в тюрьму, и закрывает приходы; часть духовенства стоит с протянутой рукой около храмов (в Москве, например), прося милостыню; с других целых групп духовенства больших городов взята подписка о невыезде, чтобы, таким образом, сохранить готовые кадры для ссылки на принудительные работы²¹; духовных лиц лишают квартир, и в то же время их никто не хочет брать на квартиры из-за боязни репрессий, которые за это тотчас и следуют; им не дают хлебных карточек; их не убивают, но и жить им не позволяют. Но эти страдания, пришедшие, главным образом, после соглашения митр. Сергия с властью легли на плечи духовенства без всякого утешения, когда смысл борьбы потерян: власти всё сдано.

²¹ Монашествующие обоих полов после массовых арестов уже почти поголовно отправлены в места ссылок и принудительных работ.

Так, не желавшие бороться за Церковь, усиленно избегавшие тюрьмы ее не миновали. Избегавшие сидеть в ней за Истину церковную сели за неуплату налогов. Враг неумолим, нашим соглашением не подкуплен и смеется над нашим практическим расчетом, непрестанно готовя нам уничтожение. Нам, церковникам, и прежде, и в настоящем в удел дана тюрьма. Единственное освобождение от тюрьмы и надежный практический расчет — в переходе в безбожие, в публичном отречении от Церкви, от Христа, от Бога. И это своевременно многие поняли, и поспешили на сей путь²². Как же иначе? Или с ними, или против них, «да» или «нет», и ничего посредине, никаких соглашений, обоюдных компромиссов, ибо враг вам ничего не уступит.

²² Таковые избежали только тюрьмы и повседневного глумления власти над собою. Но то, что они суть «бывшие» «служители религиозного культа», явилось несмываемым пятном. Их лишают работы и вместе с нею куска хлеба. Преимущество везде — незапятнанным ничем в прошлом пролетариям.

Сидение в тюрьме мы получили от врага за свою твердость и этою твердостью хранили себя в Церкви. Тюрьма была по силам, к ней уже привыкли, храни только терпение и веруй в то, что Бог выведет правду твою, как солнце. Сделай только свое дело. За центральное Управление или за Церковь, что она останется без центрального Управления, не надо было бояться, потому что Церковь уже научилась бороться и разбираться во всём, и успехи расколов были невелики. ГПУ уже действовало по трафарету, выдумки его уже стали всем понятны и не оригинальны. И в борьбе с Церковью ГПУ уже было в тупике.

В момент сдачи митр. Сергия, как полагали некоторые виднейшие архиереи, ГПУ уже не знало, что делать дальше с упорством православного епископата. В случае неудачи плана ГПУ относительно митр. Сергия у ГПУ оставалось только одно голое, ничем не смягченное и неприкрытое насилие, которое было такой же голой пропагандой против самих себя. А этого ГПУ не хотело в отношении к Церкви. И вот, у вождя Церкви ни веры, ни терпения не хватило. Почему бы ни повести ему своих людей верным путем? Пусть бы многие отреклись от его страданий, но не для того ли, чтобы увидеть потом, как он был прав?! Идя путем правды, вождь многих бы воодушевил и подкрепил, и дальнейшие скорби дал бы возможность принять не в расслаблении, как сейчас, а в силе духа.

На вопрос митр. Сергия: «Скажите, что делать?» — был ведь определенный ответ: сидеть в тюрьме. Вот где практический расчет. Но у тех, у кого спрашивал митр. Сергий, как и у него самого, это совершенно не считалось выходом из положения, а казалось тупиком, бесконечно долгим и беспросветным. А между тем это был единственный естественный выход из положения, который подсказывала сама жизнь. Об этом говорил и Патриарх, принужденный в начале же своей свободы рассматривать выход свой из тюрьмы, как ошибку. Своей свободой не нужно было соблазняться. Свобода, конечно, была тяжелее тюрьмы.

Какая может быть свобода для верующих людей в богоборном государстве? Потому в тюрьме легче, чем на свободе, что тюрьма (или подполье, катакомбы, нелегальное положение — всё равно) есть, вообще, нормальная форма существования Церкви в безбожном государстве. Напрасно было думать иначе. Настали теперь такие времена в России, что священник, пробывший всего неделю в тюрьме й вдруг освобожденный, вызывает большое смущение в народе. Почему он так быстро освободился? Какою ценою? Неприятно всем за него. А он не меньше прихожан смущен и путается в своих объяснениях, потому что дал подписку «честного» гражданина и в этом не смеет никому признаться. Вот какою ценою, ценою предательства ближних покупается церковным человеком свобода в советских условиях²³.

²³ Число павших таким образом священнослужителей чрезвычайно велико. Из всех сколько-нибудь знакомых мне городов Севера и Юга России не знаю ни одного, где бы ни было батюшки, своего человека для ГПУ. Роль их почти у всех на глазах. Даже в селах многие батюшки роли этой не избежали.

Для Сергиевского Синода смешон один из петроградских епископов, смело отделившийся в свое время от митр. Сергия и не только не арестованный за это, но и доныне пользующийся, не в пример другим, полною свободою. Он смешон сергиевцам потому, что существует на тех же условиях договора с ГПУ, на каких и их Синод, и обновленческий. «Стоило ли огород городить», — по русской пословице. А ГПУ этим епископом демонстрирует свободу Церкви: и не признающие, мол, митр. Сергия имеют свободу. Мол, в России так: веруй, как хочешь.

Вот что такое свобода и легализация церковников в большевицком государстве. Да и может ли быть иначе? Ради каких это польз Церкви и добродетелей духовенства будет дана им легализация? Всякая свобода или легализация Церкви в таком государстве есть и обман власти, и измена церковников своей Церкви, своему назначению. Потому-то легализация Православной Церкви так долго и не давалась (а мы утверждаем, что то, что может быть названо Православной Церковью в России, оставшееся верной своей сущности, живет и по сей час на нелегальном положении), что она противоестественна для нее. Ее мог получить только тот, кто изменил Церкви и предал Ее в руки врага.

Если партийная власть в России преследует цель (о которой она говорит официально в своей программе) — уничтожение религии и Церкви, то никаких других условий, кроме тюрьмы или нелегального положения для жизни религии и Церкви в России нет. Если Церковь и верующие существуют в России до сего дня, то так, как существует в тюрьме приговоренный к смертной казни. Без преувеличения можно сказать, что уже редкий день в России для каждых оставшихся и приходов, и отдельных верующих проходит не в тревоге, не в ожидании своей духовной смерти: отнятия храма, священника, праздника, домашних святынь, даже домашней молитвы. Надеяться же на улучшение, на перелом отношений власти к Церкви в обратную, лучшую сторону, значит надеяться, что большевики отрекутся от самих себя, изменят своей сущности, перестанут быть большевиками. Надеяться на улучшение положения Церкви, значит надеяться на падение власти большевиков. Легализация Церкви в безбожном, богоборном государстве — несбыточная мечта. Хорошо было бы получить эту легализацию в результате обращения безбожной власти в христианство, в результате нашей победы, как это было при святом царе Константине в IV веке. А теперь — в результате чего? Не нашего ли поражения и нашего обращения? В самом деле, из какого источника вытек этот практицизм обновленцев, григорьевцев, митр. Серафима, митр. Сергия? Это люди здравого ума, практической сметки, полагающие, что Церкви надо не умирать, а жить здесь, на земле, в этих (советских) условиях, и к ним применяться²⁴; они — враги «кабинетных мечтаний».

²⁴ Об осуществлении царства Божия на земле обновленцы разводили в своих журналах целые теории. Но у них-то и были очевидны и омерзительный страх тюрьмы, и забота о спасении собственной шкуры. В этом-то и был корень искания условий для жизни Церкви в безбожном государстве. Сами искатели хотели и веру сохранить, и с безбожными гонителями веры поладить так, чтобы за свою веру не пострадать. Вспомним психологию А. Введенского перед перспективою ареста. Это характерно для всего личного состава обновленчества, который вербовался страхом насилия властей.

А не отречением ли от жизни здесь на земле приобретена именно эта жизнь? Уже не говоря о том, что иного выхода из положения, как христианского, для Церкви Христовой быть не может, христианство, конечно, оказалось и жизненным, и практичным, и разумным. Самым этим отступлением от христианства не доказана ли его правда и необходимость? Ведь всякий другой выход — нелепость. Что же, если в древности жили верою и побеждали, то теперь в сердца христиан закралось неверие в христианство, и вот оно обнаружилось. Не страшно ли сознаться в этом практическом атеизме?!²⁵ Легализация пришла не в результате обращения неверующих в веру, а верующих — в неверие. Они — политики, мудрецы. Для них тюрьма беспросветна, они хотят свободы религиозной в богоборном государстве! И как они осмеяны, эти практики, дальновидные, разумные люди! Поистине, они-то и есть бедные мечтатели! И кто же они? Все люди прославленного ума, В сознании этого еп. Антонин и прочие вожди обновленческого раскола не стеснялись открыто в своих посланиях в самых грубых оскорбительных выражениях позорить Патриарха как человека крайне недалекого.

²⁵ Кто будет сомневаться в теоретической силе убеждений вождей Церкви христианской?! Они у них в любой момент на кончике языка.

Епископы Григорий и Борис — вожди другого раскола, люди признанных способностей презирали митр. Петра как совершенное ничтожество перед ними. Эти люди в сознании своих достоинств не имели сил подчиниться своим первоиерархам и прямо сгорали от досады — как это не им принадлежит власть в Церкви? — и потому поочередно потянулись к власти и поспешили получить ее из рук ГПУ, которое льстило им, как умело, чтобы только устроить расколы.

Наконец, за кем же слава первых мудрецов в современном составе епископата в России, как не за митр. Серафимом и Сергием?! Появление у власти таких людей в наши времена, с одной стороны, — явление и психологически понятное, а с другой — и объяснимое только Промыслом Божиим.

Из всей этой компании церковных деятелей только митр. Сергий не домогался власти и не украл ее, но она ему вручена законно, и, видимо, для того, чтобы и законности этой дать истинные оценку и понятие, и еще раз православие народа проверить и возвысить, и добыть Богу чистый остаток, показав всем, наконец, что не мудрость чисто человеческая, а нравственные характеры христианские и Богу были угодны, и Церкви нужны. Умственных и теоретических упражнений у деятелей Церкви было достаточно, жизнь теперь экзаменовала сердце, нравственные устои, и оказалось, что многие люди имели действительно золотые головы, но глиняные ноги: ходить путем правды им не под силу.

Странный вопрос. Не ясно ли, что мы храним церковные законы, а обновленцы их нарушили захватом церковной власти, брачностью своего епископата, второбрачием вдовых клириков! Но напрасно мы пытаемся отвести мысль от главного. Народ не знает канонов, хотя как хранитель предания и противник нововведений, он — хранитель и канонов. Но не только из-за реформ обновленческих, а главным образом, по чувству нравственного отвращения, он с негодованием отверг союзников безбожной власти — обновленцев.

В тяжкое время борьбы Церкви с безбожием, когда безбожники преследовали Ее, глумились над верою народа, обновленчество явилось как предательство и по существу — тем, что заключило союз и перешло на сторону врагов Церкви; по форме деятельности — когда, взявшись очищаться от политики, занялось политическими обвинениями, оклеветанием и доносами на своих собратьев. Они предали Церковь в руки безбожников, стали в число гонителей Ее, и в то же время сохранили звание церковных людей.

Всё это есть, конечно, нравственное безобразие, вызвавшее естественное возмущение людей. Но то же вызвало и возмущение против митр. Сергия? Его союз с властью безбожников, против которого Церковь боролась, отвергая обновленчество. Самые тяжкие удары наносятся изнутри предательством. Тогда совершили его свои же священники, но самочинники, захватчики власти. Теперь же произошло худшее и тягчайшее: свой законный иерарх предал Церковь в руки этой власти, каковых рук она так избегала… Предательство полное и совершенное, от которого ни скрыться, ни уйти…

Тем, что Первоиерарх по праву законного понуждает себе подчиняться, хотя и поступает безнравственно и преступно по отношению к Церкви, не утверждает ли он этот разрыв, не ставит ли право выше нравственности и ради каких-то высших целей, как легализация его церковного Управления, не возводит ли уступки нравственности в принцип? Что это за Православие? И Православие ли это?

Пусть в прошлом не раз поступались нравственностью ради каких-то, по-нашему расчету, польз Церкви и, несмотря на это, не теряли Православия. Но не докатились ли мы теперь этим путем до предательства Церкви, до полной измены Ей? Не пора остановиться и сказать, что дальше будет не только не православное христианство, но и не вера в Бога, не религия.

Обновленцы посчитали каноны за ничто перед лицом настоящей пользы Церкви; они также полагали, что если прежде нарушения канонов сходили с рук безнаказанно, то теперь смело можно нарушать их и сознательно, и так пытались беззакония возвести в закон и действовали безнравственно²⁶.

²⁶ Почитайте их литературу и убедитесь, как они доказывают «нравственность» своей безнравственности: самочинный захват власти, право на реформы, союз с безбожниками.

Митрополит Сергий и сергиевцы, посчитав каноны за самое существенное в жизни Церкви, ради пользы Церкви, также поступились нравственностью. Но нравственность и каноны связаны неразрывно, и в гармонии того и другого — Православие. Крайности одинаково погрешают против Истины, против Православия.

Обновленцы до безнравственности попрали каноны, сергиевцы держатся их так, что закрепляют за собой право на безнравственность: для них безнравственность нипочем, лишь бы канонов держаться. Те и другие в одинаковой мере попрали нравственность и нравственное чувство в себе и в церковном народе. Вот почему и подчинившиеся митр. Сергию не без борьбы и нравственного страдания подчинились, и сказать, что подвластные ему довольны и сознают, что идут верным и добрым путем, значит оклеветать народ наш. Тяжкая нужда, теснота отовсюду, предательство изнутри сломили и поработили людей.

Митрополит Сергий чувствует суть дела, и сам не может не подчеркнуть ее, хотя и пытаясь извратить православное чувство народа. Он писал в своем послании: «Лояльными к советской власти могут быть не только равнодушные к Православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его, для которых оно дорого, как Истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом. Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной… Оставаясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза… изменилось лишь отношение к власти, а вера и православно-христианская жизнь остаются незыблемы»²⁷.

²⁷ См. Послание от 16/29июля 1927 г.

Так, объявляя, что теперь «наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и бесповоротно становится на путь лояльности», митр. Сергий спешит уверить свою паству, что заключение союза Церкви с безбожной властью не есть безнравственный поступок, не грех против Православия. Он отрицает словами то, что на самом деле чувствует.

Патриарх отрекся от политики, но не стал служить другой. На этом остановился. Обновленцы пошли ей на службу. За ними и митр. Сергий. Последние очутились в лагере врага своего, в числе его защитников и сторонников. Очищаясь от политики против большевиков, попали в политику за них; спасаясь от обвинений в контрреволюции, стали за нее, за революцию.

Враг не позволял остаться посредине, быть аполитичным. Старый союз Церкви с властью вместе с падением этой власти отпал. Но уже новый союз с новой властью заключен с условием вмешательства в новую политику, с обязательством служить ей. Ужасная логика, и только логика, без всякой правды. Мы уже видели, что отказ от политики и всякая лояльность практически бесполезны. Сколько ни очищайся от политики и как ни будь безупречен в этом смысле, обвинения в контрреволюции не избежишь.

Большевизмам ложь, в которой запутались прежде всего обновленцы и которой много послужили, заключалась в том, что будто церковники преследуются не за веру, а за контрреволюцию. Но так как большевики самой программой своей заявляют, что никакой религии не признают и с нею борются, то попробуйте доказать, что идейной борьбе с религией не содействует физическое насилие над нею и обвинение в контрреволюции не есть просто способ борьбы с религией!²⁸ Когда и как здесь очистишься от политики? Если ты хочешь остаться религиозным человеком, то никогда и никак. Единственное условие очищения от контрреволюции (как и спасения от тюрьмы и всякого гонения) — отказ от религии, от веры в Бога.

²⁸ О том, что именно так, что «комбинация средств» насилия и пропаганды у большевиков теоретически обоснована, как и самые провокация, ложь, обман, применяемые ГПУ в отношении к церковному Управлению, есть только частное приложение теоретически обоснованного общего метода, что суть официальной большевицкой философии, диалектического материализма, понимается как — «нет ничего святого», что большевицкая власть бесчестна, бессовестна, абсолютно аморальна не как-то случайно, а принципиально, о том, наконец, кого мы вообще в лице большевиков имеем перед собою во всём вооружении, надо бы рассказать отдельно, ибо это имеет прямое и существенное отношение и к настоящей теме.

Но, всё же будем политически безупречны. Пусть обвинения в контрреволюции остаются клеветою на нас, как слова — «Он запрещает давать подать кесарю», были клеветою на Господа Иисуса Христа, велевшего давать ее кесарю. Только обвинением в политической неблагонадежности перед римлянами можно было бы расправиться правоверным евреям со своим религиозным врагом Иисусом, «повинным смерти» за свое «богохульство», ибо «Он назвал Себя Сыном Божиим». И мы воздадим кесарю кесарево, и только кесарево, хотя кесари часто требовали себе и Божие, как и сейчас требуют, и не приносящих жертв богам кесаря объявляли противниками самого кесаря. Пусть будет так, а Божьего власти не отдадим и против власти не восстанем. Религия отделима от политики. Таков принцип, таков закон Божий. Против него не может быть никаких возражений, он остается в силе, раз условия наши ныне те же, что и при конце жизни Господа Иисуса Христа, и в первые века христианства. Казалось, что это так. Но только время, жизнь, история объясняют нам Евангелие шире и полнее. Оказывается, что древние правоверные евреи, римские воины — распинатели Христа, Нерон и Диоклетиан — гонители христиан, сравнительно с большевиками — святые люди. О них-то можно было молиться Богу словами Распятого: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают». Ведь эти власти были религиозны и христиан считали безбожной и безнравственной сектой. Если еще до Христа Помпеи, войдя в Иерусалимский храм евреев, и, не найдя там ни одного идола, сказал: «это безбожники», то что могли язычники сказать о христианах?! И как они ревностны были в борьбе за своих богов! Сбылось слово Христово, сказанное Им Своим последователям: «Всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу».

Сколько нужно было любви, терпения, снисходительности, осторожности, внимания, прощения со стороны христиан к таким врагам?! Поистине, счастливая борьба, прекрасные враги! Ведь не было принципиального расхождения с врагом. Враг не отвергал идеи Бога, а даже, скорее, утверждал ее со всею силою, как умел. И как только свет истинного познания Божества возсиявал в их очах, языческие Савлы, не говоря о еврейских, обращались в Павлов, познание Бога для них было возможно и всегда открыто.

Большевицкое безбожие сознательно отвергает идею Бога, как вредную. Если прежний, еще недавний атеист, сознавая хотя бы практическую полезность идеи Бога, говорил: «если бы Бога не было, то Его надо бы было выдумать», то большевик-безбожник полагает, что если бы Бог и был, то Его надо уничтожить. Большевики рассматривают религию, как общий единый дух борющегося с ними многочленного тела (капитала). Если социалистическая идеология большевиков объединяет и двигает, то только христианская и вообще религиозная идеология также организовывает, объединяет, оживляет, убеждает, по-своему дисциплинирует и направляет людей.

Противоположная большевикам духовная сила только в религии. Поэтому они, ведя борьбу с религией, «борются за душу человека», чтобы отвоевать у религии это поле²⁹. И только две идеологии по-настоящему борются за власть над душою человека, за обладание ею. Поэтому для себя большевики не отделяют религии от политики. Борьба с религией есть необходимая часть и является необходимым пунктом их программы. Только дух безбожия мог создать эту революцию, и только безбожник может строить большевицкое социалистическое государство. Не вдаваясь в дальнейшее раскрытие этого последнего положения, мы должны принять то основное, что религия целиком противна плану жизни и желаниям большевиков. Они желают, например, быть безответственными за свои преступления; им противна сама религиозная идея греха и преступления, ибо дух революции — нет греха! нет преступления! Идею Бога они понимают и объясняют, но и отвергают во что бы то ни стало. Большевики есть прежде всего богоотступники, люди, познавшие Бога и противоставшие Ему всею силою своего сознания, разума и воли.

²⁹ Буквальное выражение А. В. Луначарского в одной из напечатанных его антирелигиозных лекций, заголовок которой не помню.

Власть большевицкая никак не отделяет себя от безбожия. Пусть ее. Но как я отделю их?

Я, например, боролся с властью за Церковь, за веру и хотел не быть политическим врагом ее, как-то признавать ее. Это было возможно по отношению к языческим и магометанским и вообще признающим Бога властям. У язычников и магометан религия была связана с политикой и с общим строем государственной жизни, но всякая другая религия и, в частности, христианская, всегда находила среди них условия для своего существования, хотя и весьма трудные подчас.

Власть иногда не терпела иноверных и преследовала их, а то и терпела и даже просила их молиться за себя. И христиане терпели иноверную власть и отделяли политику от религии.

Но, естественно, что в государстве безбожном никаких условий существования ни для какой религии нет. Безбожие и вера в Бога взаимно исключают друг друга. Одна сторона должна вытеснить другую; вместе они не уживутся. В безбожном и богоборном государстве принципиально исключается бытие религии на земле. Борьба идет не на жизнь, а на смерть.

Как я, верующий человек, могу признать безбожную власть? Что значит — не быть политическим врагом ее? В совместной жизни с язычниками я мог кесаря признавать, а богов кесаря отвергать. Теперь же, будучи верующим, я неизбежно, необходимо борюсь против власти, хочу ли этого или не хочу, — подтачиваю ее основы, уничтожаю дух революции, препятствую социалистическому построению государства³⁰.

³⁰ Разве всякий религиозный человек в советской России не есть, на самом деле контрреволюционер и по своим взглядам вообще и по отношению своему к новому экономическому строю: пятидневке, коллективу, лишающему его праздников и молитвы? Власть и новая советская общественность преследуют его. Верующие во всех учреждениях и службах, и работах рассматриваются как политически неблагонадежные.

Для себя большевицкая власть ни в каком случае не различает политики от безбожия (безбожие ее есть и политика, и политика ее есть безбожие), а от нас хитро требует этого различения: мы должны очищаться от политики ради того, чтобы она тем легче нас уничтожила. Вот каковы замыслы врага.

Когда власть сочиняла статью закона — «возбуждение масс на религиозной почве против советской власти», то она знала, на что восставала и спешила охранить себя законом. Она будет бороться с религией, а ты не смей защищаться, отделяй политику от религии, изгоняй политику из своих убеждений, признавай только ее права, а от своих самых священных прав отказывайся. Нет, сознательно позволять власти обманывать себя нельзя. У меня остается право — не признавать такую власть. Ибо, что значит — признавать такую власть и подчиняться ей? Не значит ли это — содействовать ей в нашем уничтожении, стать изменником и предателем своей веры? Признание по существу безбожной власти не есть ли отказ от исповедания моей веры? Если я верую в Бога, то я противник этой власти. Если же я говорю, что я не против нее, то я за нее; отрекаясь от борьбы против нее, я поддерживаю ее и борюсь против себя, против своей веры. Чем я тогда отличаюсь от безбожника? Разве только на словах, а не на деле.

Мы пытались очиститься от политики, и вот попали в большевицкие сети, дошли до измены Церкви, до предательства, до пособничества врагам в борьбе с нашею верою. Отказ от политики не только практически бесполезен, когда мы пытались приспособиться к советским условиям и спастись от обвинений в контрреволюции, но и принципиально неверен, неверен перед Богом и совестью, перед моим народом и русской историей.

Разве мы, христиане, не имеем представления о нормальной государственной власти, которая «не напрасно меч носит» и во все времена была «страшна не для добрых дел, а для злых?». А теперь не видим ли перед собою принципиального беззаконника и по происхождению., когда власть пришла насилием и обманом людей, и по способу управления, когда до нынешнего дня каждый человек в этом государстве, как лодка без руля и весел в открытом море на произволе стихии. Никто (даже часто большевик-партиец) никогда не знает, в чём он окажется виновным перед властью и за что поплатится в конце концов. Эта же власть и страшна не для злых дел, а для добрых³¹.

³¹ Если управляет марксистская теория и социалистический идеал, то это и понятно, потому что владеет этими теорией и идеалом и управляет страною «тонкий слой старых большевиков» (по выражению Ленина), а остальные не знают, чем они являются или окажутся в осуществлении этой теории. Всё нравственно и хорошо, что осуществляет эту теорию. Эта теория и вырабатывает в России «новых людей», «сверхчеловеков», живущих «по ту сторону добра и зла», для которых «нет ничего святого». Общечеловеческая мораль и самая природа человека перевернуты вверх дном и этой теорией и большевицкой практикой. Предвосхищаю другую тему.

Ни одна из заповедей Закона Божия — чти Бога, храни праздник, почитай отца и мать, не убивай, не прелюбодействуй, не желай ничего чужого, — не только не ограждена большевицкой властью, но ею же принципиально нарушена. Сама она выступает безбожником и богохульником, упразднителем праздников, учителем презрения к родителям, беззаконным убийцей и преступником, узаконителем и покровителем прелюбодеяния, вором и грабителем, лжесвидетелем-клеветником, хищником, вечно сжигаемым желанием всего, что есть у кого-либо. Христианство же нас освобождает от подчинения такой власти, ибо оно указывает, что «всякая власть от Бога» и достойна подчинения, если, разумеется, она такова, какою христианство ее как нормальную, описывает. И таковыми, по существу христианскими, даже нехристианские власти и бывали.

Большевики же, безусловно, есть исключение из общего правила, и отношение к ним исключительное. В отношении к болыневицкой власти всякий, кто, в свое время во имя своей веры в Бога не признал ее, пострадал не за политику, а за Бога, за Христа, за Церковь. Они оправданы вполне всей дальнейшей историей отношения большевиков к верующим, Анафематствование большевиков и призыв к борьбе с ними Патриарха Тихона были правильны.

Если святой Патриарх Гермоген говорил: «Слышу в Кремле пение латинское и не могу терпеть», то не странно ли было для другого Патриарха терпеть в Кремле богохульное пение большевиков?! Но если святитель Филипп, митрополит Московский(22), себя не пожалел и, скорбя о своем народе, поднял голос свой против беззаконий грозного Царя, то новым Московским митрополитам чужды скорби и страдания своего народа, и они не хотят быть печальниками и заступниками его, «очищаются от политики» и лгут себе, своему народу и всему миру. Какое оправдание им отыщем? Какую новую мораль придумаем? Какие могут быть «возвышенные» мотивы для лжи этой? И могут ли быть у первоиерарха две морали: одна для себя, а другая для народа? — как мы думали оправдать, таким образом, ошибку Патриарха, когда он «для пользы Церкви» выходил из своего заключения и, «принося жертвы самим собою», отказывался от «политики» своей и от славы мученика, как будто есть дела выше этой славы, и мученичество не полезно для Церкви.

Пастырь и народ его связаны неразрывно. Кроме скорбей, такое ложное положение что принесло ему? Бог, желая иметь такого чистого и безупречного человека святым, взял его к себе вовремя, и не позволил ему нанести вреда Церкви. Так взят вовремя и архиеп. Иларион. Дальнейшие ошибки и грехи, и преступления против Церкви Бог предоставил делать тем, кто к этому был готов и ранее³². Только деятельность митр. Сергия, доведшая «очищение от политики» до своих результатов, отрезвила меня. То, что я давно как будто бы знал, вернулось ко мне; большевицкий обман и путы ложных мыслей об отделении политики от религии, в отношении к большевикам, пали. Правы были мои друзья-соузники, которые когда-то искренне желали скорейшего падения этой власти.

³² Митрополит Сергий чрезвычайно легко переходил в свое время в обновленчество. Так же легко и просто, сняв клобук и мантию, он публично каялся в этом перед Патриархом. Теперь он — сотрудник ГПУ. Завтра, будь на то возможность, он легко и просто покаялся бы и перед заграничными иерархами всех направлений за причиненные неприятности. Эластичный человек, всегда удобный, бывший бессменный член Святейшего Синода, в отношении к обер-прокурору типа — «чего изволите». Его первоначальный честный путь в борьбе с ГПУ за Церковь есть невольное движение по линии, данной Патриархом и митр. Петром, пока, наконец, он не стал опять самим собой.

Не чудовищно ли для верующего желать укрепления этой власти? Если не этого желать, то о чём же молиться относительно ее? Конечно, можно было бы молиться не о гибели и уничтожении этой безбожной власти, а об обращении ее к вере. Но ведь с обращением к вере она перестанет быть властью совсем.

Потому она и большевицкая, и революционная власть, что она безбожна. Безбожием своим она возникла, безбожием и держится. О чём же я могу молиться, как не об уничтожении ее?! Желать скорого падения этой власти и молиться об этом — мое право законное и долг мой перед Богом и перед людьми. Народ считает за кощунство моление церковное об этой власти. Власть тайно потребовала такую молитву, но только ради своего явного издевательства над этим: она ведь ни в каких молитвах не нуждается. «Есть грех к смерти: не о том говорю, чтобы он (кто-либо) молился» (1 Ин. 5, 16).

Такой власти еще не было. Надо же предоставить ее самой себе, пусть останется без помощи Божией, которой она и так не желает иметь.

Митрополит Сергий всеми своими посланиями и прещениями архиереям твердит: «Что бы я ни сделал, а всё-таки я законный, не можете меня ослушаться». Законники, которые и в обновленчестве не увидели сути преступлений, а только нарушение канонов, поспешили скорее повиноваться законному. И остались с ложью и обманом, стали работать им. Они боролись за канонического, канонический их и посрамил, чтобы показать им, что не в том была сущность, в чём они ее полагали.

Народ, не подчиняясь обновленцам, не хотел подчиняться большевикам-безбожникам. Власть понимала эту политическую сущность борьбы с обновленчеством и хотела ее вскрыть. Мы боялись правды и прикрывались канонами. Пришла пора с митр. Сергием, когда нужно было говорить правду, и мы испугались ее, не порвали с властью, а сказали то, что говорили раньше: боремся только за каноны, очищаемся от политики. Ну, раз только за каноны, то и работайте на ГПУ, на большевиков. Для последних борьба с церковниками кончилась благополучно. Церковная контрреволюция, не подняв головы, сдалась полностью на милость победителя.

Вот что ясно мне стало, наконец, и «законный», утверждающий за собой право на всякое беззаконие, стал мне не страшен. Каноны не для защиты лжи, обмана и предательства, «Законный» сделал то самое церковному народу, чего народ боялся, когда боролся с обновленцами: он заключил союз между Церковью и безбожниками. Это — предательство.

Мне оставался месяц до освобождения из ссылки в Зырянском крае. Долгожданное освобождение приближалось и устрашало меня. Если я должен был освободиться, то только сергиевцем. Если я не сергиевец, то или очень мало прохожу на свободе, или совсем ее не увижу, ибо имею данные, что перед самым освобождением меня испытают и без гарантий не выпустят. Перехвачены мои противосергианские письма.

Некоторые мои друзья, побывавшие на свободе, получили вторую ссылку в Соловки, и уже с пятилетним сроком. Но я на свободе сергиевцем быть не могу. Уже не говорю о принципах. При одной мысли, что моим бедным прихожанам я, появившись среди них, принесу разочарование, что они скажут: «И Михаил наш после шести лет заключения сдался, не устоял», я приходил к крайнему возбуждению моих сил и упорству на своем пути. Настроение церковного народа вообще всегда поддерживало дух, который временами и падал, и соблазнялся, и ослабевал. Однако, хотя тюрьма, лагерь и ссылка были слишком знакомы, чтобы их много бояться, но и сидеть в заключении дальше я не соглашался. Прихода своего я не увижу, доколе властвуют большевики, и я останусь тем, что я есть; приход мой в руках Сергиевских, из которых я его бессилен освободить; жена и мать умерли за годы моей разлуки с ними, унеся к Престолу Всевышнего свою тоску по мне; я имею силы и, кажется, кое-какие материалы, которые не найдут себе никакого места в России, кроме тюрьмы или могилы. Впрочем, всё это были не доводы, чтобы бежать мне заграницу. Я просто спасал душу свою, не жизнь, а душу. Препятствий к побегу из ссылки и переходу через границу никаких не было, кроме риска своей жизнью. Но я решил рискнуть и ею, ибо я человек слабый. Я боялся уступить, пасть, изменить Истине, за которую боролся. На мои письма относительно митр. Сергия от ряда епископов и священников я получил увещания: меня все обращали в Православие, ибо я отступаю от законного. Я оказывался одиноким. Потерял почти всех старых друзей. Единомышленники есть, но где они? Они, как и я, в одиночестве — мы разбросаны.

Чувство гнева и горького презрения к человеческой бесчестности охватывало мою душу, когда я читал оправдания лжи. Всюду проникла эта ложь, всех опутала и низложила. Но когда утихает гнев, я рассуждаю: их большинство, они с законным, ты бессилен, ничего впереди, кроме одиночества и травли от недавних самых дорогих друзей. А как же помириться с ложью и предательством?.. В таком круговороте блуждала мысль и расслабляла волю.

Зачатки новых нравственных теорий, неслыханных доселе в Православии, появились среди части епископата и духовенства России в связи с их жестоким падением. Хочется как-то оправдаться и ложь, и клевету, и трусость, и немощь или сознательную подлость, заблуждение и ошибку представить в виде тяжкой жертвы ради блага и пользы Церкви, а все скорби и страдания (особенно от проявлений презрения со стороны народа) за эти ложь и трусость считаются крестом, страдальчеством ради Христа. Не хотят вспоминать слова апостольского: … то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? (1 Пет.2, 19-20).

Еще в Соловках одному униатскому священнику (они называют себя ныне католиками восточного обряда) я заметил, что его голодовка в ГПУ, которую он объявил с требованием — дать ему Евангелие, есть демонстрация, невозможная для православного человека по его духу. Православные люди таким обстоятельствам покоряются, как воле Божией, и навыкают к внутренней молитве. Надо приобретать то, что не отнимается. Католик мне ответил: «Это не голодовка. Я объявил пост и в награду получил за это от Бога Евангелие».

Тошнотворная мораль. Кого же он обманывал — Бога или людей, когда объявлял голодовку? Нам, православным, совершенно чужды эти католические методы, — «подмена намерений» или «умственные оговорки». Что перед Богом, то и перед людьми. И внутри нас, и вовне да будет одно. Если митр. Сергий перед Богом имеет добрые намерения, а перед людьми скверные дела, то, во всяком случае, он не православный герой, если и не католический³³.

³³ Я слышал, что будто в католической печати митр. Сергию рассыпают похвалы. Не имел возможности этого проверить. Но если так, то тем более я прав в этой оценке.

Но как бы мне не была чужда такая мораль, мне от увещаний моих друзей, от моего одиночества среди них было так тяжело, что при мысли — если пройдет года два, а, может быть, и меньше, и я не выдержу, паду, сдамся, стану на их путь единения с безбожниками — я решил бежать во что бы то ни стало, из этого общества, для спасения своей собственной души.

Я не пророк, а худший из православных русских священников Божиих, но понимал в те дни и переживал слова пророка, говорившего Богу: … сыны Израилевы оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечом; остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять ее. (3 Цар. 19, 10). Я был не один. Я был один только в моей обстановке и бежал от нее, как слабейший из моих единомышленников, разбросанных и также одиноких, но оставшихся в России. Поистине, Господь оставил между Израильтянами семь тысяч [мужей]; всех сих колени не преклонялись пред Ваалом, и всех сих уста не лобызали его (3 Цар. 19-18). Православная Церковь в России есть, осталась. Она не с митр. Сергием, как и он не с Нею. Тихоновская патриаршая Церковь в России, как ранее, до митр. Сергия, существовала, так и ныне существует, на нелегальном положении. Она стала невелика по своему составу. Число Ее членов и нельзя твердо установить, оно колеблется, за него нельзя ручаться ни сегодня, ни завтра, ибо одни падают, отступают, не могут устоять по множеству причин, другие приходят, разочарованные путем лжи и прозревшие.

Кто вожди этой Церкви Христовой? Сколько их и где они? Мало. Считают по пальцам., Они в лагерях, тюрьмах, ссылках и неизвестно где. У остатка верных всегда тревога за них; устоят ли эти? не сдадутся ли? не падут? не посрамятся ли надежды и на них? подкрепи их Господи! Один лишь только Бог сохранить может. У врага столько искусства в обмане и лжи, что при слабости человеческих сил и пасть не трудно. Ни у кого в себе уверенности нет, как бы ты поступил в положении так искушенных. Многим кажется, что скоро под напором противника все сплошь падут, сделаются бесчестными людьми. Уж и так, как будто, нет кругом честных и твердых в христианстве людей.

Так власть сожгла, переплавила, испытала на огне своей безбожной политики нашу Православную Российскую Церковь и создала чистый остаток. И Церковь православная и святая в России есть. Но Она уже теперь без официального представителя, без определенного места, ибо и храмов у Нее почти нигде нет, не известно и число членов. И власть уже сбросила эту Церковь со своих счетов; она опирается на бывшего официального представителя Ее и снова владеет церковно-административным аппаратом, но опять не Церковью, если еще помнить, что даже весь тот народ, который ходил в храмы митр. Сергия, ему духовно не принадлежит и со вздохом просит прощения у Бога, что ходит, ибо некуда ему больше ходить³⁴.

³⁴ Должен сказать, что признание митр. Сергия вылилось частью и в такие формы. Священники находят возможным получать от него и его епископов назначение в места, но поминовение имени митр. Сергия за богослужением, а также и властей, считают принципиально недопустимым и поминают имя одного митр. Петра. Митрополит Сергий для них только администратор, архиерея они в нём не видят. И эта позиция, конечно, — рискованная.

Церковь эта Своим бытием раздражает и укоряет митр. Сергия, как и некогда она раздражала обновленцев. Она — бельмо на глазу у сергиевцев, болезнь их совести, назойливое напоминание о честном, нравственном христианском пути. Действительно, героический период для сергиевской Церкви кончился, но для Православной Церкви он продолжается с неослабевающим напряжением, что и вполне естественно для усиления борьбы с религией в России.

Верно и то, что Церковь может жить во всяких условиях, при всякой власти, но не путем соглашения каждый раз с властью и сдачи ей своих позиций, чтобы легализация ее, например, пришла через победу безбожия над христианством, а не через победу христианства над безбожием. Поэтому Церковь может жить и в тюрьмах, ссылках и катакомбах. Православные священники тайно теперь посещают пасомых и исполняют для них церковные требы. И к ним ездят за сотни верст, когда прослышат о них.

Как прежде, когда был Патриарх, так, тем более, теперь с Православной Церковью в России не состоят в общении восточные Патриархи. Прежде они подали руку общения обновленцам³⁵, теперь — и обновленцам, и митр. Сергию. Для них самое важное — кого признает и с кем в общении гражданская власть.

³⁵ За исключением Антиохийского.

Принужден, кстати, сказать и о том, какой тяжкий удар нанесен был Православной Церкви в России восточными Патриархами их общением с обновленцами. Даже до нынешнего дня обновленцы спекулируют их именами, афишируют свое общение с Патриархами и этим единственно сильно поддерживают свой раскол и свои беззаконные реформы. Лишись они этой поддержки, их положение было бы смертельным.

Поэтому предложение Патриархов — самим обновленцам и православным в России «примириться», когда Патриархи поддержали и продолжают поддерживать обновленцев, явных беззаконников, не только практически несбыточно, но и просто странно. Какой же возможен мир между законом и беззаконием?! Если для кого здесь разница невелика, то для Православной России такой мир немыслим. Даже митр. Сергий, бывший обновленец, зная свой народ, это понимает. Обновленцы подлежат осуждению и должны покаяться. И как горько и больно было среди издевательств и глумлений обновленцев, этих палачей Церкви и мошенников, лишиться нравственной поддержки восточных Патриархов, пережить и их измену! Бог свидетель этой русской православной скорби, доселе ничем не смягченной. Ему одному приносим ее. Он да зачтет ее для милостей Своих нам!

Если входить в общение с нелегальными религиозными обществами в России невозможно, то входить в общение с легализованными совершенно бессмысленно, как прежде, так и теперь, и именно потому, что они легализованы, что их признает гражданская власть. Придавать какое бы то ни было значение голосу митр. Сергия (как и обновленцев), с ним сколько-нибудь считаться, даже вообще входить с ним в беседу, отсюда просто нелепо. Это — голос из ГПУ.

Никакое слово и уст митр. Сергия без инициативы даже, а не только без цензуры и редакции ГПУ, за границу выйти не может. Нельзя делаться орудием политики ГПУ, Государственного Политического Управления большевиков. Я сам себе сейчас удивляюсь: неужели мне надо это кому-то доказывать? Если Патриарх был связан, то что же с теми, кто сдал свои позиции большевикам? Неужели не понятно? Не знаю, чем объяснить общение заграничных церковных объединений с русскими обновленцами и сергиевцами. Будем пока думать, что всему виной — неведение, без недочетов в разуме и совести.

Когда митр. Сергий посылал свое обращение к заграничным русским церквям с предложением — дать подписку о лояльности в отношении к большевицкой власти, наши заключенные и ссыльные епископы и священники задавали вопрос: «Неужели кто-нибудь клюнет на эту удочку?»

И вот один архиерей отозвался, «клюнул», другой даже приехал и вел, как полагается, и о чём нам тотчас сообщили, длинную беседу с агентом ГПУ.

«Боже мой! — говорили мы, — им-то что надо? Куда они лезут? Какая нужда? Нам не под силу. Неужели они не понимают, что митр. Сергию менее всего нужно общение с ними? Зачем затруднять человека, которому и так трудно? Своим отказом от него они бы освободили его от неприятных дальнейших обязанностей — исполнять в отношении к ним распоряжения ГПУ».

Так рассуждали мы тогда. Особенно казалось нелепым заводить эту связь с заграницей, когда столько уже усилий было сделано, чтобы отделаться от этой связи. Неужели заграничные об этом не знали? А теперь под лозунгом — долой политику из Церкви! — будете, по подобию нашему, пособниками большевиков по разрушению ваших собственных основ, способствуя распространению большевицкого влияния. Настанет момент, когда будете поставлены перед необходимостью протестовать против войны с СССР. Да еще не раз, в разных видах ГПУ испытает вашу благонадежность и потребует доказательств верности вашей «каноническому» иерарху, и вы пожнете плоды своего законничества. Готовьтесь к этому, бедные законники, фарисеи нового завета, которые в покое за законностью утеряли смысл и дух вашего призвания!

Уже здесь, за границей, я вижу «Журнал Московской Патриархии», только что изданный митр. Сергием. Знакомое название. Еще в 1926 году митр. Сергий подавал просьбу позволить ему издавать журнал с таким названием. И вот теперь только он издан.

«Наши достижения!» — говорю я по-советски, глядя на этот журнал.

Значит заслуги митр. Сергия перед ГПУ велики. Через него ГПУ многого добилось, сделало свое дело. Он доказал самим делом свою верность своему начальству и за это получил такую награду.

Журнал разрешен постольку, поскольку он никому в России не нужен и ни на кого, и ни на что, там влиять не может. Но зато он полезен для власти, как некий вид и знак религиозной свободы и независимости. В свое время мы говорили: «Зачем митр. Сергию журнал? Воображаем, что это за журнал будет при таких условиях! Только позорить себя и обманывать людей».

И вот теперь здесь, заграницей, слышу: «Вот видите! Можно же издавать религиозный журнал и в России и даже говорить в нём о способах обратного приема отпавших в безбожие священников! Значит, и это возможно?!»

«Господи, ничего не понимают!» — восклицаю я со скорбью сердца. Именно на вас-то, на таких, журнал и рассчитан.

Но не будем уже более распространяться о том, как далеко пошел, кого и сколько увлек на свой путь обновленческий блуд, безнравственный и пагубный для тела Церкви союз с безбожною, богоборную властью.

Безусловно, что то, что называют по официальному виду Церковью в России, есть блудница, как это ни тяжко признавать нашему русскому национальному самолюбию.

Но мы спешим заявить, что никто из посторонних, из иностранцев, не смеет свысока судить о нашей Церкви. Что с вами бы сталось, если бы вас искусили таким огнем, как искусили Русскую Церковь? И не искушенные так вы сумели пасть, вступая по худшим и низшим побуждениям в союз с безбожной властью… Вам остается только каяться в своем блуде, а не судить блудницу…

Но Бог нас судит, и мы сами себя судим, прежде всего. Мы должны признать, что авторитет Русской Церкви низложен, с официальным голосом Ее из России нельзя считаться. Это ли долг Русской Церкви — поддерживать советские ложь, обман, насилие, сеемые везде? Сама, подчиненная целям и задачам большевиков, Она стремится подчинить им и других. Несчастная участница в мировой лжи большевицкой власти! Она потакает злодеям, поддерживает их руки, не говорит правды, лжет, путает умы и запутала их немало в большевицкие сети. Ей ли содействовать большевицкому обольщению? Наша ли Церковь должна держать у себя и за рубежом волю христиан в расслаблении перед лицом врага-богоненавистника? Не она ли подкашивает моральные силы у всех, и не она ли могла бы их поддержать?

Нам надо выпить до дна еще одну горькую чашу — в сознании нашего поражения и на церковном фронте. Христово войско, всю жизнь готовившееся к войне, потерпело поражение, пало в борьбе. Моральных, духовных сил достаточно не оказалось, чтобы выдержать натиск врага. Силы эти низложены, позиции сданы, главнокомандующий с прочим командным составом сдались в плен. И положение этих пленных известно. Когда ближайшего сотрудника митр. Сергия мои знакомые спросили, каково их положение вообще, он ответил: «Уперлись в стенку лбом...». Иначе быть не может. Чего ожидать впереди, кроме уничтожения? Какие просветы, какая деятельность? Никаких.

Вот последняя и точная характеристика положения так называемого Патриаршего Синода, возглавляющего будто бы Православную Церковь в России, характеристика, исходящая из кабинета митр. Сергия. Там идет спокойная работа. В последние дни ГПУ вместе с митр. Сергием делило Россию на епархии, согласно с новым административным делением государства на округа и районы. Нельзя же окружных и районных чекистов отделять от епархиальных и викарных архиереев. Не знаем, сколько еще митр. Сергием проделано будет опытов очищения Церкви своей и зарубежной от политики и сколько еще приведено будет им доказательств, что Церковь не против безбожной власти, прежде чем большевицкая власть, использовав Церковь в своих целях, Ее уничтожит³⁶.

³⁶ Использовать даже врага своего в своих целях и потом его уничтожить — общий метод большевиков, широко применяемый ими всегда и везде.

Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют Ее; (Мф. 16, 18). Да, Вселенской Церкви. Поместные же Церкви умирали, пережив славные и счастливые дни своего расцвета, дав для Царства Божия достаточно членов, оставив для Вселенской Церкви огромное духовное богатство.

И теперь, если отношение всего мира к большевикам останется таким, каково оно сейчас есть, и если, вообще, всё будет в мире продолжаться в таком духе, как сейчас, без изменения к лучшему, и если, главное, Бог нас оставил совсем, то в исчезновении целой Поместной Церкви, составляющей девяносто процентов всего православного мира, сомневаться нельзя.

Самый широкий и возможно полный и беспристрастный анализ современного религиозно-нравственного состояния нашей страны и методов антирелигиозной работы большевиков подтвердил бы этот вывод. Признаться, не говорить о том, что здесь, заграницей, так любят слушать (о завтрашнем падении большевиков, о религиозно-нравственном подъеме России), а говорить то, что есть горькая правда, видит Бог, так трудно. Еле-еле хранишь независимость своих взглядов от новых влияний.

Надо же помнить, что верующие и вообще старой закваски люди просто вымирают, а средний возраст сильно ассимилировался, и потому менее чем через десять лет Россия по-своему людскому составу будет совсем «новая». Я хочу сказать, что положение Русской Церкви катастрофическое. Оно гораздо печальнее, чем здесь думают.

Писать о пытках и муках тамошних умирающих верующих — отдельная задача.

Но говорю это не для того, чтобы отнять всякую надежду. Напротив. Все обстоятельства складываются так, что опорою нашею не остается ничего на белом свете, кроме одного Бога. Это-то и знаменует наступление благоприятного кризиса. Только такая глубокая бездонная пучина нищеты нашей будет и началом нашего восстания. Блажен, кто не потеряет веры до конца в безысходных обстоятельствах — он получит выход из них.

Пусть враги веры нашей, глядя на нас, покивают головами своими, полагая лишний раз, что они правы и что не сегодня-завтра мы сделаемся их пищею, и они проглотят нас. Пусть слабые отрекаются от своей веры Православной и даже национальности. Пусть даже Вселенское Православие заколебалось. Мы не боимся за Истину. Бог не оставил нас.

Не для утешения своих это говорим, а ради Истины. В самом деле, для кого же сейчас не очевидно, что решение всех вопросов жизни происходит и произойдет в России. Там произошла переоценка всех ценностей. И там, на почве святого апостольского Православия просмотрены и пережиты проблемы огромной важности.

И вопросы политические, экономические, бытовые, нравственные, канонические, даже догматические (прошедшие через огонь полемики с безбожием и получившие, часто, новое разумное обоснование и раскрытие) находят уже свое гармоническое сочетание в христианстве православном. Я утверждаю это, ибо я был в этой лаборатории, где происходит такая работа. Ведь Православие в своей истории никогда не решало вопросы одним умом и не сочиняло теорий, оно жило вместе с жизнью и только борьбою и страданием решало вопросы жизни.

Россия оплотом Вселенского Православия была и останется. Пусть налицо — падение. Бог отдал Церковь Свою в руки своего же врага. Значит, падение нужно. Пусть раскроются недостатки, чтобы утвердился, уяснился, оправдался путь Истины. Каким бы путем мы ни пошли, мы докажем и раскроем только Истину. Это мы знаем твердо. Конечно, оправдать путь лжи этим конечным торжеством Истины мы не можем. Так и Иуда скажет, что он предательством содействовал искуплению. Нет, кто разумел делать добро и не делал, тому грех (Иак. 4, 17).

Бог же Свое строит — по русской пословице — и что бы ни делали люди, Он строит добро всегда. Поколебалось Православие, чтобы утвердиться. После поражения подготовляется победа. Вскрылись все недостатки и пороки. Выболели всеми болезнями. Имею основание сказать; что бы ни было далее с нашим народом, Истина Православия уже утверждена им; все, что уже сделано им, не останется бесследным, бесполезным или невыясненным. Православие и сохранилось, и созреет, и достигнет своих вершин.

Если чаша русской церковной скорби и здесь, заграницей, еще не допита до дна, как пьют ее в России, где почти каждый часто думает об окончательной своей духовной погибели, то всё же не будем страшиться ее и унывать. Господь помилует нас, поддержит, подкрепит.

Богу угодно только одно, чтобы мы поняли волю Его, чего Он хочет от нас во всех этих обстоятельствах. Как только это понимание придет, придут и победа, и избавление. Это так хорошо известно личному опыту каждого верующего!

Что нужно здесь, прежде всего, перед лицом такого врага, и что нужно там, какими миссионерами и святыми людьми мы должны явиться туда, — когда поймем это и сделаем, что нужно, то и будем готовы, принять новый великий дар Божией любви к нам.

³⁷ Из брошюры прот. Михаила Польского «Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и заграницей», 1948г.

Митрополит Сергий, заместитель местоблюстителя Патриаршего престола, обвиняется в том, что, вопреки основному церковному закону, чтобы первому епископу ничего не творить без рассуждения всех прочих, в июле 1927 г. превысил свои полномочия и, несмотря на протесты Епископата, а также клира и народа, сознательно пошел на путь самочиния.

Церковь получила то, чего могла бояться в начале, когда увеличила права первого епископа. Она встретила в нем не только утешение и поддержку в борьбе, но и малодушие, и падение. Возможность произвола, злоупотребления положением единоличного возглавителя Церкви, соблазн власти или восхищения высших еще прав, превратилась в действительность. Настолько очевиден разрыв первого епископа с собратьями — свидетельствуют факты.

Епископ Дамаскин в промежутке между ссылками был в Москве и 11 дек. 1928 г. лично беседовал с м. Сергием. Об этом он напоминает ему в своем послании. «Вы уверяли меня, — пишет еп. Дамаскин митр. Сергию, — что стали на путь своей декларации совершенно сознательно и добровольно, что Вы осуществили лишь то, к чему неудачные попытки делал и почивший Патриарх, и митрополит Петр, только те делали шаг вперед, а два назад, Вы же разрубили узел… Ваши преемники вынуждены будут считаться с уже совершившимся фактом… На мои два вопроса: 1) считаете ли Вы, что решение Ваше является голосом соборного иерархического сознания Российской Церкви, и 2) имеете ли Вы основание считать Ваш личный авторитет достаточным, чтобы противопоставить его сонму маститых иерархов, совершенно не разделяющих Вашу точку зрения. — Вы не дали мне ответа, чем привели меня тогда в крайнее смущение. — «Я считаю это полезным для Церкви… мы теперь получили возможность свободно молиться, мы легализованы, мы управляем» — говорили Вы мне».

Далее еп. Дамаскин добавляет: «Мудрость Ваша попустила Вам настолько переоценить себя и свои полномочия, что Вы решаетесь действовать вопреки такому основному иерархическому принципу Церкви, который уже выражен в 34 прав. св. апостолов».

Мы знаем уже, что предшественники митр. Сергия по власти сообразовались с голосом епископата и всей Церкви и ничего не творили без рассуждения всех, и последний заместитель архиеп. Серафим Угличский отказался действовать единолично, не спросив голоса старших иерархов.

Авторитетный голос епископата, клира и народа об отношении к условиям легализации был выражен в осуждении обновленческого и григорьевского расколов и в специальных актах, как послание группы соловецких епископов.

Наконец, выступление против декларации и действий митр. Сергия со стороны епископата, клира и мирян, всей массы верующих, является подтверждением прежних позиций Церкви, их твердости и неизменности.

Вот та стена Церкви, которая стала против нового поведения митр. Сергия. Но главное еще в том, что и сам митр. Сергий считался с голосом епископата, искал его, на него опирался в своих действиях, выражал те же мнения об условиях легализации и открыто их исповедовал до самого своего последнего заключения. Здесь он сам явился судьей для своего будущего. 28 мая/10 июня 1926 г. он выпустил проект обращения к правительству об условиях легализации и просил епископат отозваться на него, но 16/29 июля 1927 г. издает декларацию с самостоятельными решениями.

На свое новое выступление митр. Сергий уже не запросил общего согласия. Довольно советоваться, пора действовать по собственному усмотрению. Вот разительный факт перехода от одних действий, солидарных, к другим, самочинным. Митрополит Сергий знает, что делает, и потому не дал никакого ответа еп. Дамаскину.

Протест давал ему основание проверить свой поступок, усомниться в правильности своих действий и исправить их, как исправляли его предшественники. Протесты епископов достаточны для того, чтобы всякое действие свое посчитать ошибочным и приостановить его и поискать соборного голоса, и без него не решаться на шаги такого характера. Иначе единоличное по нужде управление превращается в превышение власти, в узурпацию прав епископата. Надо остановиться. Нельзя пользоваться безсилием епископата, не имеющего возможности собраться в одно место, чтобы выразить свое мнение, а также своими временными правами единоличного правителя, чтобы ими злоупотреблять до нарушения прав всех других, и наконец, выгодой своего положения, а тем более покровительством в этом деле гражданской власти, враждебной Церкви. Но всем этим первый епископ воспользовался и поступил преступно.

Проявив совершенно неуместное упорство, он сознательно и дерзко выступил против епископов с церковными мерами запрещения. Сам, нарушая закон и свое единство с епископатом, он осмеливается мерами запрещения в священнослужении обрушиваться на мужественных и честных исповедников истины церковной, как на раскольников, нарушающих единство Церкви.

Он один запрещает всех несогласных с ним епископов Православной Церкви без согласия всех других, опираясь только на Синод своих личных, только что подобранных им, сторонников из шести человек, тогда как в отношении к григорьевцам он брал с собой Собор в 25 епископов, то есть, всех, кого мог в это время опросить около себя в самое короткое время.

Он теперь вооружен и оправдан в своих глазах прошлой своей практикой, которую применяет против Истины так же, как и за Истину. Кто признавал его прежние прещения на рассольников законными, должен, по его логике, признать их таковыми же и на себя. Будучи сам виновен теперь в том, в чем некогда обвинял раскольников, он обрушивается на православных епископов, среди которых сам был, только за то, что они остались на прежних своих позициях, тогда как он от них отошел.

Законное Высшее Церковное Управление, в лице Патриаршего Синода и Высшего Церковного Совета, разогнано еще в 1922 году. Синод, созданный митрополитом Сергием в 1927, г., по каноническому существу своему, не может претендовать на такую роль высшего церковного управления. Этот Синод — не избранники Поместного Собора в числе шести епископов и не вызываемые (пять) по очереди из епархий, как полагается по закону (Опред. Соб. 7 дек. 1917 г. п. 4), а искусственно подобранные единоличным избранием первого епископа и Советской власти из его сторонников.

Зная это, митр. Сергий, кроме себя, члена Синода по избранию Собора, хотел иметь в его составе хотя бы митр. Арсения и объявил рб этом раньше, чем получил от него отрицательный отзыв на свои действия, благодаря которому митр, Арсений никогда и не оказался в сергиевском синоде. Таким образом, синод митр. Сергия — незаконное учреждение и не облекает никаким высшим авторитетом его единоличное управление.

Также искусственно подбирает он себе епископат. Не весь епископат ему нужен, как полагается по закону, для одобрения или порицания его действий, а только часть его, та, которая определенно поддержит его и пойдет за ним, то есть сторонников той диктатуры, которую он установил в своем лице. Принцип же единоличного управления установился в Церкви с момента самочиния митр. Сергия, когда он и не спросил общеепископского мнения на свои действия и отверг протест его.

Митрополит Сергий восстал против соборности Церкви, пренебрегши духовным Собором. Претензией первого епископа на непогрешимость и насилием безбожной власти в Русской Церкви исключена открытая борьба за Истину. Возник новый режим в Церкви, которого никогда не было, и он действует в ней в лице Московской Патриархии и в настоящее время.

Синод и какой-либо Собор допускаются постольку, поскольку эти учреждения поддержат позицию первого епископа, принятую им от гражданской власти. Синод является только канцелярией при нем, а Собор — одной авторитетной формой его утверждения, без действительных прав и осуществления общеепископской власти.

Два епископских собора 1943-44гг. и Поместный Собор 1945г. протекали в условиях полного внутреннего стеснения, без собственной инициативы и прав, как жалкие исполнители директив антирелигиозной власти, с которой в контакте только Московская Патриархия.

До какой степени соборное начало и воля Церкви игнорируется в практике Московской Патриархии, свидетельствует недавний пример в Западной Европе. Патриарх Алексий хотел иметь дело только с единоличными решениями митрополитов Евлогия и Серафима, и как только выяснилось, что большинство приходов одной епархии будет не на стороне подчинения Москве, Патриарх, до созыва епархиального собрания, объявил его незаконным, требуя твердо стоять на заветах почившего уже митр. Евлогия (После 17 сент. 1946г.). Его делегация в Париже удивлялась, что вообще какие-либо вопросы могут решаться епархиальным съездом. Все должно быть по приказу сверху.

Вполне, конечно, естественно, что в соответствии с общей советской системой, в Церкви установлен диктаторский способ управления, который продолжает насильственно удерживаться на своем месте. Но тем более очевидна его неканоничность. Советская власть, склоняя на компромисс с собой первого епископа, в лице Патриарха и его преемников, содействовала потом укреплению, ответственной перед собою, единоличной формы управления Церковью. Митрополит Сергий пошел на это.

Все, что в Символе Веры, суть догматы. Митрополит Сергий погрешил против 9-го члена символа веры о Церкви единой, святой, соборной и апостольской. В свое время это отметил в полемике с митр. Сергием Николай (Добронравов), еп. Владимирский (от 7/20 апр. 1928г.), сказавши, что “против апостольства Церкви он погрешил введением в Церковь мирских начал и земных принципов, против святости — хулением подвига исповедеичества, против соборности — единоличным управлением Церковью”, не говоря уже о том, что он нарушил и единство Ее.

Кафолическая Церковь, по-славянски Соборная, есть Церковь, собранная отовсюду, всеобщая, заключающая в себе верующих всех мест, времен и народов — вселенская. Она есть человеческий собор, возглавляемый Христом.

Вселенскость пронизывает всю Церковь насквозь, от домашней Церкви и союза двух, до Церкви вселенской, через приход, епархию и поместную Церковь. Церковь вселенская — собранное целое и каждый член Ее должен не нарушать догмата соборности. Можно погрешить против вселенскости Церкви на местах, не храня «единства духа в союзе мира» (Еф. 4, 3) самочинием, идя против связующего в ней начала, ибо соборная Церковь состоит из множества членов, хранящих единство.

Поэтому всякий, кто противополагает свою волю всей Церкви, погрешает против догмата о соборной Церкви. Каждый ее член должен верить так, как Она. И чтобы ему оставаться в Церкви вселенской, он не может отходить от той части Церкви, в которой находится, ибо она связана со всей Церковью.

Это простое основание догмата относится и к первому епископу. Для Церкви существенна идея епископа, необходимого ей как связанного непрерывным преемством с апостолами и Христом. И эта идея апостольства подчеркивается в избрании первого из них для возглавления поместной Церкви. Однако, и он связывается единомыслием со всеми одинаково с ним правомочными епископами по образу Пресвятой Троицы. Правило Апост. 34, сочетая в церковном управлении единоличное начало с соборным, укореняется в догмате: «епископы ничего не творят без рассуждения первого, и первый ничего не творит без рассуждения всех, ибо так будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святой Дух».

Первый епископ, глава Поместной Церкви, прежде всего хранит единство со своими епископами, а потом уже и с главами других церквей. Ему надо иметь единство со своими епископами, чтобы иметь единство со всеми другими церквами. А если он в расколе со своими, то какой же он представитель Церкви, и член Церкви вселенской? Московская Патриархия не выражает голоса епископата российского и его не представляет, и как звено, не соединяет его со вселенской Церковью, хотя апостольское преемство в российской Церкви не иссякло и без этого высшего церковного управления.

Церковь вселенская есть братский союз поместных самовозглавляемых или самоуправляющихся автокефальных церквей. Это апостольский, любовью связанный союз под единым Главою Христом. Оформлением его является сначала поместный собор, как братский съезд епископов каждого народа, а потом вселенский, как общение представителей и первых епископов всех поместных церквей.

Церковь вселенская объединяется для решений во вселенском Соборе, который выражает голос Ее, определяет истинные православные догматы и законы Ее управления, обязательные для всех Ее частей. Вселенский Собор, принятый и признанный Вселенской Церковью, — верховная власть Церкви, столп и утверждение Истины. Поэтому в догмате кафоличности, вселенскости, в собранности Церкви во едино лежит аргумент соборного управления ею в лице равных по полномочиям епископов Церкви, как глав поместных церквей, так и епархий.

Поэтому словом "кафолическая" обозначается не только Церковь Вселенская, собранная отовсюду, всеобщая, но и Церковь, управляемая Вселенским Собором, и в частях своих вообще Собором епископов, по-гречески Синодом. Поэтому похищение общеепископской власти соборной есть уже не раскол, а ересь единоличного управления церкви епископом, отколовшимся от соборного единства, а потому предосужденного уже православной Церковью в ее отношении к Римскому первому епископу. Безусловно, существует антагонизм между Папским единовластием, решения которого имеют законную силу и без формального согласия епископского Собора и прочих верующих, и соборным началом вселенской Православной Церкви.

Догмат о Церкви, выраженный в 9-ом члене Символа Веры, был нарушен в прошлом определенным открытым образом в Римской Поместной Церкви единоличной диктатурой первого ее епископа, заявившего претензию на таковое же главенство над всей Церковью. Но православная Вселенская Церковь отвергла это притязание и порвала общение с Римской поместной церковью, и эта церковь таковою же поместной и осталась до сего времени, несмотря на свои размеры, и благодаря именно своей несоборности. В ней некому и не для чего собираться при диктатуре папы, и происходившие у нее соборы ничего общего не имеют с теми, которые были до этой диктатуры. Не для раскрытия же и утверждения истины они, если вся истина в папе.

Самочинием первого епископа в Русской Церкви в последнее время нарушен догмат соборности.

Мы видим еще раз безплодность защиты митр. Сергия и Московской Патриархии. Правила 14-15 Двукр. Собора говорят: «Если пресвитер или епископ, или митрополит дерзнет отступить от общения со своим Патриархом, и не будет возносить имя его по определенному чину, но прежде соборного оглашения и совершенного осуждения его учинит раскол, таковому быть совершенно чужду всякого священства. Отделяющиеся же от общения с представителем ради некой ереси, осужденной святыми соборами или отцами, когда, то есть, он проповедует ересь всенародно и учит оной открыто в Церкви, таковые, если и оградят себя от общения с так называемым епископом, прежде соборного рассмотрения, не только не подлежат положенной правилами епитимии, но и достойны чести, подобающей православным. Ибо они осудили не епископов, а лжеепископов и лжеучителей, и не расколом пресекли единство Церкви, но потщились охранить Церковь от расколов и разделений».

Вот содержание этих правил, та стена, за которую пытался укрыться митр. Сергий. Кроме того, что он должен был считаться с духовным Собором епископов, от которого имел свои полномочия, и которым теперь был осужден, он напрасно думал, что нет оснований считать его и нарушителем догматов. Вкрадывающееся зло не сразу распознается членами Церкви. Проповедовать и учить ереси всенародно и открыто можно не только словами, но и деяниями.

Самое похищение общеепископской власти, самочиние и превышение своих полномочий, или разрыв единомыслия с епископатом совершились в моменты издания декларации, принятия условий легализации и пренебрежения всеобщим протестом. Как громок был протест, так и демонстративно и всенародно было его попрание. Ссылка же на будущий Собор и правила Двукр. Собора была методом насилия для уничтожения общеепископского свободного мнения, для порабощения епископата, для обмана его таким обещанием, которое никогда не будет выполнено. Сам же первый епископ посчитал себя непогрешимым в своих решениях, могущим повести Церковь куда он хочет, только пользуясь связанностью епископата и поддержкой для себя от насилия власти. Хотя самая опора на указанное правило есть уже сознание совершенных нарушений, но откладывание суда над собою было с твердой надеждой, что его никогда не будет.

Это безстыдство первого епископа никогда не может быть забыто и оставлено без должных последствий. Таким образом, ересь единоличного управления вкралась в Церковь, и возможность ее в начале, в 1920 г., когда первый епископ получал полноту власти, превращается в действительность его упорными действиями. Вполне справедливо было отмечено (Сборн. Троица. Письмо пастыря к пастырю. 1947г.), что и иконоборчество вначале никем не почиталось догматической ересью и казалось вопросом обрядовым, внешним, дисциплинарным, и канонически нельзя было восставать против Патриарха и Собора. Однако, Церковь почувствовала здесь ересь и протестовала против нее, и не форма, а правда канонов и Истина Церкви была с протестующими и победила.

Преемник Патриаршей власти, не имеющий при себе официальных органов церковного управления — Синода и Совета, и решивший опираться не на епископат, а на насилие большевицкой власти, порвал ту тонкую нить законного преемства власти, которую имел в единоличной передаче прав власти от одного к другому, одобряемую неофициальным собором. Превышение власти, восхищение общеепископских прав лишило его законного преемства власти, потому что он посягнул на источник своих прав, которым был укреплен и поддержан.

Власть в Церкви не может быть захваченной, и примеры беззаконий в истории не мгут служить основанием для порядка Церкви. Первый епископ избирается Собором епископов, и власть его стоит и падает с одобрением и неодобрением общеепископского решения. Он ничего не может творить без рассуждения всех, а если творит и не имеет общеепископского одобрения на свои действия и прервал единомыслие, то и преемство потерял, и не имеет права на управление. Управление его беззаконное, насильственное.

Епископат выразил свое несогласие с первым епископом, но не мог лишить его власти. А первый епископ настаивал на своем формальном преемстве и злоупотреблял правами по безсилию епископата.

По слову св. Григория Богослова «единомыслие делает и единопрестольными, разномыслие же — разнопрестольными, и одно преемство бывает только по имени, а другое в самой вещи» (Сл. 21 похвальное Афанасия Великого).

И вот при всем том, что сохранилось преемство власти только по имени, остались епископы, которые и после протеста не порвали, но подчинились первому епископу до Собора. А коль скоро таковые нашлись и признали власть первого епископа все еще законной, то нельзя с этим не считаться.

Митр. Агафангел и его викарии Варлаам и Евгений (10 мая 1928г. Ярославль), в дополнение к декларации 6 февр., сообщили митр. Сергию; «принципиально власть Вашу как заместителя, не отрицаем, распоряжения заместителя смущающие совесть и, по нашему убеждению, нарушающие церковные каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте, исполнять не могли и не можем». Только благодаря этому заявлению митр. Агафангел не попал под запрещение.

Однако, до каких же пор епископы, выразившие протест, но согласившиеся подчиняться митр, Сергию, должны ждать соборного суда? Ясно, что до ближайшего Поместного Собора. Но после 18 лет ожидания (с 1927г.), состоявшийся в 1945 г. Поместный Собор в Москве, который назвался вторым, после первого в 1917 г., соборного суда не производил, и епископы эти оказались обманутыми, как это и предполагали другие.

На последнем соборе узурпация общеепископской власти, раз произведенная единоличной властью иерарха, утвердилась без суда и разбирательства произшедших беззаконий. Таким образом, вопрос о дальнейшем подчинении Московской Патриархии для таковых отпал. После Собора 1945 г. эта патриархия есть самочинное и незаконное учреждение и не подлежит никакому признанию и уважению, как таковая, стоящая на ложном основании в самом своем учреждении и продолжающая на нем укрепляться при всеобщем потворстве или вынужденном молчании.

Преднамеренно и не даром последний Собор был обставлен с необыкновенной пышностью и наибольшим авторитетом, чтобы облечь Московскую Патриархию всеми видами законности и неоспоримых прав, которых ей не хватало. Но для самой Русской Церкви в настоящем и будущем ее истории, этот день Собора был приговором о ее совершенной неканоничности, и для остатков старого епископата и верных и сведущих сынов Церкви концом всякого примирения, концом всякого общения с ней.

Митр. Сергий, пользуясь поддержкой гражданской власти и невозможностью для епископата собраться в одно место для официального собора, принял решения общецерковного значения, пренебрегая его протестом, и, таким образом, восхитил себе общеепископские права верховной церковной власти.

Точно таким же образом в свое время сначала обновленцы, а потом григорьевцы, пользуясь поддержкой гражданской власти и заключением первых епископов, Патр. Тихона и местоблюстителя митр. Петра, восхитили себе их права высшей церковной власти.

Третий раз в одинаковой обстановке, в одних и тех же условиях, повторилось одно и то же преступление — похищение высшей церковной власти, причем похитители возвышаются по положению, и похищение увеличивается по своему качеству. В первом расколе выступают священники-реформаторы, во втором — епископы-староцерковники, в третьем — сам первый епископ из канонической среды. Обновленцы и григорьевцы похищают единоличные права первого епископа, а здесь первый епископ — общеепископские. Первые производят кражу темной ночью общей церковной смуты, тюремного заключения, неизвестности положения, вторая происходит среди бела дня на глазах у всех. Там — хитрый обман и ложь, здесь — открытый дерзкий грабеж и насилие. Синода, или какого-либо органа, ограничивающего действия этого первого епископа, нет, а старших епископов он не только не слушается, но еще и обрушивается на них с прещениями. Он может делать все, что хочет.

Кроме того, приняты обновленческие условия легализации, оправданы гонения на Церковь, поставлен новый епископат на место прежнего, даны прещения заграницу, установлен полный контроль безбожников в Церкви и пособничество им в политических делах.

Но отсюда же следуют и соответствующие уже бывшие выводы. Как захват власти Патриарха и местоблюстителя, так и власти общеепископской, и вообще высшей церковной власти, и путь советской легализации осуждены уже противообновленческим судом Церкви и канонами ее. Путем похищения обновленцы и григорьевцы не приобрели законного преемства церковной власти, а сергиевцы его потеряли.

Действия митр. Сергия антиканоничны по их существу и общей форме, в том именно как они совершены, то есть, прежде всего вопреки рассуждению всех епископов, но они преступны и по фактическому своему содержанию, в том, что им совершено и что явилось причиной несогласия всех епископов с первым.

Постановлением Собора 1917 г. «о мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь» от 5/18 апр. п.13в, определено: «лишать доверия и права представительства предателей из клира и мирян, сознательно действующих в пользу врагов Церкви».

Собор происходил во время гонений, и его постановления направляют Церковь по определенному руслу и являются законом жизни Церкви этого времени. Чтобы отменить их, не могло явиться достаточного основания и авторитета, а потому нарушения этих постановлений относятся к преступлениям. Какие же действия в пользу врагов Церкви совершила Московская Патриархия?

1) Подчинение церковного управления врагам. Митрополит Сергий и МП допустили вмешательство во внутренние церковные дела гражданской и богоборческой власти и, таким образом, уничтожили каноническую свободу церковного самоуправления и самоорганизации, и тем помогли безбожникам нанести ей больше вреда, а сами сделались участниками их преступлений.

Признав за большевиками право санкционировать или отвергать назначение епископов и клириков, сама МП возникла вновь, «употребив мирских начальников» (Седьм. 3).

В первый период своего заместительства, до своего заключения, митр. Сергий имел власть, как и его предшественники, по согласию епископов. Во второй раз, выходя из заключения, он ее получил из рук мирских начальников, потому что принял их условия легализации, уже отвергнутые ранее Церковью и им самим. Теперь, решившись на эти действия без рассуждения всех и идя на разрыв с епископатом, он именно за то самое, что лишает его права на власть в Церкви, и получает вновь ее от мирских начальников.

Эта измена Церкви и была условием получения им вновь епископской в Церкви власти. Он целиком и вновь ставленник гражданской власти, как обновленцы и григорьевцы, на тех же условиях похитившие церковную власть. Таким образом, современная МП основана на заведомом преступлении или, как выразился о ней один из полемистов в России, — «во грехе рожденная и в беззакониях зачатая». Поэтому, по совершенно точному смыслу правила, митр. Сергий и Сергиевская Патриархия должны быть низвержены и отлучены, как не имеющие полномочий Церкви и избранники мирских начальников.

Свои должности получили от советской власти и члены Синода. И если право представлять епископов к рукоположению принадлежит только епископам (Седьм. 3, Апост. 30), то какое же каноническое значение имеет вновь рукоположенный епископат, представленный «Советом безбожников по делам Православной Церкви».

2) Перемещение епископов было необходимо для антирелигиозных целей советской власти. Во время гонений епископы и народ крепко духовно сплотились. Пребывающих в заточениях и ссылках народ сугубо почитал, и сколько бы эта разлука не длилась, их помнили и поминали за богослужениями. А когда они возвращались на кафедры, по окончании сроков своего заключения, то их встречали с величайшим торжеством.

Даже советская террористическая система была безсильна против такой организаций Церкви, единения архипастыря и паствы, морального влияния церковного руководства: возвращать на кафедру — торжество и победа Церкви, не возвращать — продолжается память об епископе-изгнаннике. Что делать?

Единственную помощь безбожникам по разложению Церкви и моральной ее дезорганизации могла оказать только высшая церковная власть, которая, по их желанию, порвала бы связь епископа с паствой. Большей частью просто устраняя епископа с кафедры, а иногда переводя его на другую, которую и он, будучи репрессирован, также не увидит, и она его не знает, и, назначая нового, указанного гонителями Церкви, патриархия оказывала подлинную услугу последним.

Вот почему этот пункт — устранение с кафедр не угодных власти епископов — был поставлен в условия легализации высшего церковного управления.

Всегда были перемещения епископов постановлением церковного центра, но никогда с таким разрушительным смыслом и значением. Не важно, что переводят епископа на другую кафедру, но важно, кто переводит и во имя чего. Во время гонения на Церковь отказавшаяся от исповедничества церковная власть, в угоду гонителям-безбожникам, устраняет или перемещает с кафедры епископов-исповедников веры и правды. И вместе с безбожными властями порывает духовные связи Церкви и лишает членов ее источников поддержки и утешения. Переживая остро этот тяжкий удар, петроградская епархия и ее епископ, своевременно выразили принципиальный свой протест против такого открытого действия главы Церкви в пользу врагов Церкви.

3) Оклеветание исповедников. 17/30 апр. 1926 г. митр. Сергий открыто, не боясь большевиков, писал митр. Агафангелу: «никто против Вашей личности, как таковой, ничего не имеет, особенно после перенесенных Вами лишений за Церковь Христову». Однако через год он эти лишения назвал должным наказанием за контрреволюцию. По его новым словам, «только люди, которым кажется, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с православием, тормозили усилия установить мирные отношения с советским правительством». (Декл. 16/29 июля 1927 г.).

В интервью журналистам 15 февр. 1930 г. он заявил: «предпринятые советским правительством репрессии по адресу верующих и священников не имеют никакого отношения к их религиозным убеждениям. Эти репрессии вызваны исключительно антиправительственными действиями». (Вос. Чт. 23 мар. 1930 г.). В 1945 г. м. Николай Крутицкий в Париже заявляет то же самое: «Репрессии были против политической деятельности духовенства» (ВЦЖ. № 4) и т. д. до журнальных статей нынешнего дня у Московской Патриархии.

Какие удивительные верноподданные у советской власти вдруг явились. Московские первосвященники повторяют в точности роль иудейских, которые перед языческой властью старались показаться ревностными поклонниками римского кесаря, и с ложью, лестью и лицемерием говорили о Христе: «Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю» (Лк. 23, 2). Он политически неблагонадежный Человек. Так был оклеветан Первый Исповедник Правды.

Это обычный способ угождения властям, но примечательно то, что с расчетом именно пользы, тогда для народа (Ин. 11, 50) и теперь для Церкви, первосвященники действуют предательством и клеветой на неповинных. Поразительное сходство. Подлинно в мире сейчас происходит по образу Христа распятие Его Церкви.

Оскорбляя и заушая связанный и заключенный епископат, МП вместе с большевиками объяснила перед всем миром гонения на Церковь ее контрреволюционностью и действительно развязала руки врагам для продолжения и усиления их еще в течение 13 лет (1927-1940гг.). Такова роль Московских первосвященников, «дерзнувших корчемствовать истиной». (Шест. 2).

4) Отрицание гонений. В помощь врагам Церкви исповедники оклеветаны с таким безстыдством, как будто налицо нет никаких других признаков гонения на веру народа, истребляемую всеми способами помимо арестов служителей ее.

Церковное управление прикрывает злодеяния власти против Церкви, утверждая, что гонений никаких нет.

В том же интервью митр. Сергий во всеуслышание мира объявил: «в советском союзе никогда не было, и в настоящий момент не происходит каких-либо религиозных преследований. Многие церкви действительно закрыты, но закрываются они не по приказу властей, а по желанию населения, а во многих случаях даже по решению верующих».

Советская власть обманывает тех, кого можно обмануть, малых сих, простых людей заграницы, которые склонны идти за этой властью, ради обещания благ земных, но удерживаются слухами о ее антирелигиозных действиях.

Роль Патриархии — вводить в заблуждение, сознательно участвовать в обмане, распространять заведомую ложь в пользу советской власти. Это — открытая измена Церкви и ее Истине.

Факт гонений установлен Всероссийским Собором, который принял меры против действующих в пользу врагов Церкви, и, как предателей, постановил лишать их доверия и представительства. Почему гонения перестали быть гонениями, и как можно объявить их несуществующими даже тогда, когда они были в разгаре? Какая наглая вражда с истиной.

5) Потворство безбожию. Возложение всей вины на контрреволюционность Церкви и отрицание факта гонения, само собой утверждает, что никакой антирелигиозной власти не существует, и безбожия, как духовного врага христиан, нет.

Мы видели, что во всех документах, до падения митр. Сергия, исповедовалась правда расхождения между христианством и безбожием правящей партии. Умалчивалось об этом и говорилось о полном единении только у обновленцев, а потом у митр. Сергия. Как бы во исполнение Советской Конституции — «Свобода религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды», — Патриархия и останавливается только на своем культе и отказывается от защиты верующих, и признает право безбожия нападать на религию. Обличать безбожие или на него указывать верующим, как на врага, она не смеет.

Таким образом, церковное управление отказывается от части населения христианской страны, уводимой в безбожие, без борьбы отдает столько христианских душ, сколько безбожная власть может взять. Это не пастыри добрые, полагающие души свои за овец своих (Ин. 10,11). Пастырский долг попирается и нет забот, чтобы взыскать и спасти погибшее (Мф. 18, 11). Никто не избавляет их от волков, и они отдаются им на съедение.

Злу попускается свободно возрастать, внимание и бдительность народа усыпляется, достоинство Церкви в свидетельстве истины с малой хотя долей мужества не соблюдается. Церкви, воинствующей на земле за спасение чад своих, нет. Слово духовных руководителей больше не приправлено солью (Кол. 4, 6), ибо оно растворилось в компромиссах. Нет сопротивления врагу, нет воодушевления для борьбы. При полном разгроме объявлено благополучие. Это — лжепророки, которые говорят «мир, мир, — а мира нет» (Иер. 6, 14).

6) Молитва за власть врагов Церкви. 8/21 окт. 1927 г. митр. Сергий издал указ о поминовении властей за богослужением.

Если власть языческая, то она в древности всегда признавала себя учреждением божественным, по закону естественной справедливости служила для наказания зла и поощрения добра, и хотя не знала Христа, но и неповинна была в заблуждениях своей веры и достойна была молитв за себя по слову Апостола (Рим. 13, 1-7. 1 Тим. 2, 1-3). Но если эта власть отступническая, которая знает Христа, но отвергает Его и восстает на Него и гонит веру Божию вообще, то за нее, как согрешающую грехом к смерти, нельзя молиться (Ин. 5, 16).

«Грех к смерти есть, когда некие, согрешая, в неисправлении пребывают. Горше же сего то, когда жестоковыйно восстают на благочестие и Истину, предпочитая мамону послушанию перед Богом, и не держась Его уставов и правил. В таковых нет Бога»…(Седьм. 5). Сказанное по другому поводу, это правило наиболее относится к большевикам, которые именно таковы: жестоковыйно восстают на благочестие, не имеют Бога и пребывают в неисправлении.

Неисправленность же или грех к смерти есть отвержение покаяния и дара Божия прощения грехов, того минимума, после которого ничего не остается для спасения человека. Дух Святой именно для прощения грехов и дан Спасителем ученикам дуновением уст Его: «примите Духа Святаго, кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся» (Ин. 20, 22-23), Отвержение благодатного прощения грехов или нераскаянность и есть та хула на Духа Святаго, которая не простится ни в сем веке, ни в будущем (Мф. 12, 31-32).

Патриарх Тихон в послании 19 янв, 1918 г. объявил большевикам: «властью, данной нам от Бога, запрещаю вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и по рождению своему принадлежите к Церкви Православной». Хотя в своем обращении в Верховный Суд 16 июня 1923 г. Патриарх и раскаивался в этом проступке, но, во-первых, его выступление было принято целым Собором, и им одним отменено быть не может, а, во-вторых, власть не исправилась и не покаялась, чтобы имелось малейшее основание снять с нее отлучение, которое и остается в полной силе.

Еп. Николай (управл. Владимирской епархией) своевременно (1928 г.) заявил, что поминовение отлученных за литургией есть богохульство. Поскольку эта власть остается неисцельно богоотступной и богоборной, к ней приложимо только моление помяника и молебна: «мерзкое и богохульное агарянское царство вскоре испровергни и благоверным царям предаждь». Так именно молились о падении власти Юлиана Отступника св. Григорий, отец св. Григория Богослова, и св. Василий Великий, ни о какой лояльности к отступнику не помышлявшие.

Если советская власть требовала от МП поминать себя за богослужением, то надо было иметь мужество отказать ей в этом, потому что, как безбожная, неверующая, она не нуждается в этих молитвах, а если нуждается, то только в определенном смысле этих молитв — об обращении ее к вере от пути погибели и всякого злодейства, что не могло бы служить ее престижу.

Однако, Московская Патриархия ввела это богохульство — молитву к Богу об утверждении власти врагов Божиих — в богослужение с исключительно провокационным смыслом: проверить отношение приходов к советской власти и к новой позиции Патриархии, принявшей условия легализации, и, таким образом, она отдала непокорных этому постановлению на новые репрессии гражданской власти.

Все эти действия МП в пользу врагов Церкви, — подчинение им церковного управления, перемещение епископов, оклеветание исповедников, отрицание гонений, потворство безбожию и молитва за их власть — караются высшей церковной властью Собора не только лишением доверия и права представительства, но и другими большими и предельными карами.

Определение Священного Собора «о мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни», 6/19 апреля 1918г., оповещает верных чад Церкви:

«Рассудив о некоторых епископах, клириках, монашествующих и мирян, не покоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на Церковь, ее служителей, ее чад и достояние многоразличные беды, — Священный Синод таковых осуждает, как богопротивников, и постановляет:

Епископ, противящийся высшей церковной власти и обращающийся при сем за содействием к власти гражданской, запрещается в священнослужении с преданием церковному суду; и если, засим, по троекратном приглашении, не явится лично на сей суд, то извергается из сана (Ап. 74, Двукр. 14).

Священнослужители, состоящие на службе в противоцерковных учреждениях, а равно содействующие проведению в жизнь враждебных Церкви положений декрета о свободе совести и подобных ему актов, подлежат запрещению в священнослужении и в случае нераскаяния извергаются из сана (Ап. 62, Седьм. 12, 13, Петр. Ал. 10)».

Интересен человек, который, получив в критическую пору укрепление законного преемства своей власти общеепископским мнением, затем решил действовать без его согласия и наперекор ему, пользуясь поддержкой насилия гражданской власти и формальной невозможностью созвать Собор и судить его действия. Перед нами мудрый ли политик, который знал цель, к которой шел и, укрепив сначала свое положение среди епископата, потом повел его за собой, куда хотел; предатель ли он по расчету, как Иуда, или павший от временного страха и малодушия, как ап. Петр?

Может быть ни то, ни другое, или то и другое понемногу, по мелкости своего масштаба. Митр. Сергий — человек умственно даровитый, житейски опытный, но прошедший путь нравственных сделок и изощренный в эластичных отношениях с сильными мира и с выгодами момента. Он не злонамеренный, а слабовольный. Переоценив значение для религиозной жизни внешних условий, он средством для цели избрал не исповедание церковной истины, а личную хитрость, неискренность, политиканство. Так и высшая церковная власть потеряла различие добра и зла, святого и не святого, что входит в обязанность священника Божия Ветхого Завета (Лев. 10, 10-11). Деяния ее исходят от лица, потерявшего пастырскую мораль, имевшего достаточную практику в нетвердых принципах.

Но некоторым биографическим данным, моральные качества Московских иерархов не очень высоки и предопределили их настоящий путь.

Некогда Сергий, архиеп. Финляндский, будущий митрополит и патриарх, присоединился к заведомо неканоническому мнению Иоанникия, еп. Архангельского, о допущении второго брака для вдовых священников и дьяконов, (см. Отзывы епарх. Арх-в по вопр. О церк. Реф. 1906 г.).

Когда Распутин протежировал Варнаву в епископы, то Святейший Синод, под председательством митр. Антония (Вадковского) отказал в этом, но временный заместитель последнего, архиеп. Сергий, в угоду Распутину, затем провел это дело через Синод.

На смерть члена Думы Караулова он говорит чисто кадетскую речь на удивление всем.

После февральского переворота, когда, назначенный Временным Правительством, обер-прокурор Синода начал самоуправно распоряжаться увольнением и назначением епископов, Синод в своем заседании постановил в случае продолжения таковой деятельности нового обер-прокурора выйти в отставку. В этом постановлении принимал участие и архиеп. Сергий. Когда же все члены Синода, вместе с архиеп. Сергием, действительно подали в отставку, а обер-прокурор, чуть ли не на другой день, приступил к организации нового Синода, то деятельное участие в этом деле принимал и архиепископ Финляндский, и сам вошел в состав нового Синода. Таким образом, показал себя очень неверным братом.

После октябрьского переворота митр. Сергий попадает в тюрьму. Но он там не засиживается. В тюрьму является известный Владимир Путята, за чудовищные деяния лишенный Собором 1917 г. архиерейского сана и отлученный от Церкви, который в это время сблизился с большевиками. В результате таинственных переговоров митр. Сергия немедленно выпускают из тюрьмы. Митрополит Сергий пишет огромный доклад в защиту Путяты Патриарху и Синоду, которые единогласно отвергли это ходатайство.

В послании к своей пастве из Нижнего Новгорода в 1922 г. он проявляет исключительную нравственную приспособляемость к властям.

При изъятии церковных ценностей Сергий, митр. Владимирский, стал противником мнения Патриарха по этому поводу.

16 июня 1922 г. митр. Сергий и с ним архиеп. Евдоким и архиеп. Серафим (Мещеряков), по поводу возникновения самочинного Высшего Церковного Управления обновленцев объявил: «Рассмотрев платформу ВЦУ и каноническую законность управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия ВЦУ, считаем его единственной канонической законной верховной церковной властью, и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вверенных нам, так и других епархий».

В январе 1924 г. митр. Сергий в Москве приносит всенародное покаяние перед Церковью и Патриархом в своем отступлении в обновленчество, и получает из рук Патриарха архиерейскую мантию и белый клобук.

Конечно, после такого падения нельзя было заканчивать решения о нем только волею Патриарха, как о каждом покаявшемся. Надо было допустить до священнослужения, но оставить подсудным Собору, и тем более нельзя было ставить его во главе Церкви.

Крайняя неустойчивость взглядов митр. Сергия разительна.

Нынешний преемник митрополита и патриарха Сергия, епископ Алексий, находясь еще в Новгороде, попал в Петербургский кружок баронессы Икскуль, штаб Распутина, и здесь познакомился с ним, и через его посредство имел аудиенцию у Императрицы. Для него не было достаточно знакомство со св. Мученицею Великой Княгиней Елизаветой Федоровной, которая была с ним весьма любезна и дарила ему дорогие подарки. Это обстоятельство много испортило репутацию среди почитателей молодого епископа-карьериста.

Как известно, в гибели митр. Петроградского Вениамина решительную роль сыграло его осуждение обновленчества и отлучение Александра Введенского от Церкви. Вслед за арестом митр. Вениамина еп. Алексий сеял запрещение с обновленцев, на что не имел никакого права и чем возмутил верный епископат. Поэтому, когда митр. Сергий ввел архиеп. Алексия в свой легализованный Синод, то петроградская епархия в декабре 1927 г. протестовала перед митр. Сергием против допущения в члены Синода такого епископа, однако, сам впадавший в обновленческий грех, защищал подобные ошибки других…

Репутация епископа Алексия Симанского была такая же, как и митр. Серафима Тверского. «Ответ неразумным и осторожным» — неизвестный документ от 13 апреля 1928 г. говорит: «Мы не настаиваем, что он (митр. Сергий) лично доносчик, но важно, что за него и несогласие с ним гонят, и что около него есть заведомые предатели, как Серафим Тверской, Алексей Симанский и др. от синодальных членов».

Назначение Иосифа митрополитом Петроградским архиеп. Алексий встретил враждебно и завистливо и много против него интриговал, писал доносы в ГПУ. Митр. Иосиф пребывал в заключении многократно и в 1938 г. расстрелян. Его кафедру занимал митр. Алексий, красный орденоносец, а потом Патриарх.

Епископ Николай (Ярушевич) Сестрорецкий (теперь митр. Крутицкий) управлял Петроградской епархией в то время, когда митр. Иосиф был заключен, а митр. Сергий издал свою декларацию 1927 г. и всецело стал на сторону последнего. Чтобы увлечь народ за собой, он скрыл от народа указ митр. Сергия о поминовении властей и усиленно распространял ложь про борцов за внутреннюю свободу Церкви от богоборной власти. Введенный в заблуждение народ разделился на три части, но в большинстве пошел за епископом Николаем. Ложь, обман и клевета возымели свою силу.

Надлежит и вообще расследовать, кто из епископов и духовенства стал секретным сотрудником советского церковного надзора и предавал своих братьев.

Общая характеристика духовенства, как нами уже сообщалось, («Современный состав Церковной власти СССР», 1946 г.) такова. «Весь клир находится в полной зависимости от произвола большевиков, которые одних допускают к легальному священнодействию, а других устраняют, естественно, предпочитая худших лучшим. Люди, не обладающие выдающейся силой нравственного характера, готовы идти на всякие сделки с совестью, и пресмыкаются перед большевиками, только бы последние оставили их в покое.

Весь клир прошел известный фильтр и избавиться от тюрьмы и ссылки он не может без компромисса, если еще власти его предлагают. Все выверены через репрессии. Из небольшого остатка старых епископов, не говоря уже о новых, все были в заточениях и не даром получили свободу.

Нынешний патриарх Алексий был в ссылке в Семипалатинске, Николай, митр. Крутицкий, был в Усть-Сысольске, митр. Ленинградский Григорий, бывший протоиерей Чуков, вместе с митрополитом Вениамином был приговорен к расстрелу, но помилован. Все прошли через тюрьмы и все получили предложение сотрудничать, и кто на это не согласился, тот из тюрьмы и не вышел».

Если террор имеет такое огромное влияние на поведение иерархов Московской Патриархии, то напрасно говорить о расчетах пользы церковной и видеть в этом мудрость, политику, выгоду, надежду. Ничего подобного нет у нее. Все позиции ее не проданы ею, а отданы, как отдает их человек, который подписывает свой собственный смертный приговор. Его осведомляют о приговоре, и он расписывается, что читал. Если он остается еще жив, то живет каждый день на милость победителя и делает все, что приказано. Он работает, как обреченный на смерть раб, у которого вынуто из души все и которому нет никакого дела до морали и стыда. Это давно все уничтожено. Смертный же приговор может быть приведен в исполнение в любой день. Работай на каждый день.

Если ни один человек в России не имеет гарантии существования на один день и находится не под законом, а под диктатурой, которая сознательно отрицает закон, то что же те, кто заранее приговорены к смерти, как официальная Церковь в России, которой продлевают существование сообразно требованиям общей политики, и поскольку нужно, чтобы Церковь лила воду на мельницу мировой революции. Это временный попутчик, с которым давно решено рассчитаться по миновении надобности.

Итак, мы безусловно имеем перед собой падших во время гонений, которые, под угрозой смерти, приносят жертвы новым советским идолам.

Двадцатое столетие принесло нам кровавое гонение на христианство и на всякую уже веру в Божество, напомнившее нам древность, но и неслыханное в древности.

Святые каноны Церкви остаются неотжившими и в той части своей, в которой говорится о падших во время гонений. И гонения есть, и падшие есть. Кто же гонители? Не только подлинные язычники, но и худшее, последнее развитие язычества, прикрывающее своих идолов новыми названиями.

Церкви предстоит показать ныне наличие у современности идолопоклонства, поставить его вновь на суд христианства, не позволить христианам идоложертвования и снова осудить тех, кто поклоняется им и так или иначе потворствует и приобщается к язычеству. Надлежит нам не только не участвовать в делах тьмы, но и обличать. (Еф. 5, 11).

Новое язычество и его идолы. Идолопоклонством называется всякое поклонение твари вместо Творца (Рим. 1, 25), начиная от поклонения силам и предметам природы, до самообожания человека и противления Богу (Иез. 14, 2-5. 1 Цар. 15, 23), до обольщения богатством, миром, чревом и изделиями рук человеческих (Еф. 5, 5. Кол. 3, 5. Иак. 4, 4. Рим. 16, 18. Фил. 3, 19). Даже еретики, не молящиеся Богу и Христу, а поклоняющиеся ангелам, как творцам и правителям мира, называются идолослужителями (Лаод. 35).

Какой идол поставлен ныне вместо Бога истинного? Официальная программа правящей коммунистической партии, гонителя религии и врага христианства, говорит следующее: «ВКП (всесоюзная коммунистическая партия) руководствуется убеждением, что лишь осуществление планомерности и сознательности во всей общественно-хозяйственной деятельности масс повлечет за собой полное отмирание религиозных предрассудков», (пар. 13, «Программа и Устав ВКП(б)»).

Что означает этот идол — «планомерность и сознательность во всей общественно-хозяйственной деятельности масс», призванный заменить Бога истинного? Человек сам своими силами, трудом и умом удовлетворяет все свои потребности и ни к каким силам другим, выше человеческих, ему обращаться не нужно. Обращение же к ним свидетельствует только, что он еще не сам управляет силами природы и общества и, прежде всего, хозяйством, удовлетворением своих материальных потребностей, которые остаются основными.

Социализм и есть сознательное и планомерное управление хозяйством и обществом, он податель всех благ и избавление от всех зол, бог всемогущий, который исключает всякую нужду в другом Боге. Никакого другого смысла за идеей Бога не признается. Человек понят, как материальное существо, без особого смысла жизни и высшего назначения для его разума и сознания, кроме материального самообслуживания.

Первый бог-идол — это социалистическое хозяйство или богатства всего мира, принадлежащие всем, мамона, или удовлетворение материальных потребностей. Как высший идеал жизни, он еще требует своего воплощения.

Второй идол — социалистический человек, массы пролетариата, якобы избранная часть человечества; творец социализма, которому социалистическая и атеистическая интеллигенция льстит мировой властью и богатством за его многочисленность и физическую силу, нужную только для революций, которые, конечно, возглавляет она. Остальное человечество подлежит частью истреблению, а частью порабощению, ибо диктатура пролетариата должна быть над непролетариатом и прежде всего над крестьянством.

Этот бог, как видим, сам человек-пролетарий и, конечно, интеллигентный, в его плановом и сознательном руководстве хозяйством.

Третий идол, якобы собой все объясняющий, — все та же природа и даже просто материя, сущность всей природы, жизни, разума и сознания в ней, слепое начало, единственный возможный бог, от которого все произошло и которым все движется и существует. В основе мира материальная стихия, не имеющая никакой цели, мировая безсмыслица, в которую все возвращается. Разум, сознание, любовь, все ценности культуры, превращаясь в материю, безследно уничтожаются. Все из безсмыслицы и в безсмыслицу.

Официальная программа партии нам указывает, что должно заменить Бога истинного на тех богов, в кого коммунисты верят. Вместо Отца-Бога — материя; вместо Христа-Сына Божия — обладатель всеми богатствами мира и славой их, человек, отрекшийся от Бога (Мф. 4, 8-10); вместо Духа Святаго и благ вечного Царствия Божия — воодушевляющая идея земного царства мамоны — врага Божия (Мф. 6, 24).

Материя, человек и богатство — вот триединый бог нынешнего язычества, начало, середина и конец, основание, цели и идеал новой религии, уже отвергнутой христианским понятием об идолопоклонстве и всем его учением о Боге и спасении человека. Снова эти боги явились в новом виде, как объяснители мира и вершители его судеб. Какой из этих богов важнее, нельзя сказать, они суть одно.

Культ. Таким образом, ныне явилось учение, которое рекомендует себя, как заменяющее веру в Бога, то есть, само как религия, достаточная для удовлетворения соответствующих запросов человека. И мы видим, что новые боги действительно окружены соответствующим культом.

Есть соборы-съезды, утверждающие догматы. Есть догматы, непогрешимые основания, не верить в которые — преступление. Есть вера в будущие блага, ради которых отняты все настоящие, причем эти будущие блага будут принадлежать даже не вам, как в религии, а другим поколениям. Есть святые отцы, их иконы — носимые портреты, хоругви красных знамен, шествия некрестных ходов, пение гимнов, цитирование писаний, проповедь, славословия, благодарения, моления и покаяния. Есть жрецы этого культа и боги-олимпийцы, принимающие непрестанные похвалы. Это непогрешимые вожди и безошибочные в своих решениях папы, которым все обязаны безпрекословным послушанием. Культ этот идольский и омерзительный и известно, как верные христианские души без отвращения и возмущения не могут смотреть на это идолослужение и пародию на религию.

Жертвы. Для воплощения бога-мамоны, мирового социалистического хозяйства, жрецы его требуют безконечных, бесчисленных жертв трудом, деньгами, жизнями. Россия знает уже много лет по своему ужасному опыту, что такое поклонение языческим богам. Служение им требует миссионерства, распространения их влияния в мире, воспитания веры в них, похвал им и благодарностей за блага в России, и одновременно хуления на остальной мир, где они еще не царствуют, вплоть до того, чтобы за «железным занавесом» обманывать своих относительно жизни заграницей, а заграничных относительно жизни своих.

Конечно, если этот идол — объединенное около богатств мира пролетарское человечество — ставится на всемирный пьедестал, то требуются и планетарные обманы. Но жрецы требуют для воплощения его революций, насильственных переворотов с отнятием власти и богатств, с борьбой, убийством и грабежом. Для этого нужно развивать в людях зависть, вражду, обман, провокацию, предательство, сокрытие преступлений, молчание в одних случаях и шум в других.

Все привлекаются служить этим богам такими нечистыми, отвратительными жертвами, чтобы идолослужение это утверждалось в мире, распространялось все больше. Одни добровольно приносят эти жертвы, другие принуждаются к ним под страхом самой смерти, третьи подкупаются.

Гонения. Создав религию, якобы заменяющую Бога истинного, найдя своего бога, в которого требуется вера, чтобы воплотить его, обставляя веру культом и требуя жертв, большевизм проявляет и чисто религиозную нетерпимость, когда, кроме идейного оружия в борьбе с религиозными противниками, применяет к ним и физическое насилие. Однако, как его идолы, культ и жертвы носят современный утонченный идейный характер, так и гонения, несмотря на свои очевидные физические последствия, таковы же.

Прикрытый лицемерием и ложью антирелигиозный фанатизм большевиков носит даже более отвратительный характер, чем когда-либо бывший религиозный. Древние язычники действовали прямолинейно. Теперь же не объявляют открытого гонения на религию, но преследуют скрыто, лукаво, хитро. Объявляют отделение Церкви от Государства, проводят национализацию и лишают Церковь имущества в виде духовных школ и монастырей и других учреждений чисто религиозного назначения. Закрывают храмы, якобы не для борьбы с религией, а для защиты материальных интересов самих верующих, когда прихожане не в силах заплатить непосильный налог, который наложен на храм той же властью, или для безопасности граждан, так как храм не ремонтируется, или для склада картофеля, зерна, дров, заготовленных для насущных нужд населения.

Народ уверяют, что аресты духовенства не являются мерой борьбы с религией, а самозащитой его от своих политических врагов. Духовенство якобы совершает политические преступления, хотя эти обвинения предъявляются без малейшего основания. Вся злейшая борьба с религией прикрыта благовидными предлогами.

Отречение от веры в Бога в прямом и официальном смысле, как включенное в программу коммунистов, требуется таким образом только от вступающих в правящую страной партию. Сам по себе этот факт огромного значения, как получивший место в наши времена и поставленный во главу угла государственного строительства. Им и определяется гонение на веру.

В отношении к остальным членам государства и общества отречение от веры в Бога поставлено не официальным, а практическим условием службы и карьеры. Интеллигенция, военные, служащие, которые бывают замечены в симпатиях к религии, в посещении церкви, сначала подвергаются персональным «увещаниям» начальства или специальных агитаторов, а потом перемещениям, увольнениям, понижениям, исключениям по службе. Рабочие верующие — прежде всего сокращениям и увольнениям при первом случае, раньше всех других. Молодежь — позору в стенных газетах школ и обструкции.

В массах простых верующих внимание гонителей обращено на деятелей Церкви и особенно ревностных мирян, которых арестовывают и высылают при всякой очередной репрессии населения. Оставляются в совершенном покое старики простонародья, ибо вместе с их вымиранием «отмирают и религиозные предрассудки». В таком же смысле отречение от веры не требуется от духовенства и церковной иерархии коль скоро оно само, под давлением репрессий и без-конечных тюрем и лагерей, не откажется публично от веры и не сложит с себя сана, или, по крайней мере, не принесет некоторых жертв богам советской власти, которые по существу равносильны отречению от веры, не поможет ей в ее политических и антирелигиозных даже целях. Другим путем оно не освободится от репрессий.

Однако остаются все же массы женщин и мужчин выше среднего возраста, домашнего труда и мелких профессий, которые без контроля и под контролем власти посещают богослужения и наполняют немногие оставленные им церкви в огромных, больших и малых городах и селах великой страны.

Исповедники и падшие. Во время всенародной переписи многие верующие показывали себя неверующими из малодушия, другие, со слезами того же страха, преодолеваемого, однако, обязанностью исповедания, записывались верующими, и таких оказалось множество, к огорчению власти. Были интеллигенты, которые записывались в союз безбожников, чтобы продолжать иметь у себя Библию, якобы для антирелигиозных целей. Некоторые профессора искренно радовались, что их наука исключает антирелигиозные темы.

Другие принуждены бывают приносить жертвы советским идолам несколькими антирелигиозными фразами от имени их наук, отдаленно соприкасающихся с религиозными воззрениями. Популярная научная литература самых последних советских изданий никогда не обходится без антирелигиозных выпадов (будь то «Происхождение небесных тел» или «Происхождение гор и материков», «Землетрясения» и т. п.). Иногда можно просто удивляться, как они находят повод к этому. Видно, какая нужда заставляет их так писать. Остается упомянуть о политических и антирелигиозных выступлениях выдающихся служителей науки и искусства, чтобы перейти к служителям Церкви.

Мы видели как в своих «действиях в пользу врагов Церкви» были принесены все нечистые идольские жертвы ложью, клеветой, обманом, предательством, враждой, лестью, человекоугодничеством³⁸. Всего этого нельзя сделать без отречения христианства на самом деле, без лишних слов, но в той или другой мере, каждый раз, когда нужно отрицать гонения, клеветать на исповедников, вводить в заблуждение верующих, хвалить и благодарить палачей народа и гонителей Церкви. Солидаризироваться с радостями и успехами большевистской власти это — «приобщаться злым делам ее» (Ин. I, 11).

³⁸ Образцом нечистой и грешной идольской жертвы лицемерием, угодничеством и человеконенавистничеством является обращение собора епископов «ко всем христианам мира» 8 сент. 1943 г., в котором последние призываются к борьбе за «полное уничтожение кровавого фашизма, поправшего идеалы христианства и свободу христианских церквей». У себя этого так и не заметили.

Что центральное церковное управление может служить прямо и косвенно политическим целям христианского государства, по большей части не только не изменяя вере, но и утверждая ее этим, это известно. Но чтобы оно могло сделаться служителем преступных революционных, разрушительных целей и средств безбожного государства, борющегося с Церковью и со всякой верой, это нечто новое и чудовищное, это победа сатаны, это падение христиан, это идоложертвование.

Суд над падшими. Религия и Церковь — сфера свободы, и суд церковный являет свою силу преимущественно над теми, кто ищет правды Божией и спасения, считает себя членом Церкви и хочет остаться в ней, но имеет пятно на совести и скорбь о случившемся с ним, особенно во время гонений, когда ему пришлось исполнить какое бы то ни было желание язычников, не только прямо отрекшись от имени Христа, но и при исповедании Его. Для пробуждения нашей померкшей совести, перечисляемые древними канонами и историей Церкви виды падения имеют исключительную цену. При свете их ясна картина и современного падения христиан.

Из правил Петра Александрийского мы видим, что некоторые проходили мимо идолов, не кланяясь и не принося жертв. Другие, так называемые либелатики, получили за взятку от римского начальства письменную справку (либели) о принесении ими жертвы, хотя на самом деле этого не было. Один павший, по словам св. Киприана, рассказывал: «я, когда представился случай иметь записку, пошел к начальству и объявил, что я христианин, и мне не позволено приносить жертву и нельзя приступить к жертвеннику дьявольскому, и что я даю за это плату, чтоб мне не делать непозволенного» (п. 43. Ч. 1. Твор.).

Таковые не совершали жертвоприношения или воскурения фимиама перед гением императора, но выполнили приказ языческой власти о выявлении своей лояльности в ущерб христианской совести. Некоторые вместо себя ставили наемников из язычников и даже собственных рабов из христиан. Образовался вид павших, так называемых традиторов или предателей, которые выдавали по требованию власти книги Священного Писания, церковные сосуды или имена христиан. Они не отступили от веры, но, по тем или иным соображениям, споспешествовали язычникам против христиан, указывая им пути и дома христиан (Григ. Неок. 8, 9). Это большей частью духовные лица — пресвитеры и епископы. Но в отношении утвари и здесь хитрили и выдавали еретические книги и старые церковные вещи на слом, или не бывшие в употреблении.

Некоторые по принуждению приняли «нечто идоложервенное или некую пищу в руки насилием утеснителей влагаемую, но непрерывно исповедовали, что они христиане». Иные только под угрозой муками или отнятия имений, или изгнания, поколебались и идоложертвовали, причем некоторые дважды и трижды идоложертвовали по принуждению.

Были такие, которые идоложертвовали по принуждению, но сверх того «перед идолами пиршествовали, и, быв приведены, с веселым видом вошли и одежду употребили драгоценнее обыкновенной и участвовали в приготовленном пиршестве безпечно». А иные «вошли в одеянии печальном и, возлегши, ели, плача между тем во все время возлежания». Еще были, которые «пиршествовали в языческий праздник на месте, присвоенном язычниками, но приносили и ели свои собственные снеди». Наконец, были такие, «которые не только сделались отступниками, но и восставали на братий и принуждали их к отступлению, или были виновниками такового отступления» (Анк. 3-9).

Сообразуясь с мерой преступления и качеством покаяния, павшие подвергаются лишению причащения даже на двенадцать лет, как, например, отпавшие без принуждения (Перв. 11), а клирики, кроме этого, всегда почти извержению из священного чина.

Обычный путь покаяния — три года, проводят между слушающими слово Божие, семь лет припадают, прося прощения грехов у каждого с поклоном, стоят у дверей церковных, затем ниц простертые или коленопреклоненные, присутствуют на литургии оглашенных и выходят по возгласу «оглашенные, изыдите», а потом уже допускаются до литургии верных и до святого причащения.

Павшими признаются все христиане, которые либо прямо отпадают от веры, либо тем или иным нравственно нечистым путем обойдут возложенную на христианина обязанность исповедания веры. Церковь осудила все хитрости во избежание открытого исповедания веры, как выражения малодушия и трусости. Какое бы то ни было исполнение желаний язычников даже при исповедании имени Христова подлежало суду Церковной власти и собора, не говоря о том, что себя представляли на сей суд со смирением и сами провинившиеся. Всякое фальшивое сохранение веры Христовой напоминает двоеверие древних иудеев, которые и Богу истинному поклонялись, и идолам служили (3 Цар. 3, 3).

Массовое падение верующих в России напоминает подобное явление во времена языческого императора Декия, но в данном случае пало и само высшее церковное управление после десятилетнего исповедничества и борьбы. Оно впало в малодушие, маловерие и земные расчеты в борьбе с безбожием, желая сохранить собственное существование и, принадлежа к разряду падших во время гонений, должно понести все последствия суда над таковыми.

Эпоха отступления. Перед язычеством ли мы стоим, не больше ли? Ведь язычество боролось за благочестие и веру в богов и являлось грандиозным недоразумением, которое должно было преодолеть, познавши единого истинного Бога, как Творца, как Воплощенного Спасителя и как Духа Животворящего. Апостол Павел пророчествует не о своей эпохе, когда говорит об отступлении. Это будет не язычество и не отступление от Христа снова в язычество, а в чистую форму богоборства, в «превозношение выше всего называемого Богом и святынею» (2 Фес. 2, 3-4).

Это богоборство — не языческая ошибка, не недоразумение, а сознательное преступление «человека греха и сына погибели». Вот в какую эпоху, надо бояться, мы вошли. Соглашение церковной власти с безбожной властью мирового нечестия, уже наводнившего мир преступлениями, это блуд больший, чем блуд ветхозаветной церкви с языческими властями и богами. Здесь посягательство на вселенскую Церковь, антихриста на Христа и извращение путей Церкви, взрыв ее изнутри, который делает Московская Патриархия, впавшая в блуд с антихристом, коварно предложившим мир Церкви для ослабления ее влияния в мире.

Грядущий Собор, который придет в свое время, оглянувшись назад, вероятно, уже безошибочно определит его. Тогда он, может быть, изречет более тяжелый суд: анафема, маран-афа, да будет отлучен до пришествия Господа (1 Кор. 15,22).

Только ради твердости канонических оснований суда над Патриархией мы должны были остановиться на языческих элементах современного безбожия, как уже пережитых Церковью.

Строй церковного управления первого десятилетия, в силу стеснительных внешних обстоятельств, был только по форме полуканоническим, ибо первоиерарх не «управлял церковными делами совместно со Священным Синодом и Высшим Церковным Советом», и сами первые епископы не по избранию этих органов управления занимали свой пост, а по завещанию, но по самому существу своему он был совершенно каноническим, ибо преемство власти делалось законным по согласию всех епископов, а законность действий первого епископа заключалась в том, что он «ничего не творил без рассуждения всех».

Когда же первый епископ поступил без рассуждения всех и сознательно порвал свое единство с епископатом, и впал в евоеволие и самочиние, злоупотребив своим положением единоличного главы Церкви, то управление, по форме полуканоническое, стало по существу неканоническим.

Без рассуждения же всех он поступил в вопросе принятия условий легализации Церкви в безбожном государстве, которые были уже отвергнуты всей Церковью в предыдущей борьбе. Эти же условия повлекли за собой преступные действия в пользу врагов Церкви и нарушения ряда церковных законов. Указанные преступления предусмотрены канонами вселенского значения, определениями Собора 1917-18 гг. Российской Поместной Церкви, учением Церкви и Священным Писанием.

Превышение полномочий первым епископом и подсудность его Собору: Апост. 34. Кир. 1 и др.

Действия в пользу врагов Церкви, как предательство: Опред. Соб. 5/18 04 1918 г. Григ. Неок. 8-9.

Вмешательство гражданской власти в церковные дела: Четв. 6. Седьм. 3. Апост. 30.

Пренебрежение младшими прав старших по рукоположению: Карф. 97. Состав Собора: Перв. 5. Четв. 19. Карф. 87, 27.

Догмат о Церкви: 9 чл. Символа Веры.

Падшие во время гонений: Лаод. 39. Перв. 10, 11, 14. Анк. 4-9. Григ. Неок. 8-9.

Посмертный суд: Карф. 92.

Священное Писание: Долг исповедничества — Мф. 10, 32-33; 5, 10.

Раздельность кесарева и Божьего — Мф. 22, 15-22.

Невозможность союза христианства с безбожием — 2Кор. 6, 14-16.

Лишение церковного общения внешне и открыто безнравственных людей (и злоречивых) — 1 Kop. 5,4-11 и т. д.

Московская Патриархия в современном ее составе ответственна за свое прошлое и за действия митр. Сергия, потому что возглавители ее, как были ближайшими сотрудниками митр. Сергия, так и согласились продолжать церковное управление на установленных им беззаконных началах. Сам же митр. Сергий подлежит церковному суду и после своей смерти, в результате которого может подлежать и отлучению. Так были анафематствованы соборами Феодор Мопсуетский, Гонорий Римский, Кир Александрийский, Сергий, Пирр, Петр и Павел Константинопольские.

Московская Патриархия, будучи осужденной мнением Духовного Собора епископов русской Церкви, полномочно действовавшего во время гонений, продолжает насильственно пребывать во главе Церкви, а потому подлежит и новому суду церковного свободного собора, который будет в силах прекратить ее существование и избрать другое высшее церковное управление. Она имеет против себя в настоящем доказанные обвинения, которые могут быть расширены, дополнены, уточнены еще более со временем, когда будет доступ ко многим другим данным.

Подсудность Патриархии ничем неотвратима, разве только по физической невозможности этот суд произвести, по недосягаемости ее за перегородкой Советской власти. Он может быть отложен на сколько угодно времени, но он неизбежен, как неизбежно и осуждение Сергиевской Патриархии.

Внимая памяти исповедников и страдальцев Церкви, которые остались запрещенными и поруганными своею же церковной властью, соборный суд санкционирует деяния Духовного Собора, бывшего во время гонений, и признает осуждение Московской Патриархии уже совершившимися. Всех, ей не подчинившихся, как осторожных и заявивших только протест против ее действий, так и решительно отторгшихся и прекративших общение с нею, суд объявит правыми, а не заявивших протеста, и тем более пособников и защитников неправых дел ее признает осужденными вместе с нею, и наложит на них, как и на нее, церковные наказания.

Как бы мы ни старались не предвосхищать решений будущего Собора, но мы не можем предположить, что даже при самой великой своей снисходительности к павшим во время гонений и при раскрытии множества извиняющих их обстоятельств, если Церковь не осудила бы отказ от исповедничества правды Христовой пред людьми, то отменила бы заповедь Божию и не оградила бы себя в дальнейшем от таких отступлений.

Для приведения себя в порядок от безволия и расслабленности и чтобы не осудить строгости суда церковного, возьмем пример строгости от суда военного. Сословие военных обязывает быть жертвенным, и за невыполнение обязательства быть храбрым и отдать жизнь свою, если потребуется, для защиты отечества, члены его подлежат суду. Так некогда военно-морской суд Кронштадтского порта признал адмирала Небогатова виновным в том, что 15 мая 1905 г., будучи настигнут в Японском море неприятельской, превосходящей в силах, эскадрой, приказал поднять сигнал о сдаче, хотя и имел возможность защищаться. Суд признал уменьшающими вину обстоятельства: прежнюю долговременную безпорочную службу, крайнее физическое утомление после тяжелого перехода и угнетенное состояние духа после бывшего накануне боя, в котором погибли лучшие корабли, и, хотя приговорил его и трех других подсудимых командиров к смертной казни, но постановил ходатайствовать перед Государем о замене смертной казни заточением в крепости каждого на 10 лет (В. Руадзе. Проц. Адм. Небогатова. 1907 г.).

И у нас «превосходящий в силах противник» и сдавшийся ему митр. Сергий «имел возможность защищаться». Возможно, что и он утомлен был длительной борьбой с врагом, но все же угнетенное состояние духа вождя духовного менее простительно. А вот, что касается прежней службы, то здесь не уменьшающее, а увеличивающее вину обстоятельство. Она была небезпорочная. Десять лет отлучать от причащения у нас полагается тех, кто сам сдался и других понуждал к тому же (Анкр. 9). Есть также казнь и смертная — до пришествия Господа Иисуса, до будущего суда Господня, если Церковь не в силах помиловать. А связанное на земле будет связано и на небесах.

Есть примеры и другого порядка.

Во время гонений на веру Божию иудеев от язычников, когда прославились мученичеством святые исповедники семь братьев Маккавеев с учителем их Елеазаром и матерью Соломонией, когда восстал ветхозаветный антихрист, царь Антиох Епифан, который ограбил церковные ценности, посвятил храм Иерусалимский Юпитеру Олимпийскому и принуждал евреев к отступлению от Бога, тогда прославился предательством никто иной, как сам первосвященник народа Божия Иасон, а за ним Менелай, брат Симона, попечителя храма, также предателя сокровищ. Вот имена тех, которые «не размышляли о том, что успех против одноплеменников есть величайшее несчастье» (2Мак. 5,6).

Уния митр. Сергия с безбожниками напоминает нам другое имя, Исидора, также Московского митрополита, который хотел завести унию с папизмом в 15 столетии. Но если уния с еретиками была отвергнута Церковью, то какова судьба унии с безбожниками? Слава Богу, не много у нас таких имен.

Вне славного и великого списка страдальцев и исповедников времен страшного гонения будет упомянут и злочестивый Сергий, лжепастырь Российской Церкви и его последователи по Московской Патриархии, которым да даст Бог, доколе живы, стать на путь покаяния и возвращения к правде и исповедничест-ву. Они сделали попытку узаконить Божие учреждение Церкви в боговраждеб-ном государстве, и возлюбили тьму больше, нежели свет, и ложь предпочли Истине, больше угождая власти земной, нежели небесной. Они предпочли не страдать с Церковью, а много лет пребывать в благополучии ценой всякой неправды. После большевицкой власти, от праведного пути отпавшей и народ постаравшейся вовлечь в душепагубную пропасть, чтобы вместе с нею погиб, мы ждем соборного слова Русской Церкви о небесной жизни, которое врага прогонит, неверие в веру претворит и погубит все это мечтание бесовское. Однако, в ожидании этого великого дня победы, мы, участники еще продолжающейся борьбы, должны поставить себя на определенную сторону. Весь опыт нас научил, что в борьбе с врагом мы не можем стать на путь компромисса с ним, хотя бы через признание Московской Патриархии. Ее компромисс с ним уже осудил ее.

Мы категорически утверждаем: современная Московская Патриархия в составе патриарха и его Синода — неканоническое учреждение.

Как осужденная Духовным Собором времени гонений при своем возникновении в 1927 г., как оставшаяся без обещанного церковного суда на своем незаконном соборе в 1945 г., как погрешившая против веры в догмате о Церкви и в падении во время гонений и потому предосужденная Церковью до формального разбирательства Собора, не может рассчитывать на послушание себе от своей паствы.

Части Русской Церкви, епархии и приходы, их епископы, клирики и рядовые члены, могущие осуществить неподчинение Московской Патриархии и прекратить с ней общение, впредь до суда над ней свободного Российского Поместного Собора, обязаны это сделать теперь же по долгу совести, голосу правды Божией, и велениям евангельских заповедей и церковного закона.

Репрессии против Церкви со стороны советского режима, являвшегося порождением тоталитарной системы и идеологии, свидетельствовали о том, что борьба на стороне красного коммуно-социализма неизбежно вела к порабощению славянских и других народов, использованных в этой войне в качестве “пушечного мяса”.

Однако если большинство православных иерархов и духовенства на оккупированных территориях понимали это, заняв позицию духовного нейтралитета, то иерархи Московской патриархии на оставшихся под Советами территориях официально провозгласили “священную войну” и недвусмысленно призвали народ воевать на стороне богоборческого режима Сталина. Так, самозванно именующий себя “патриаршим местоблюстителем”, митр. Сергий (Страгородский) уже в первый день войны 22 июня 1941 г. обратился к “советскому народу” с воззванием, в котором не только призвал к “защите Советской Родины”, но и объявил “прямой изменой пастырскому долгу” даже сами размышления духовенства о “возможных выгодах по другую сторону фронта”. При содействии НКВД это воззвание было разослано по всем приходам страны, где в обязательном порядке зачитывалось после богослужений.

Не успев начать войну первым, и опасаясь потерять поддержку народа, сталинский режим в отчаянии решается воспользоваться пропагандистским трюком — культивированием в народе национально-патриотических и религиозных чувств. Как утверждает Э. И, Лисавцев, уже в июле 1941 г. между сталинским правительством и митр. Сергием (Страгородским) впервые состоялись неофициальные переговоры¹. В ходе разработанной на них Программы антигитлеровской пропаганды в октябре 1941 г., когда немецкие войска вплотную подошли к Москве, митр. Сергий выпустил Послание, в котором осуждались православные иерархи и священнослужители, установившие на оккупированных территориях контакты с местной немецкой администрацией. Фактически под отлучение митр. Сергия подпадали все иерархи и духовенство, в том числе и оставшиеся в юрисдикции Московской патриархии (МП), оказавшиеся на оккупированных немцами территориях.

Издав Послание, в тот же день митр. Сергий и все члены канцелярии МП вместе с советским правительством и руководящим составом Сов. армии и НКВД были эвакуированы из Москвы в Ульяновск (бывш. Симбирск), где 24 ноября Сергий издает новое обращение к народу, в котором призвал к “священной войне за христианскую цивилизацию, за свободу совести и веру”², Всего за годы войны С. Страгородский выпустил более 23 подобных обращений. Неоднократно призывал к “священной войне” и митр. Николай (Ярушевич), чьи обращения к партизанам и народу в качестве листовок советская военная авиация в огромном количестве забрасывала на занятые германскими войсками территории. Однако подобные послания только провоцировали немецкое командование, и вызывали ответные репрессии против местного духовенства и населения. Помимо этого митр. Николай неоднократно выступал с воззваниями к “заблудшим” Румынской и Болгарской православным церквям, румынским и болгарским солдатам, воевавшим на стороне Германии, а также к населению и Церкви в Югославии, Чехословакии, Греции и других стран. Сам Николай Ярушевич был назначен членом созданного по решению компартии т. н. “Всеславянского комитета”, а также Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию фашистских преступлений. И именно на митр. Николае, как члене этой комиссии, лежит вина за ложь и дезинформацию о сталинских преступлениях: он был в числе подписавших безпрецедентное по лживости заявление о том, что расстрелы тысяч польских офицеров в лесу под Катынью были совершены немцами, а не советскими карательными спецподразделениями, как это было на самом деле. Причем подобные факты не были единичными.

Все в тех же пропагандистских целях в 1942 г. в типографии Союза воинствующих безбожников, временно переданной для пользования МП, на нескольких иностранных языках выходит солидно изданная книга “Правда о религии в России”, предисловие к которой составлено С. Страгородским. Как сказано в этом предисловии: “… Эта книга есть ответ прежде всего на “крестовый поход” фашистов, предпринятый ими якобы ради освобождения нашего народа и нашей Православной Церкви от большевиков”³. Вся книга, с первой до последней страницы переполнена излияниями безоговорочной преданности сталинскому режиму и лживыми заверениями о “полной религиозной свободе в СССР”.

Словно злая шутка, как надругательство над памятью сотен тысяч мучеников за веру, погибших в годы сталинских репрессий, звучал и текст телеграммы митр. Сергия Московского от 7 ноября 1942 г. на имя Сталина по случаю 25-летия Октябрьского большевицкого переворота: “Сердечно и молитвенно приветствую в Вашем лице богоизбранного вождя наших воинских и культурных сил, ведущего нас к победе над варварским нашествием…”⁴

Однако кроме пропаганды и идеологической поддержки советского режима, духовенство и прихожане МП оказывали и серьезную финансовую помощь действующей армии. Так в телеграмме митр. Сергия от 25 февраля 1943г. на имя И. Сталина сообщается: "В день юбилея нашей победоносной Красной Армии приветствую Вас как ее Главнокомандующего от имени духовенства и верующих Русской православной церкви, молитвенно желаю Вам испытать радость полной победы над врагом… Верующие в желании помочь Красной Армии охотно откликнулись на мой призыв: собрать средства на постройку танковой колонны им. Дмитрия Донского. Всего собрано около 6 000 000 рублей и, кроме того, большое количество золотых и серебренных вещей…”⁵.

Хотя, и здесь не обошлось без пресмыкательства и лести. Наверное, мало кому известно, как происходила церемония передачи той знаменитой танковой колонны советскому военному командованию. А выглядела она так: митрополит Николай (Ярушевич) подходил к танку, вручал командиру т. н. формуляр (своего рода паспорт танка), говорил краткое напутствие, и заканчивал его унизительной для православного иерарха верноподданнической здравницей на честь “богопоставленного Верховного Вождя наших воинских сил Иосифа Виссарионовича”⁶. И так — у каждого танка!

Когда подобные панегирики произносил командир воинской части, принимавшей танковую колонну им. Дм. Донского, или государственные советские и партийные функционеры, это еще как-то можно было понять, хотя тоже с горечью на душе; но когда такие слова исходят из уст “православного митрополита” — возникает естественный вопрос: кому, какому богу он служит?..

Принимая во внимание такую лояльную позицию руководства МП, и опираясь на удачный эксперимент нацистской Германии на оккупированных территориях, Сталин, после долгих колебаний, окончательно решается на более широкомасштабное использование религии в достижении собственных политических целей. Тем более, что это способствовало бы новому насаждению коммунистической тирании на “освобожденных” территориях и в странах Восточной Европы. “Прежде всего, — писал в своей докладной записке Германским оккупационным властям еще 12 ноября 1941 г. Экзарх МП в Прибалтике митр. Сергий (Воскресенский), — для Советского государства существование легального церковного управления было очень важно в целях рекламы и пропаганды. В иностранной еврейской прессе, желавшей привлечь сердца своих либеральных читателей к “Сталинской конституции”, можно было указать на существование “Патриархии”, как неоспоримое доказательство, что в Советском государстве даже Православная Церковь, эта опора реакции царизма, — пользуется полной религиозной свободой. С другой стороны, если бы патриаршее управление и его члены были бы уничтожены, то трудно было бы привести к молчанию заграничную печать. Особенно сильный и длительный отклик это вызвало бы у православных балканских народов… Существование патриаршего управления было допущено, так как его упразднение, как и всякая форма явного гонения на Церковь не отвечало бы интересам тонкой атеистической пропаганды, и могло вызвать политически нежелательное возбуждение в широких массах православных верующих (число их исчисляется от 30 до 60 млн.) и возбудить еще большую ненависть к властям.

Роспуск официально признанного патриаршего управления неизбежно вызвал бы к жизни тайное управление, полицейское наблюдение за которым было бы затруднительно... В России была вообще очень деятельная тайная религиозная жизнь — тайные священники и монахи, катакомбные церкви (общины) и богослужения., крещения, исповеди, причащения, браки, тайные богословские курсы, тайное хранение богослужебной утвари, икон, богослужебных книг, тайные сношения между общинами.

Чтобы уничтожить также и катакомбную патриархию, понадобилось бы казнить и всех епископов, в том числе и тайных, которые были бы несомненно посвящены в случае нужды. И если бы вообразить невозможное, что удалось бы полностью уничтожить всю церковную организацию, то вера все-таки осталась бы, и атеизм не выиграл бы ни шага. Советское правительство это поняло и предпочло допустить существование патриаршего управления”⁷.

Но были и другие, более существенные причины: еще в конце сентября 1941 года Уильям Эверелл — уполномоченный представитель Президента США Ф. Рузвельта в Москве — во время переговоров с Молотовым и Сталиным по поводу привлечения США на сторону СССР в войне с нацистской Германией, поднял вопрос о политике в отношении религии в СССР. Для Рузвельта это был один из ключевых вопросов, от которого зависел окончательный результат переговоров и возможность оказания военной помощи СССР. В связи с этим уже 4 октября 1941 г. заместитель советского министра иностранных дел Соломон Лозовский заверил делегацию США, что религия как в СССР, так и вне его имеет большое значение для повышения патриотического духа в стране, а по сему, если и были в прошлом допущены какие-то просчеты и ошибки, то они будут исправлены⁸. Чтобы сымитировать т. н. “свободу совести” в СССР и этим подкупить страны Запада, Сталин начинает осторожные заигрывания с религией. Но изначально не с Московской патриархией, как это ошибочно принято считать, а с Ватиканом. По инициативе представителя Президента США в Риме Майрона Тейлора сталинское руководство уже в мае 1942 г. начинает вести тайные переговоры (под официальной вывеской выяснения судеб итальянских и советских военнопленных) с дипломатическими представителями Ватикана. Оба лидера, как Сталин, так и Рузвельт, заинтересованы были склонить Пия XII, имевшего большое влияние на верующие массы в Европе и Америке, на сторону создающейся антигитлеровской коалиции. В своем послании папе от 3 сентября 1941 г. Рузвельт писал: “Я думаю, что для религии будет менее опасно, если в этой войне победит Россия, чем если выживет германская разновидность диктатуры. Кроме того, для меня важно, чтобы церковные руководители в США признали эту реальность и публично отстаивали ее; они не должны закрывать глаза на эти фундаментальные вопросы. К сожалению, Ваша сегодняшняя позиция скорее приносит выгоды немецкой стороне”⁹. В свою очередь Сталин тоже был заинтересован, чтобы Ватикан предал анафеме гитлеровский режим и призвал народы Европы к священной войне с нацизмом. Поэтому Сталин и согласился на предложения Рузвельта и начал вести тайные переговоры об установлении между Кремлем и Ватиканом дипломатических отношений. Одновременно, в начале мая 1942 г. в Москву, по инициативе советского правительства, прибыл военный римо-католический епископ Юзеф Гавлина, который в тесном сотрудничестве с послом польского эмигрантского правительства в Москве Станиславом Котом и советскими военачальниками, руководил организацией агитационной работы среди польских солдат, обучавшихся под Ташкентом военному делу перед отправкой на фронт под руководством генерала Андерса¹⁰. Подобного невероятного прецедента в советской армии, даже в ее польских частях, еще несколько месяцев назад никто и предположить не мог.

“Папа является важнейшим партнером по переговорам, которого Сталин после войны посетит в Риме, он — моральная сила, уважаемая советскими правителями”,— заявил 5 августа 1942 г. апостольскому легату в Тегеране посол Польши в Москве Станислав Кот¹¹. Подобные перемены в СССР отмечает и апостольский легат в Бейруте Реми Лепре, который 9 июня 1942 г. отправил в Рим отчет о благоприятном развитии советской политики в отношении религии и даже отмечал некоторое сближение с Католической Церковью¹².

Несмотря на то что переговоры между Кремлем и Ватиканом проходили в условиях строгой засекреченности, информация об этом очень быстро просочилась в западную прессу, что в свою очередь вызвало недовольства у Германии. 4 апреля 1943 г. германское посольство при Ватикане обратилось к папскому Государственному секретариату с требованием дать разъяснения по поводу полученной Гестапо секретной информации о том, что кардинала Спеллмана ожидают в Москве для подготовки договора между Ватиканом и Москвой¹³. Ватикан, пытавшийся в той ситуации подыгрывать всем подряд — Вашингтону, Берлину и Москве одновременно, вынужден был официально опровергнуть эту информацию, при этом продолжая вести тайные переговоры с Москвой. В свою очередь это очень оскорбило Сталина, после чего переговоры на какое-то время были прерваны, а в сентябре 1943 г. состоялась знаменательная встреча Сталина с руководством полуживой Московской патриархии. Но и после этого еще какое-то время взоры Сталина в сторону Ватикана не прекращались. Уже в сер. марта 1943 г. апостольский легат в Турции Анжело Джузеппе Ронкалли (будущий папа Иоанн XXIII) под предлогом обмена списками военнопленных вступил в новые переговоры с советским консулом в Анкаре Ивановым. На основе отчетов Ронкалли 26 марта 1943 г. в папском Информационном бюро был составлен план восстановления прямых связей с Советским правительством. Но эти запоздалые попытки очень долго наталкивались на молчание. Однако уже через полгода 26 февраля 1944 года в "Трибюн де Женев" появилось сенсационное сообщение о возможностях заключения конкордата между СССР и Ватиканом, а 28 апреля 1944 г. в "Правде" появилась необычная фотография, изображавшая Сталина и Молотова вместе с католическим священником из США о. Станиславом Орлеманьским. Вечером того же дня Орлеманьский заявил, что в Сталине он нашел не только своего друга, но и — как покажет будущее — друга Римско-Католической Церкви¹⁴. Орлеманьский дважды вел переговоры со Сталиным лично, причем каждый раз переговоры длились около двух часов. 12 мая 1944 г. в Чикаго он дал первую после своего возвращения пресс-конференцию. Он говорил о Сталине как об очень демократичном и открытом человеке. "Я сказал Сталину, что наиболее важным является вопрос религии. Он ответил, задав мне следующие вопросы: Что Вы думаете об этом? Что бы Вы посоветовали сделать?” После этого Орлеманьский спросил: “Считаете ли Вы возможным сотрудничество с папой Пием XII?”, на что Сталин ответил: “Я считаю, что это возможно.” Орлеманьский: “Считаете ли вы правильным то, что Советское правительство продолжает свою политику преследования и подавления Католической Церкви?” — Сталин: “Как поборник свободы совести и свободы вероисповедания я считаю политику подобного рода недопустимой, даже немыслимой”. Сталин, по словам Орлеманьского, обещал начать плодотворное сотрудничество с Католической Церковью и даже сделать ее привилегированной в СССР религией¹⁵. Одновременно в “Правде” появились статьи о том, что с Ватиканом действительно можно и нужно сотрудничать¹⁶

Помимо этого, между Сталиным и Пием XII было достигнуто тайное соглашение, согласно которому Сталин обещал предоставить Римско-Католической Церкви в СССР привилегированное по сравнению с другими конфессиями положение, а Ватикан в замен признавал первенствующую роль Москвы при послевоенном разделе Европы, давал согласие на аннексию Западной Украины и даже ликвидацию Украинской Греко-Католической Церкви (УГКЦ)¹⁷. Такая иезуитская политика и предательство по отношению к собственной униатской пастве объясняется тем, что в случае победы в войне Сталина Ватикан надеялся при его поддержке включиться в новый раздел сфер влияния в Европе, а также закрепить свое господствующее положение в советской зоне. Ради этого ватиканские дипломаты готовы были пожертвовать даже жизнью сотен тысяч “неполноценных католиков”, каковыми они всегда считали украинских и белорусских униатов. На такой шаг Пия XII усиленно подталкивал и официальный Вашингтон. 21 июня 1944 г. во время встречи с Пием XII представитель США Майрон Тейлор настоятельно советовал при построении послевоенной Европы плодотворно сотрудничать с СССР, который, по его мнению, не только ведет успешные военные операции, но и “усиленно стремится приобщиться к европейским демократическим ценностям”¹⁸.

Но, с другой стороны, этим планам серьезно мешала Германия, на стороне которой выступала влиятельная в Римско-Католической Церкви консервативная партия кардиналов и епископов, особенно в Италии, Испании, Португалии, Австрии и других странах. Тем более что Ватикан находился на занятой германскими войсками территории, хотя и не был ими оккупирован. Узнав о новых тайных переговорах, германский посол при Ватикане граф Эрнст фон Вайцзекер весной 1944 г. в очередной раз потребовал объяснений и на этот раз даже пригрозил силовыми санкциями. Во избежание осложнений с Берлином, по требованию кардинала Луиджи Мальоне апостольский легат в Вашингтоне Амлето Чиконьяни подверг временному запрещению в священно служении о. Орлеманьского, а в своем ответе германскому послу заместитель генсекретаря Ватикана Монтини в духе традиционной ватиканской казуистики написал, что “насколько известно, изменений во взаимоотношениях обоих государств друг к другу не наблюдается”¹⁹. Такое двуличие Ватикана окончательно озлобило Сталина, после чего он категорически отказал Ватикану в переговорах по поводу раздела странами-союзницами сфер влияния в Европе. 15 марта 1944 г. апостольский легат в Вашингтоне Чиконьяне переслал в Ватикан секретное сообщение о встрече Уильяма Эверелла Гарримана, руководителя Особой миссии США в Москве, со Сталиным. На этой встрече Сталин категорически отверг возможность участия в Ялтинской конференции представителей Ватикана и заявил, что он вообще не хочет иметь с ними никаких дел, так как эта международная организация при возобновлении участия в переговорах доставит еще больше хлопот, чем если она вообще не будет в них участвовать²⁰.

Сталин с первых дней не был искренним в переговорах с Ватиканом, никогда не собирался выполнять обещания о предоставлении Римско-Католической Церкви привилегированного положения в СССР и тем более допускать ее к участию в новом разделе Европы. Заигрывания с Ватиканом ему необходимы были лишь как пропагандистский маневр, способный содействовать разрядке недоверия к СССР, формированию на Западе его “прогрессивно-демократического” имиджа и т. п. Особенно это пригодилось во время Тегеранской конференции, проходившей в Иране с 28 ноября по 1 декабря 1943 года, и на делегатов которой спецслужбы Ватикана имели тогда серьезное влияние. Что касается Церкви, то у него была собственная "карманная" Церковь, с которой у него никогда не возникало подобных “хлопот”.

Оказавшись в “неудобном положении” из-за окончательного провала дипломатической миссии в Москве, Ватикан панически принимается опровергать информацию о переговорах со Сталиным. Все документы, протоколы, обращения и отчеты по этому делу были строго засекречены в ватиканских архивах или вовсе уничтожены. А на постоянно появлявшиеся в западной прессе публикации в контролируемых Ватиканом средствах массовой информации посыпались опровержения, обвинения в фальсификации, а также заявления о геноциде и дискриминации прав и свобод верующих граждан в СССР. Однако это были только частные выступления. Официальных и публичных осуждений сталинского режима со стороны Ватикана не наблюдалось вплоть до начала т.н. “холодной войны” в 1948-1949 гг. Предательски молчал Ватикан даже по поводу насильственной ликвидации УГКЦ в западных областях Украины и Белоруссии, а также жесточайших репрессий против ее сторонников. Очевидно, этому препятствовали внешнеполитические интересы стран-союзниц, ради чего Ватикан всегда готов был идти на всевозможные уступки и компромиссы.

В свою очередь советское руководство, не желая окончательно потерять один из влиятельных каналов манипулирования общественным мнением на Западе, время от времени возобновло заигрывания с Ватиканом, применяя принцип кнута и пряника. 23 июня 1944 г. представитель США Роберт Мерфи, от имени советского представителя Александра Богомолова обратился к секретарю Конгрегации по чрезвычайным церковным вопросам Доменико Тардини с предложением организовать встречу и возобновить прерванные отношения. Но, к удивлению советской стороны Тардини ответил, что “исходя из сложившегося состояния вещей, восстановление контактов было бы преждевременным”. Тардини дал ясно понять, что об установлении двусторонних дипломатических отношений с СССР можно будет говорить только после того, как в этой стране не только на словах, но и на деле последовательно будет изменено отношение к Ватикану как к равноправному международному политическому партнеру, а также положение Римско-Католической Церкви²¹. Именно после этих событий наступает длительный период взаимных обвинений и конфронтации между Ватиканом и Кремлем. 9 октября 1944 г. московская газета выступила с резкой критикой Ватикана, обвинив Католическую Церковь в пособничестве фашизму, поощрении Гитлера в его колониальных войнах и порабощении народов Европы. Здесь-то и пригодилась “ручная” Церковь, которая на международной политической арене должна была заменить не оправдавшую надежд Сталина Католическую Церковь.

Кардинальные же перемены во внутренней политике Сталина по отношению к Московской патриархии, как уже упоминалось выше, произошли во второй пол. 1943 года. В начале осени руководители стран – союзниц по антигитлеровской коалиции готовились к первой личной встрече в Тегеране. На тегеранскую встречу Сталин возлагал большие надежды, поэтому и изыскивались различные способы для подталкивания союзников. Прежде всего, самой активной поддержкой пользовались общественные движения в Англии и США по оказанию помощи СССР. В числе таких организаций, с руководителями которых Сталин вел личную переписку, был объединенный Комитет помощи СССР в Англии под руководством одного из самых влиятельных в Англиканской церкви деятелей, настоятеля кафедрального Кентерберийского собора X. Джонсона. Как считает советский историк В. Алексеев: “Это был партнер, которым Сталин дорожил, и который имел немалое влияние в союзной стране, где Англиканская церковь является государственной религией”²².

Помимо X. Джонсона в движение за скорейшее предоставление помощи СССР активно включились и другие иерархи Англиканской церкви, в том числе и архиепископ Кентерберийский Козмо Ланг. С аналогичными призывами к президенту США Ф. Рузвельту обратились свыше тысячи деятелей Епископальной церкви США. Помимо этого, к осени 1943 г. руководство Англиканской церкви обратилось через посольство СССР в Великобритании к советскому правительству с просьбой разрешить визит их делегации в Москву. Как отмечает В. Алексеев: “Накануне Тегеранской конференции визит делегации был признан Сталиным желательным и полезным. В этой ситуации крайне выигрышно было бы, чтобы главу делегации — архиепископа Йоркского — приняло высшее руководство РПЦ во главе с патриархом”²³.

В связи с вышеозначенными политическими перспективами в Москву, в срочном порядке, на правительственных самолетах были доставлены из Ульяновска митр. Сергий (Страгородский), а из Ленинграда митр. Алексий (Симанский), которые вместе с митр. Николаем (Ярушевичем) поздно вечером 4 сентября 1943 г. были привезены в Кремль к Сталину. В переговорах, кроме Сталина, приняли участие заместитель председателя Совнаркома СССР В. Молотов и генерал-майор НКВД Г. Карпов. Как свидетельствует Алексеев, опирающийся на отчет Г. Г. Карпова, на встрече “Сталин одобрительно отозвался о проведении собора, но посоветовал в данное время созвать не Поместный, а Архиерейский собор… Митрополиты согласились. Когда Сергий затронул вопрос о сроках, необходимых для подготовки собора., Сталин спросил его: “Нельзя ли проявить большевистские темпы?” Потом, повернувшись к Карпову, попросил его помочь руководству церкви с быстрейшим приездом епископов на собор, привлечь для этого авиацию, другой транспорт. Карпов заверил Сталина, что вся необходимая работа будет проведена и собор можно открыть уже через 3-4 дня. Тут же Сталин и митрополиты Сергий, Алексий и Николай договорились назначить открытие собора на 8 сентября”²⁴.

Следует заметить, что данный отчет Карпова грешит явными приукрашиваниями, в связи с чем складывается обманчивое впечатление, будто инициатива в “переговорах” исходила от иерархов, а Сталин выступал лишь в роли “доброго волшебника”, исполнившего все их пожелания. На самом же деле тема т. н. “переговоров” и решения, принятые на них, были разработаны задолго до встречи. Сталин, Маленков и Берия у себя на даче рассмотрели этот вопрос 4 сентября еще до середины дня²⁵. Подтверждением этого служит и срочный привоз в Москву Сергия и Алексия, а также безвольное согласие митрополитов с предложениями Сталина — “митрополиты согласились”, — как говорится в отчете Карпова. Но по другому лояльная к власти делегация митрополитов на встрече с диктатором и вести себя не могла, в связи с чем Карпов и приукрасил свой отчет вымышленными инициативами Сергия.

Однако вернемся к “совершенно непринужденной беседе отца с детьми”, – как выразился об одной из встреч со Сталиным митр. Алексий (Симанский)²⁶.

Рассматривая вопрос о созыве собора, было решено, что митр. Сергий (Страгородский) из политических соображений будет провозглашен “патриархом всея Руси”, а не “всей России”, а сама Церковь будет называться “русской”, а не "российской”, как это было при патр.Тихоне (Белавине). Обратившись к митрополитам, Сталин сказал, что правительство для поддержания международного имиджа Московской патриархии готово ей выделить необходимые денежные средства, а также сообщил, что для размещения канцелярии МП передает трехэтажный особняк со всей мебелью — бывшую резиденцию германского посла Шуленберга. Данный подарок, очевидно, Сталиным был преподнесен в пику немцам, открывавшим на оккупированных территориях православные храмы.

Под конец встречи Сталин объявил, что собирается создать специальный орган по контролю над Церковью — Совет по делам Русской православной церкви (СД РПЦ). “… В ответ митрополиты поблагодарили правительство и лично Сталина за оказанный прием, огромную помощь и уважение к церкви, заверили председателя Совнаркома в своей патриотической позиции, отметили, что весьма благожелательно смотрят на создание нового государственного органа по делам православной церкви и на назначение Г.Г. Карпова (генерал-майора НКВД, – авт.) на пост его председателя /…/ Обратившись к митр. Сергию, Молотов спросил его, когда было бы лучше, по его мнению, принять в Москве делегацию Англиканской церкви… Сергий ответил, что раз собор, на котором изберут патриарха, будет проведен через 4 дня, то делегацию можно принять практически в любое время после этого. Выслушав, Молотов заключил, что целесообразно принять ее через месяц (т. е. в канун Тегеранской конференции, – авт.). Сталин согласился.

Встреча завершилась. Митр. Сергий еще раз тепло поблагодарил за прием и поддержку нужд церкви правительство СССР, лично Сталина, заверил его в полной поддержке духовенством и верующими политики партии и государства”²⁷.

Как и было указано Сталиным, т. н. “архиерейский собор” был организован “большевицкими темпами” и состоялся 8 сентября 1943 г. Участие в нем приняло всего 19 архиереев, шесть из которых бывшие обновленцы, в спешном порядке рукоположенные незадолго до “собора”, а также несколько лояльных епископов, специально освобожденных из заключения и доставленных на самолетах в Москву. На данном собрании не было ни епископов с оккупированных территорий, ни из эмиграции, ни, тем более, несогласных с Сергием и его церковной политикой архиереев, так и продолжавших томиться в советских концлагерях. Как отмечает патриархийный историк Д. Поспеловский: “… в то время в ссылке и лагерях томились по крайней мере десятки епископов… Некоторые из заключенных епископов отказывались признать церковную политику Сергия после 1927 г., как условие для своего освобождения. В то время Катакомбная Церковь была еще весьма деятельной”²⁸.

В связи с этим московский собор 1943 г., на котором не было представлено и 70% иерархии Российской Церкви, не являлся голосом всей полноты российского православия, поэтому не может считаться легитимным и каноническим, а его “постановления” иметь какую либо церковно-каноническую силу. Тем не менее, несмотря на всю искусственность и натянутость, первым советским патриархом, как и было заранее предрешено, был провозглашен единственный кандидат — Сергий Страгородский, что также полностью противоречит как каноническим нормам Вселенского православия, так и установленной на Поместном Соборе 1917-1918 гг. процедуре избрания патриарха.

“Я думаю, что этот вопрос бесконечно облегчается для нас тем, что у нас имеется уже носитель патриарших полномочий (наделенный лично Сталиным – авт.), поэтому я полагаю, что избрание со всеми подробностями, которые обычно сопровождают его, для нас является как будто ненужным”²⁹, — заявил “выдвинувший” кандидатуру Сергия митр. Алексий (Симанский). Делегатам собрания ничего не оставалось, как предаться воле “отца народов Иосифа Сталина” и на ироничный вопрос митр. Сергия: “нет ли у кого-либо иного мнения”, ответить: “нет, единодушно”, “единогласно”³⁰.

Под конец заседания собор принял зачитанное Сергием безпрецедентное по своей аморальности и неканоничности постановление о том, что “всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик — лишенным сана”³¹. Таким образом, под анафему Советской Церкви подпадало практически все население и духовенство оккупированных территорий, кроме, конечно, красных партизан, а также 7,5 миллионов советских военнопленных, попавших в плен к немцам. Согласно указу Сталина №260 за сентябрь 1941 г., все они объявлялись изменниками Родины. “Нет пленных, а есть дезертиры”, — заявил Молотов, комментируя этот указ³². Не обошелся “сталинский собор” и без многократных славословий в адрес “богоданного Великого Вождя и Учителя”, коммунистической партии и правительства…³³

В завершение этого правительственного мероприятия, через четыре дня, 12 сентября 1943 г. в московском Богоявленском соборе состоялась официальная церемония интронизации первого советского патриарха. В слове, сказанном перед интронизацией, он признался; “В звании патриаршего местоблюстителя я чувствовал себя временным и не так сильно опасался за возможные ошибки. Будет, думал я, избран патриарх, он и исправит все допущенные ошибки”³⁴.

Искренне тогда говорил Сергий или нет, — не нам судить. Но “ошибки” его так и не были исправлены ни им самим, ни его преемниками.

Через неделю после интронизации, по распоряжению Совнаркома, Сергий принял в Москве долгожданную делегацию Англиканской церкви во главе с архиеп. Йоркским Кириллом Гарбеттом… Вообще же в преддверии Тегеранской конференции политика советского режима была “перестроена” не только по отношению к Московской патриархии и Ватикану. В октябре 1943г. была оказана поддержка официальным Грузинской православной и Армяно-Григорианской церквям, По отношению к мусульманам режим содействовал проведению в Ташкенте съезда лояльного мусульманского духовенства и верующих, организации в Буйнакске легального Духовного управления мусульман Северного Кавказа, открытии мусульманских духовных школ (медресе) в Бухаре, Ташкенте и т. д. Однако совершенно ошибочно мнение, что такое “потепление” явилось полноценным предоставлением свободы религиозным организациям в СССР. Не смотря на внешнюю свободу, религиозные деятели страны, все без исключения, оставались заложниками тоталитарной системы и пребывали под постоянным строгим надзором советских спецслужб. В отношении же т. н. “неблагонадежных” по-прежнему продолжал работать коммунистический репрессивный аппарат, хотя сами религиозные деятели во всех официальных заявлениях это категорически отрицали, навязывая зарубежной общественности ложное мнение о том, будто бы в СССР восстановлена полная свобода совести и религиозных организаций. Причем довольно успешно. Как отмечает В. Алексеев: “…Глубоко набожный Ф. Д. Рузвельт был весьма удовлетворен новым отношением властей к церкви в СССР. Эти шаги Сталина вызвали одобрение и в Англии, Канаде, Франции, где позиции религиозных организаций в обществе были очень сильны. С удовлетворением восприняла эти шаги Сталина и русская эмиграция”³⁵.

Именно благодаря лживой просоветской пропаганде иерархии Московской патриархии, десятки тысяч эмигрантов, среди которых было немало духовенства и даже епископы, поверив в призрак свободы, по окончании Второй мiровой войны стали возвращаться в СССР, где их ожидали советские концлагеря и тюрьмы. Помимо этого, по окончании войны при содействии правительств западных стран-союзниц в СССР из Европы, Америки и Африки до 1948г. было насильно репатриировано свыше 6-ти миллионов “советских” военнопленных, рабочих “остов”, беженцев и эмигрантов, большинство из которых погибло в сталинских застенках НКВД. Эти трагические страницы истории нашего Отечества реками невинной крови запечатлены на всех последующих поколениях. И во многом вина за это, за десятки тысяч загубленных жизней и искалеченных судеб, лежит на первом советском патриархе Сергии Страгородском и его церкви, словом и делом служивших богоборческой советской тоталитарной системе.

7 ноября 1943 г., по случаю 26-й годовщины Октябрьского большевицкого переворота, когда тысячи истинно верующих священников и рядовых прихожан, кто в лагерях или катакомбах, а кто на чужбине, совершали траурные панихиды и молебны по невинно убиенным жертвам коммунистического режима, советский патриарх Сергий в московском Богоявленском кафедральном соборе отслужил торжественную литургию. В отличие от подавляющего большинства православных храмов мiра, в этом соборе совершалось служба о “богохранимой стране нашей и правительстве ея, возглавляемом Богом дарованным вождем”, а также провозглашались многолетия “антихристу”³⁶. Такого кощунства и надругательства христианская Церковь еще не знала…

Сохранилось предание, что “однажды, прогуливаясь во дворе патриаршей резиденции, Сергий увидел в духе страшную картину: за ним пристроилась очередь на несколько километров длиной — из черных архиереев. Черные эфиопы, карлики с вращающимися глазами и лысыми черепами несли на руках чугунные свитки грехов. Шествие напоминало огромную многокилометровую змею. Сердце Сергия дрогнуло, сознание как молния пронзила отчетливая мысль, что это образ Церкви, которую он создал”³⁷.

“После провозглашения Сергия первым советским патриархом состояние его здоровья резко ухудшилось… Болезни у него не прекращались... От служб в храмах отказывался. В последнее время его заменял кто-либо из подручных. Кошмарная безысходность терзала его…”³⁸. Говорят, что незадолго до смерти Сергию было явлено видение Христа, после чего он долго рыдал о содеянных преступлениях. Умер он 15 мая 1944 г. через восемь месяцев после антиканонического провозглашения его “патриархом”. И хотя митр. Сергий ушел, но “ошибки” его так и остались…

Изменение в 1943 г. линии фронта и успешное наступление Советской армии, вследствие чего немецкие войска постепенно были вытеснены с бывш. советских территорий, привело к переменам в жизни как местного населения, так и Православной Церкви. Не доверяя просоветской пропаганде иерархов Московской патриархии, практически весь епископат православных юрисдикций Украины, Белоруссии и Прибалтики, а также значительное количество духовенства и простого населения стали покидать родную землю, выехав на эмиграцию в Европу. Следует отметить, что в те трагические годы лишь Синод РПЦЗ под руководством митрополита Анастасия (Грибановского) едва ли не единственным выступил в защиту сотен тысяч беженцев, рабочих (“остов”) и военнопленных, добиваясь оформления для них виз и документов на выезд в Америку и другие страны, дабы предотвратить насильственную репатриацию их в СССР. На освобожденные же территории, вслед за боевыми частями Сов. армии стали возвращаться бывшие “хозяева” — секретари обкомов и райкомов партии, а также карательные спецподразделения НКВД. При помощи партизан, НКВД “большевицкими темпами” вновь стало наполнять восстановленные тюрьмы и лагеря мирным населением, возобновив кровавый террор. Возвращение коммуно-социалистической тирании принесло лишь внешнее освобождение от такой же тирании, только с другим названием, обрушившись новыми репрессиями против мирного населения и Церкви. В то время как простой солдат, вынесший все тяготы и ужасы войны, честно сражался на чужих территориях, веря, что победой над национал-социализмом несет освобождение как себе, так и этим народам, спецподразделения НКВД, отсидевшиеся всю войну в тылу, придя вслед за боевыми частями на освобожденные территории, с небывалой жестокостью возобновили репрессии против родных и близких этих самых солдат, верукщих и неверующих, огульно обвиняя всех в “измене Родине” и “антисоветской деятельности”. Уже к нач. 1944 г. все иерархи, не сумевшие или не пожелавшие эмигрировать, были арестованы. Повсеместно привлекались к судебной ответственности духовенство, верующие и рядовые граждане, якобы “служившие на нацистский режим”. Под предлогом восстановления “социалистической законности” в Сибирь ссылались целые семьи, а то и селения, в основном из Западной Украины, Белоруссии и Прибалтики. До конца 40-х гг. только из Западной Украины по приказанию советского маршала Г. Жукова было насильственно переселено в Сибирь, Казахстан и другие регионы свыше 600 000 человек. Вслед за спецподразделениями НКВД и руководителями обкомов и райкомов партии на “освобожденных” территориях стали появляться и назначенные Сергиевским синодом “лояльные архиереи”, спешно занимавшие кафедры арестованных или эмигрировавших предшественников.

Как уже отмечалось в предыдущей главе, Сталин, чтобы привлечь на сторону СССР союзнические страны Запада, внешне изменил политику по отношению к Церкви, предоставив лояльной Московской патриархии относительную литургическую свободу. Продолжая совершать свои кровавые преступления, советский режим стал использовать МП в качестве ширмы, требуя от ее иерархов ложных свидетельств о будто бы полной свободе совести в СССР. Как утверждает В. Алексеев, Сталин “действовал по заранее разработанному плану, в котором с некоторых пор стал уделять церкви исключительное место в придании своему режиму ореола некоего глубоко демократического, веротерпимого государства”³⁹.

После смерти в мае 1944 г. советского патриарха Сергия, с одобрения Совета по делам РПЦ (СД РПЦ) в права Местоблюстителя патриаршего престола вступил “правая рука” Сергия, бывший обновленец ленинградский митр. Алексий (Симанский). Первым актом митр. Алексия на посту Местоблюстителя была телеграмма от 19 мая 1944 г. на имя Сталина, в которой он благодарил его за оказанное доверие, обещал неукоснительно продолжать политику Сергия и заверял в своей любви и преданности делу партии и Сталина⁴⁰. “Дорогой Иосиф Виссарионович! Нашу православную церковь внезапно постигло тяжелое испытание. Скончался патриарх Сергий, 18 лет управлявший русской церковью. Вам хорошо известно, с какой щедростью он нес это послушание. Вам известна и его любовь к Родине, его патриотизм, который воодушевлял его в переживаемую эпоху военных испытаний. А нам, ближайшим ученикам, близко известно и его чувство самой искренней любви к Вам и преданности Вам, как мудрому богопоставленному вождю (это его постоянное выражение) народов нашего великого Союза… По завещанию почившего патриарха мне судил Бог принять на себя должность патриаршего местоблюстителя. В этот ответственейший для меня момент жизни и служения церкви я ощущаю потребность выразить Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, – мои личные чувства.

В предстоящей мне деятельности я буду неизменно и неуклонно руководствоваться теми пунктами, которыми была отмечена церковная деятельность почившего патриарха: следовать канонам и установлениям церковным, с одной стороны, и неизменная верность Родине и возглавляемому Вами правительству нашему – с другой.

Действуя в полном единении с Советом по делам РПЦ, я, вместе с учрежденным покойным патриархом св. Синодом, буду гарантирован от ошибок и неверных шагов. Прошу Вас, глубокочтимый и дорогой Иосиф Виссарионович, принять мои заверения с такою же достоверностью, с какой они от меня исходят, и верить чувствам глубокой к Вам любви и благодарности, какими одушевлены все отныне мною руководимые церковные работники”, — писал Алексий Симанский⁴¹. Как ожидалось, Сталин должен был ответить на подобные верноподданнические заверения разрешением на проведение собора и избрание нового патриарха. Однако Сталин, не смотря на то, что еще 8 месяцев назад, в преддверии Тегеранской конференции в срочном порядке созвал собор, теперь, как будто бы, к этому не стремился. Но подобные подозрения были ошибочны. Талантливый инсцениатор, действовавший, по выражению В. Алексеева, “по заранее разработанному плану” вовсе не собирался прекратить использование Церкви в своих преступных целях. Как выяснилось позже, созыв собора он приберег к нач. 1945 г., т.е. к официальной встрече глав правительств СССР, США и Великобритании 4-12 февраля 1945 г. в Ялте⁴², имевшей для Сталина стратегически важное значение. С этой целью уже в конце ноября 1944 г. в Москве было проведено собрание епископов, на котором им были даны специальные указания и инструкции о порядке проведения собора и роли каждого на нем. Здесь же были приняты проекты соборных документов, и определен порядок избрания нового советского патриарха. Бывший катакомбный архиепископ ИПЦ Лука (Войно-Ясенецкий), освобожденный из лагеря во время войны и присоединившийся к МП, напомнил собравшимся постановление Поместного Собора 1917-1918 гг. о том, что патриарх должен избираться тайным голосованием из нескольких кандидатов. Но никто из сергианских епископов это требование поддержать не решился и единственным кандидатом, как и планировалось, остался митр. Алексий (Симанский). Архиеп. Лука, не согласившийся с нарушением канонических норм, впоследствии стараниями протопр. Николая Колчицкого и митр. Алексия не был допущен на собор и участия в нем не принимал⁴³.

В январе 1945 г. состоялся и сам т. н. “поместный собор”. На его подготовку и проведение Сталиным была выделена значительная сумма денег. В пользование участников собора были безплатно предоставлены лучшие гостиницы столицы — “Метрополь” и “Националь”, выделены кремлевские правительственные продовольственные фонды, правительственные автомобили “ЗИС”, а также подарен большой благоустроенный правительственный особняк, и многое другое⁴⁴. Побезпокоился Сталин и о приезде в СССР представителей зарубежных церквей, дабы намеченной акции придать международное значение. Как отмечает В. Алексеев: “…Проведением поместного собора Сталин превентивно устранял возможные новые обвинения в неправомочности, непредставительности и т. д. собора для избрания патриарха со стороны заграничной части православного духовенства… Чтобы сам факт избрания нового патриарха не вызывал сомнения, в Москву также впервые приглашались патриархи православных церквей и их представители из Румынии, Болгарии, Сербии, Ближнего Востока⁴⁵. И хотя в самом соборе участие приняли только трое патриархов — Грузинский, Александрийский и Антиохийский, но от некоторых других поместных Церквей все же прибыли представители, которых советская военная авиация специально доставила в Москву.

На открывшемся 31 января 1945 г. соборе с приветственной речью от имени советского сталинского режима выступил председатель СД РПЦ генерал-майор НКВД Г. Карпов. Он отметил, что собор “является выдающимся событием в жизни церкви”, деятельность которой направлена “на помощь советскому наро-ду в достижении стоящих перед ним величайших исторических задач”⁴⁶, т. е. построении «коммунистического общества».

В свою очередь собор не упустил возможности в очередной раз выразить свою благодарность и заверить в искренней преданности коммунистической партии, правительству и лично Сталину. “Глубоко ценя доверительное, в высшей степени доброжелательное и внимательное отношение ко всем церковным начинаниям со стороны государственной власти... Собор выражает нашему Правительству свои искренние благодарные чувства:”, — говорилось в обращении⁴⁷.

Как и планировалось, на соборе новым советским патриархом единогласно был утвержден единственный кандидат — ленинградский митрополит Алексий (Симанский). Помимо этого, на “соборе” было принято новое “Временное положение об управлении РПЦ”, составленное работниками СД РПЦ и управляющим делами МП протопр. Николаем Колчицким, в корне противоречившее каноническим принципам православия. “Это Положение превратило Московскую патриархию в некое подобие тоталитарной структуры, где три человека во главе с т. н. “патриархом Московским и всея Руси” получили власть большую, чем Поместный собор, и право административно управлять Церковью еще более диктаторски, чем петровский синод. Но если императоры до 1917 года считались все же православными христианами, то теперь официальные структуры Церкви абсолютно подчинились воле вождей богоборческого режима. Такого падения церковная история за 2000 лет христианства еще не знала!”⁴⁸. Принятием в 1945 г. нового Положения об управлении РПЦ, противоречившего от первой до последней буквы утвержденным на Всероссийском Поместном Церковном Соборе 1917-1918 гг. соборно-каноническим принципам управления Церковью, Московская патриархия в очередной раз подтвердила собственный, советский путь зарождения и развития, а также отсутствие какой-либо взаимосвязи и преемственности от канонической “тихоновской” Церкви, легально существовавшей в стране до 1927 года.

Но предусмотрительными советскими органами госбезопасности возможность подобных обвинений, как уже отмечалось выше, на этот раз “устранялась” присутствием представительной делегации восточных иерархов. За участие в соборе и признание его “легитимности” и “каноничности” восточные иерархи и другие иностранные гости сталинским режимом были щедро вознаграждены. Наркомпросу лично Сталиным было дано поручение выдать 42 предмета из фондов московских музеев и 28 из Загорского государственного музея, главным образом расшитые золотом церковные облачения и драгоценная богослужебная утварь, которые были использованы в качестве подарков восточным патриархам. Так, например, патриарху Александрийскому Христофору досталась старинная золотая панагия с драгоценными камнями, золотой крест с драгоценными камнями, полное архиерейское облачение из золотой парчи, старинная митра с драгоценными камнями и другое. Патриарх Антиохийский Александр в подарок получил золотую панагию с драгоценными камнями, митру бархатную, шитую золотом, полное архиерейское облачение и т. д. Не остались без дорогих подарков и другие гости. В числе подаренных вещей были икона Спасителя в драгоценной ризе, икона свв. Кирилла и Мефодия в драгоценной оправе и многое другое. Их стоимость на то время была определена в полмиллиона рублей⁴⁹. Ясно, что все эти облачения, панагии и митры были сняты с расстрелянных в сталинских застенках православных архиереев.

Но восточным патриархам, впрочем как и Алексию Симаискому, по-видимому, до этого не было никакого дела. Вот что по поводу интронизации Алексия на банкете в гостинице “Метрополь” заявил Александрийский патриарх Христофор: “… Маршал Сталин является одним из величайших людей нашей эпохи, питает доверие к Церкви и благосклонно к ней относится… Маршал Сталин, Верховный Главнокомандующий, под руководством которого ведутся военные операции в невиданном масштабе, имеет на то обилие божественной благодати и благословения, и русский народ под гениальным руководством своего великого вождя с непревзойденным самоотвержением наносит сокрушительные удары своим вековым врагам”⁵⁰. Несколько осмелев от неумеренно выпитого на банкете количества кавказских вин и коньяков, тот же Христофор, почувствовав, что преподнесенных ему драгоценных подарков будет мало, стал намекать на необходимость установления постоянного правительственного финансирования его патриархата. “…Восточные патриархи… будут ожидать распространения на них покровительства России в чисто христианском духе, согласно традициям народа и его издавна благосклонному вниманию к православному Востоку”, — заявил патр. Христофор⁵¹.

Теперь уже нет ничего удивительного в том, что сразу же после этого антиканонического “собора” практически все восточные патриархи признали законность “избрания” Алексия Симанского, поспешив заручиться его поддержкой — как главы самой крупной, богатой и, к тому же, вновь обретшей “державную милость” патриархии. Этот факт безстыдно подтверждает и сам патр. Алексий в своем письме от 20 ноября 1947 г. на имя председателя СД РНЦ Г, Карпова. В нем, в частности, сказано: “… Наряду с идейным тяготением к Москве, Антиохийский патриархат имеет надежду, что Русская церковь, и в особенности Русское Правительство — возобновит давнюю традицию систематической материальной помощи бедной Антиохийской церкви… Именно государство само, а не через церковь в дореволюционное время широко субсидировало Антиохийскую церковь, исходя из государственных соображений… Митр. Илья Ливанский вызвался быть нашим не официальным посредником между нами и патриархами греками; и тут, по его мнению, решающим фактором является степень нашей возможности совать им деньги”⁵².

В целом, инспирированная коммунистическим диктатором предъялтинская акция под названием “поместный собор” удалась, и принесла режиму желаемые результаты. В ходе Ялтинской конференции, от стран- союзниц Сталин добился необходимых ему уступок в вопросе предварительного раздела Германии и Европы, о насильственной репатриации (“возвращении”) в СССР советских военнопленных (объявленных сталинским режимом изменниками и предателями только за то, что живыми попали в плен к немцам — приказ №260 от сентября 1941 г.) и эмигрантов, и многое другое. В результате этого решения в СССР из Европы, Америки и Австралии до 1948 г. западными странами-союзницами было насильно, при помощи штыков, автоматов и резиновых палок репатриировано свыше 6-ти миллионов “советских” эмигрантов — русских, украинцев, белорусов, прибалтийских народов, поляков и других, большинство из которых погибли в сталинских тюрьмах и концлагерях. Практически все европейские державы приняли участие в этом преступлении против человечества. Произошли трагедии в лагерях Кемптена, Дахау, Платтлинга и Бад-Айблинга (Германия), Римини и Пиза (Италия), Равенсбурга и Вангена (Франция), Юденбурга и Лиенца (Австрия), Северной Африке, Дании, Норвегии и других странах. Даже нейтральная Швеция запятнала себя насильственной депортацией интернированных и беженцев из СССР. Многие репатрианты (мужчины, женщины и дети), чтобы не попасть в руки палачей НКВД, объявляли безсрочные голодовки или кончали жизнь самоубийством, перерезали сами себе бритвенными ножами и осколками стекол кровяные артерии на горле и руках, вспарывали себе животы, топились в реках или спрыгивали на большой скорости с поездов, доставлявших их в СССР. Пытаясь предотвратить массовые самоубийства и возможный срыв ялтинских договоренностей, английские и американские войска безоружных, доверившихся им “белоказаков”, “власовцев” (РОА и КОНР), “бандеровцев” (УПА) и других представителей антисоветского сопротивления, добровольно перешедших на сторону “западной демократии”, насильно, под конвоем передавали советскому трибуналу. В Лиенце при помощи автоматов и дубинок насильно было репатриировано 70 тысяч белоказаков, эмигрировавших в Европу еще в 20-е гг. Тот же способ запугивания был применен и к тысячам их жен и детей, которые после отказа добровольно репатриироваться в СССР, были атакованы английскими солдатами, применившими палки, приклады и даже огнестрельное оружие. Сотни женщин бросались сами и бросали своих детей под танки английских солдат, производивших насильственную репатриацию, надеясь хоть таким образом их остановить. Другие бросались с детьми в реку Драву или перерезали себе горло. Этот террор настолько был жесток, что один английский майор сошел с ума от увиденного⁵³. В следующие дни англичане вместе со СМЕРШем устроили совместную охоту на беглецов в горах — общее число жертв было более 150…

Аналогичные картины разворачивались во всех лагерях для военнопленных и эмигрантов, рабочих осторбайтеров и беженцев. Вот как о трагедии в Дахау (Бавария) писала американская военная газета “Звезды и Полосы” в номере от 23 января 1946 года:

“Дахау, 22.01.46. — Русские военнопленные, боявшиеся вернуться в страну, которую они предали, боролись как звери за то, чтобы себя уничтожить… Десять человек покончили с собой во время драки с американской стражей. Еще один умер в больнице несколько позже (хотели “вразумить” и остановить американцев, тем самым спасти остальных, — авт.).

Двадцать человек других себя серьезно поранили, но в настоящий момент выздоравливают. Когда стража ворвалась в бараки, где содержались подлежащие возвращению на Родину русские, двое из них пытались зарезаться осколками разбитого стекла. Двое других перерезали друг другу горло.

Один русский просунул голову в окно и потрясал ею до тех пор, пока стекло не перерезало ему горло. Американские солдаты говорили, что эти сцены были совершенно нечеловеческими. В бараке в этот момент как будто не было людей, там были обезумевшие животные.

Американские солдаты начали быстро перерезать веревки, на которых уже многие успели повеситься, но те, которые были в сознании, кричали по-русски, указывая на ружья стражи и прося пристрелить их на месте. Когда им пытались помочь и отправить их в больницу, они отказывались от попыток сохранить им жизнь. Один ударил себя в грудь кинжалом, казалось бы умер. Его бросили на носилки и отнесли на грузовик, но вдруг он снова вскочил и бросился бежать. При каждом его движении кровь потоком лилась из раны. Полицейские не могли с ним справиться. Двое из них сломали свои приклады об его голову. Официальные лица рассказывали, что военнопленные были вне себя от ярости, когда им не удавалось покончить с собою”⁵⁴. Причиной же подобных массовых самоубийств было нежелание военнопленных, рабочих-остов, беженцев и эмигрантов-антикоммунистов возвращаться в чуждую им страну, где их ждали еще более жестокие и нечеловеческие издевательства, пытки и казни. Показательной может служить казнь пятерых белогвардейских генералов Петра Краснова, Андрея Шкуро, Султан Гирея, Тимофея Доманова и Семена Краснова, выданных англичанами Советам и в январе 1947 г. во дворе тюрьмы Лефортово повешенных особенно жестоким способом — острым крюком за челюсть⁵⁵.

Все эти преступления стран “западной демократии”, противоречившие всем общечеловеческим и христианским принципам нравственности и морали, а также Женевской конвенции 1929 г. по обращению с пленными, без всякого разбирательства и суда в угоду “миротворцу” Сталину совершались именно тогда, когда страны-союзницы торжественно подписывали Устав ООН (26.06.1945) и на Нюренбергском процессе (20.11.1945-01.10.1946) судили побежденных нацистов за “тягчайшие преступления против человечества”…

Руководители антисоветского сопротивления и эмигранты 1-й волны, Синод РПЦЗ и др. писали меморандумы на имя правительств западных стран, разъясняя подлинную ситуацию в СССР, надеясь на понимание и помощь. Были коллективные письма королю Георгу VI, в Лигу Наций, в Международный Красный Крест, архиепископу Кентерберийскому, г-же Рузвельт, папе Римскому Пию XII, генералам Эйзенхауэру и де-Голю.

Чтобы заблокировать протесты зарубежных и эмигрантских религиозных лидеров, советами в очередной раз была привлечена Московская патриархия, руководство которой эти и им подобные заявления официально объявило “грязной клеветой, направленной на срыв мирных переговоров” между СССР и союзниками. Поддаваясь лживой советской пропаганде, руководители западных государств старались неукоснительно выполнять Ялтинские договоренности по насильственной депортации военнопленных, рабочих “остов”, эмигрантов и беженцев обратно в СССР.

Единственное на весь мiр, маленькое (площадью всего в 157 кв. км), но благородное княжество Лихтенштейн категорически отказалось выдать советам остатки армии ген. Хольмстона-Смысловского, предоставив им на своей территории политическое убежище. Советские военнокомандующие угрожали правительству Лихтенштейна политическими и экономическими санкциями, но глава княжеского правительства А. Фрик ответил: “Ну что же, это дело ваше, но я не хочу, чтобы мои внуки когда-либо могли сказать, что их дед был убийцей”⁵⁶.

Такими трагическими для миллионов людей были последствия “московского собора” 1945 г., под впечатлением которого Ф.Рузвельт (США) и У.Черчилль (Великобритания) поверили в “демократический имидж” Сталина и приняли в Ялте его предложения.

За успешное проведение “собора” генерал-майор НКВД Г. Карпов был награжден высшей государственной наградой — “орденом Ленина”. Щедро вознаграждены были патр. Алексий (Симанский) и другие участники “собора”. Вскоре после собора, 10 апреля 1945 г. Сталин лично встретился с Симанским. На встрече, кроме Сталина, присутствовал нарком иностранных дел В. М. Молотов, а со стороны МП митр. Николай (Ярушевич), ставший вскоре председателем но-восозданного Отдела внешних (т. е. международных) церковных сношений (ОВЦС), и прот. Н. Колчицкий — управделами МП, ведавший вопросами международных связей. Вот как об этой встрече впоследствии отзывался патр. Алексий: “… Полные счастья видеть лицом к лицу того, одно имя которого с любовью произносится не только во всех уголках нашей страны, но и во всех свободолюбивых и миролюбивых странах, мы высказывали Иосифу Виссарионовичу нашу благодарность… Беседа была совершенно непринужденной беседой отца с детьми”⁵⁷. Как утверждает В. Алексеев, ссылающийся на переписку между А. Симанским и Г. Карповым, на встрече “речь, помимо внутрицерковных проблем, шла прежде всего о задачах РПЦ в области международных отношений… Церковь, по замыслу Сталина, должна была сыграть значительную роль в налаживании международных контактов СССР, используя свои каналы”⁵⁸. Вскоре после встречи, 28 мая 1945 г. патр. Алексий неожиданно отправляется в “паломничество” на Ближний Восток, где встречается не только с видными религиозными деятелями, но и главами правительств и др. влиятельными политиками. После посещения стран Ближнего Востока, сопровождавший советского патриарха митр. Николай в конце июня отправился в Англию, где был принят в Букингемском дворце королем Георгием VI⁵⁹. Митр. Николай осуществил успешную попытку политического воздействия на короля с целью формирования в британских правительственных кругах “демократического имиджа” тоталитарного режима Сталина.

Все эти “международные потуги” и “паломничества” были осуществлены за счет государства и, как это уже стало традиционным, в преддверии очередной конференции глав правительств США, СССР и Великобритании в Потсдаме (Германия). На Потсдамской конференции было принято выгодное для Сталина решение о демилитаризации и денацификации Германии, о репарациях, о западной границе Польши, о передаче СССР г, Кенингсберга и прилегающего к нему района, о сферах влияния в Европе и многое другое. В этот же период в Армении, впервые за более чем 10-ти летний перерыв, по инициативе Сталина был созван собор Армяно-Григорианской церкви, на котором были представлены делегаты от армянских общин из 15 стран мiра. О политической подоплеке этих мероприятий свидетельствует заявление делегата собора, настоятеля Кентерберийского кафедрального собора Англиканской церкви, “красного декана”, — как его тогда называли, — X. Джонсона; “… области, отторгнутые Турцией, должны быть как можно скорей возвращены Армении”⁶⁰. Не удивительно, что именно этот вопрос был затронут советской делегацией на Потсдамской конференции в июле 1945 г.

И все это, повторим, во многом благодаря успешному проведению московского т. н. “поместного собора” 1945 года.

Внутренними, положительными для советского режима последствиями московского собора 1945 г. было то, что благодаря участию в нем восточных патриархов, этому инспирированному Сталиным мероприятию удалось придать видимость “легитимности” и “каноничности”, введя в заблуждение не только часть православного духовенства и иерархии в эмиграции, но и многих из истинно-православных катакомбных пастырей в СССР, наивно не подозревавших о возможных антиканонических преступлениях на нем.

Одним из первых нового советского патриарха признал бывш. катакомбный епископ Ковровский Афанасий (Сахаров). Вместе со своим духовником иером. Иераксом они разослали катакомбному духовенству и пастве свое воззвание о “законности новоизбранного патриарха” и будто бы начавшемся в стране “возрождении канонического православия”. Противопоставив “соборноизбранного” патр. Алексия незаконно восхитившему власть Первоиерарха митр. Сергию (Страгородскому), еп. Афанасий заверил, что со смертью последнего и “каноническим избранием патриархом” Алексия (Симанского) причины, приведшие к расколу в Церкви, автоматически устранялись. Эту мысль еп. Афанасия также поддержали бывш. катакомбный епископ Гавриил (Абалымов) и некоторые другие. Доверяя воззваниям этих архипастырей, заверениям восточных патриархов и самой Московской патриархии многие “непоминающие” священники (в особенности на бывш. оккупированных территориях) последовали их примеру, согласившись выйти из подполья и получить официальную регистрацию. Вскоре большинство из них иерархами МП было почислено за штат, а осмелившихся проявить несогласие, НКВД арестовало и вновь сослало в концлагеря. Арестован был 30 августа 1946 г. и еп. Афанасий, пробывший в заключении 11 лет. После выхода в 1957 г. на свободу владыка неоднократно подвергался клевете и притеснениям со стороны иерархов МП, так и не получив назначения на кафедру. Скончался еп. Афанасий в полной нищете 15 октября 1962 г. в селе Петушки Владимiрской области⁶¹.

Но не все истинно-православные пастыри поддались новому соблазну. Значительная часть катакомбного духовенства, а также многие новорукоположенные в годы оккупации священники, предпочли остаться на нелегальном положении. Показательным примером, характеризующим состояние духовенства того времени может служить судьба трех друзей — священников о. Александра Колтыпина, о. Пантелеимона и о. Т. Тимофеева, служивших в Новосельском р-не Донецкой области. В 1927 г. они прекратили поминовение митр. Сергия и после закрытия в нач. 30-х гг. храма перешли на нелегальное служение. С приходом в 1941 г. немцев они вышли из подполья и принялись за восстановление своих приходов. Прот. Александр еп. Димитрием Екатеринославским был назначен благочинным района, где ему постоянно сослужили и помогали оо. Пантелеимон и Тимофей. С наступлением советской армии о. Тимофей вместе с еп. Димитрием и другими священнослужителями эмигрировали в Европу. Оставшееся духовенство советские органы поначалу практически не трогали, и позволяли им свободно служить на своих приходах, невзирая на юрисдикционную принадлежность. Но в 1945 г., после провозглашения А. Симанского патриархом, всех священнослужителей района собрали в пос. Гришине (ныне Красноармейск), где потребовали дать расписку в лояльности и верности МП. Отец Александр вынужден был согласиться, за что ему позволили продолжать служение в храме. Но второй священник о. Пантелеимон категорически отказался признать советского патриарха, заявив: “Я Святую Соборную и Апостольскую Церковь исповедую, а вы кто — не знаю, и вашего воззвания не подпишу”. Перейдя вновь на нелегальное положение о. Пантелеимон поселился в с. Андреевка, где тайно совершал богослужения, за что был арестован и сослан в Сибирь, где и умер⁶².

Подобная участь постигла и многих других истинно-православных пастырей. Лишившиеся на бывших оккупированных территориях храмов, они вновь вынуждены были уходить в подполье. И вновь, как и в 30-е гг., на духовенство, не принявшее “советскую церковь” были возобновлены репрессии. Так, только в Московской области, где в 1941 г. действовало более 10 катакомбных пастырей, к нач. 1945г. были произведены повальные обыски и все духовенство ИПЦ арестовано⁶³.

По борьбе с альтернативными подпольными православными общинами в СССР в сер. 40-х гг. при НКВД и СД РПЦ были созданы специальные комиссии, занимавшиеся наблюдением, выявлением и ликвидацией таких групп. Созданный при НКВД специальный 5-й отдел, ведавший церковными вопросами, так и назывался — “ликвидационный”⁶⁴. О серьезной обезпокоенности в связи с активизацией и распространением влияния Катакомбной Церкви, а также мерах, предпринятых правительством, свидетельствует докладная записка председателя СД РПЦ Г. Карпова на имя зампредседателя Совнаркома СССР В. Молотова от 5 октября 1944 г. В ней сказано: “… В областях с незначительным количеством действующих церквей и в районах, где нет церквей, отмечается массовое распространение групповых богослужений в домах верующих или под открытым небом — на кладбище, у здания церкви, с привлечением сотен молящихся. Причем в этих случаях для совершения обряда верующими приглашаются не состоящее на регистрации духовенство. В ряде случаев такие богослужения совершаются систематически… В своей значительной части актив таких церковных незарегистрированных групп и духовенство, в них состоящее, оппозиционно настроены по отношению к легальной патриаршей православной церкви, осуждая последнюю за лояльное отношение к советской власти… Большое количество верующих фанатиков, находясь под влиянием этих групп, в своих настроениях резко отличаются от групп верующих, находящихся под влиянием патриотически (просоветски, – авт.) настроенного духовенства легальной церкви. Это положение влечет за собой всякого рода рецидивы значительного оживления религиозных настроений в виде так называемого “обновления” икон, распространения “святых” писем, совершения молебствий на полях у колодцев, разных предсказаний, а также агитации о гонении в СССР на религию и церковь”. Отмечая неэффективность силовых мер, т. к. “верующие ищут удовлетворения своих религиозных запросов в подполье, устраивая “лесные”, “пещерные” и “катакомбные” церкви”, генерал Карпов выносит иезуитское предложение по борьбе и установлению контроля над верующими: “… В целях борьбы с нелегальными церковными группами там, где они приняли широкие размеры, пойти на расширение сети действующих церквей до 2-3 на район, не останавливаясь перед разрешением открытия церквей и в областях, и краях со значительным числом действующих церквей, и в тех районах, где их нет”, — говорится в докладе⁶⁵.

Имея наглядный пример в лице нацистской Германии, добившейся на оккупированных территориях лояльного отношения и снижения сопротивления местного населения, советский режим, помимо созыва собора и избрания патриарха, решается на временное ослабление репрессий и предоставляет незначительную свободу религиозной (внешне-обрядной) деятельности. Стремясь, как уже отмечалось, держать под контролем деятельность верующих и ослабить возросшую к сер. 40-х гг. активность альтернативных подпольных православных общин, во многих регионах страны стали вновь открываться храмы, духовенство которых обязано было информировать местные отделы СД РПЦ или НКВД, преобразованного в марте 1946 г. в МГБ, обо всех подробностях церковноприходской жизни.

Только в таком контексте объясняется резко распространившееся по стране открытие еще недавно закрытых советами храмов. Поэтому, если в первые годы своего существования (1943 - 1944 гг.) СД РПЦ неохотно давал разрешение на открытие церквей, что можно проследить по одной лишь Горьковской (Нижегородской) области, где из 212 ходатайств к 1945 г. удовлетворено было лишь 14 (при том, что на январь 1945 г. на всю область действовало лишь 22 храма, а бездействовало— 1011)⁶⁶. То уже в 1946-1948 гг. картина резко меняется. Как отмечено в протоколе СД РПЦ от 17 марта 1947 г., из рассмотренных 64 ходатайств удовлетворены все 64, а в протоколе от 20 мая 1947 г. говорится об удовлетворении всех 62 ходатайств, рассмотренных в этот день⁶⁷. Таким образом, с 1944 по 1947 гг. на территории РСФСР МП было передано 1270 храмов⁶⁸.

Как и ожидалось, благодаря массовым арестам священников и активных прихожан Катакомбной Церкви и открытию храмов МП, правительству удалось добиться сокращения численности “обезглавленных подпольных групп”, пассивные члены которых стали обращаться к легальному духовенству, а “упорные фанатики” “самоизолироваться” от внешнего мiра. Кроме этого, для более успешного обеспечения выявления нелегальных общин Катакомбной Церкви была привлечена и МП, начавшая при содействии МГБ и СД РПЦ т. н. “борьбу с сектантством”. Известны многочисленные случаи, когда монахи или священники МП, завербованные МГБ, засылались в катакомбные общины и подавали доносы на их членов, в связи с чем самых активных из них арестовывали. Создание подобной системы доносительства не замедлило долго ожидать необходимых режиму результатов: уже к сер. 50-х гг. советской госбезопасности удается раскрыть и “распустить” в СССР более 50% катакомбных общин и монастырей, приостановив тем самым как рост численности, так и влияния Катакомбной Церкви на население.

По аналогичному сценарию разворачивалась борьба с церковной оппозицией в западных областях Украины и Белоруссии, Молдавии и Прибалтики, хотя в этих регионах она имела свои особенности. Так в Западной Украине вплоть до кон. 50-х гг. действовали подпольные партизанские (“бандеровские”) отряды УПА (Украинской повстанческой армии). В лесах и горах было устроено множество подземных бункеров, в которых от репрессий скрывалось местное население, объявившее советским оккупантам настоящую партизанскую войну. Вместе со своей паствой ушли в леса и многие украинские священники, продолжавшие свою пастырскую деятельность в условиях конспирации и подполья. Однако такая оппозиция носила больше стихийный характер, и уже к кон. 50-х — нач. 60-х гг. советскому режиму подпольное антисоветское движение в Западной Украине удалось окончательно задушить. Террор против т. н. “бандеровского движения” носил неимоверно жестокие формы: местное население только по подозрению в сочувствии “лесным братьям” подвергалось арестам, ссылкам или расстрелам, а переодетые в “бандеровцев” карательные спецподразделения НКВД вырезали и сжигали целые села. Не обошла стороной такая участь и большинство украинских православных и греко-католических священников, погибших в кон. 40-х — нач. 50-х гг. в сибирских концлагерях.

Особенно жестоко сталинский режим расправился с Украинской греко-католической церковью (УГКЦ). Еще начиная с сер. 20-х гг. в Западной Украине начался естественный процесс возвращения местного населения из унии в Православие. Только в течении 1928 г. в Галиции к Православию добровольно присоединилось свыше 50 000 человек. Этот естественный процесс возвращения из унии в Православие украинского населения был приостановлен польским католическим режимом И. Пилсудского при помощи страшных репрессий, ничем не отличавшихся от большевицких репрессий в СССР. Поэтому не удивительно, что при первой же возможности в среде украинского греко-католического духовенства 28 мая 1945 г. восстановила свою деятельность Инициативная группа по воссоединению с Православной Церковью во главе с проф. прот. Гавриилом Костельником. И все бы хорошо, если бы этими искренними начинаниями галицийских греко-католиков не решили воспользоваться сталинский режим и Московская патриархия. Как утверждал очевидец и участник тех событий, украинский православный диссидент, священник из Львова прот. Владимiр Ярема, прот. Гавриил Костельник мечтал о создании Украинской Поместной Церкви. С этой целью была создана Инициативная группа и велись переговоры с руководством “канонического православия”, как ошибочно тогда считал о. Гавриил, с почти детской наивностью, как и многие другие, приветствовавший освобождение и объединение впервые в истории всех украинских земель “в один государственныи организм⁶⁹, и также поверивший в сталинскую инсценировку свободы совести” в СССР и “суверенности” УССР. “Мы хотим, чтобы наше религиозное сердце было не в Риме, который нам ничего не дал, который даже для нас, униатов, был мачехой, а чтобы оно было в Киеве, который был центром Древней Руси… Нас ожидают различные трудности, скорби и опасности. В нашей стране Церковь отделена от государства. Церковь и духовенство полностью зависимы от народа. И мы переживаем за то, чтобы все перемены в нашей Церкви, и в дисциплине, и в обряде, и в обычаях — проводились так мудро и осторожно, чтобы не оттолкнуть народ от Церкви и не погасить в нем религиозный дух… Если кто безпокоится, что такое наше единение с Русской Православной Церковью потянет за собой русификацию нашей Западно-украинской Церкви, то я вам укажу на тот факт, что Православная Церковь, где обитает абсолютное осознание того, что Церковь является организацией совести и любви, в нынешние времена не может не соглашаться с национальными принципами, которые наше государство признает. Мы в Украине и украинцы, и этого у нас и в Церкви никто не отберет”⁷⁰, — заявил прот. Гавриил Костельник на т.н. “Львовском соборе” 8 марта 1946 года. Как утверждает прот. Владимiр Ярема: “Отец Костельник возглавлял движение в защиту женатого духовенства, в защиту прав украинской Церкви, национальных обычаев и обрядов, боролся против латинизации. Но всему этому положил конец Сталин. Отец Костельник, в душе приверженец вселенского Православия, поверил московскому патриарху и другим духовным лицам. Он не мог допустить мысли, что с ним говорят фальшиво, ведь разговаривал с самим патриархом и высокопоставленными людьми, не думал, что такие личности могут поступать так вероломно”⁷¹.

Перехватив идею объединения в свои руки, НКВД и МП сделали о. Гавриила и многих других невольными заложниками тоталитарной системы, обманом заставив их работать на репрессивный аппарат, вырваться откуда уже было невозможно. Жертвами этого репрессивного аппарата одними из первых и стали организаторы Инициативной группы. Не смотря на то, что Совнарком УССР своим постановлением от 18 июня 1945 года №625 признал Инициативную группу единственным временным церковно-административным органом с полным правом руководить приходами в западных областях Украины⁷², Московская патриархия и советские правительственные органы после объединения отказались выполнять данные им обещания: открыть украинскую богословскую семинарию во Львове, поставить епископом Львовской епархии о. Евгена Юрика, сохранить в богослужении украинские национальные обряды и язык, и многое другое. Инициативная группа была отстранена от церковно-административной деятельности, а во второй половине 1946 г. закрыт ее печатный орган “Єпархiальний вiсник”⁷³. “Дело семинарии больше всего раздражало протопресвитера Колчиц-кого (управделами МП, назначенный на эту должность по указанию Л. Берии — авт.) и он решил самым радикальным способом избавиться от Костельника. Ведь Колчицкого и других идеологов советской Церкви интересовало не наше обращение в Православие, а наоборот — уничтожение последнего островка украинской культуры, которым была Галиция”⁷⁴, — утверждал прот. Владимiр Ярема.

Выступая за совершенно другое объединение, члены Инициативной группы выступили с осуждением безчинств, творимых Московской патриархией и НКВД, а также в защиту гонимых сторонников УГКЦ. Как свидетельствует подпольный отчет ОУН - УПА дрогобычского округа конца 1946 г., “даже те священники, которые перешли в православие, в своем большинстве сотрудничают с повстанческим движением”⁷⁵. Чтобы не допустить крушения мифа о “самоликвидации” УГКЦ и зарождения внутриправославной оппозиции в Галиции, 20 сентября 1948 г. во Львове чекистами был застрелен прот. Гавриил Костельник, вина за смерть которого в официальной советской прессе была списана на “униатов-бандеровцев”. Но доказательства, представленные семьей Костельника и другими независимыми источниками, обосновано указывают на причастность к покушению именно советских спецслужб⁷⁶. Несколько позже органами МГБ были арестованы кандидат в епископы Львовской епархии и один из основателей Инициативной группы о. Евген Юрик, а также ближайший сподвижник о, Костельника, секретарь Инициативной группы и т. н. “Львовского собора” проф. Сергей Хрутский⁷⁷. В октябре 1955 г. при непонятных обстоятельствах погибло двое других ближайших сподвижников о. Гавриила — епископ Дрогобычский и Самборский Михаил (Мельник) и его секретарь прот. Владимiр Куновский. Епископ Михаил был известен своим оппозиционным отношением к попыткам русификации Церкви. Узнав, что еп. Михаил вместе с о. Владимiром скрывали у себя бежавшего из лагеря униатского священника и даже помогли ему нелегально переправиться на Запад, под предлогом рабочей поездки руководящего духовенства епархии в Москву и Ленинград их завезли в Киев. Не доезжая до Киева, под предлогом болезни с поезда был снят прот. Владимiр Куновский, попавший вместо больницы в застенки МГБ, где и погиб. Епископа же Михаила в Киеве пригласили в резиденцию митр. Иоанна (Соколова), где его допрашивали чекисты, предъявив, якобы полученное накануне показание уже умершего его секретаря. Тут же по одной из версий он и был отравлен чекистами. Без вскрытия тело владыки в срочном порядке отпели в Троицкой церкви, и на другой день в закрытом гробу отправили в Дрогобыч, где также в срочном порядке и похоронили. Официально было объявлено, что “по пути в Киев скончался секретарь Дрогобычского епархиального управления прот. Владимiр Куновский, а в самом Киеве от сердечного припадка скончался преосвященный епископ Михаил”. Во избежание кривотолков никому из сопровождавших владыку в поезде священников не разрешили ехать провожать его гроб в Дрогобыч. Наоборот, их сразу же после отпевания из Киева отправили в Москву, где они пробыли неделю, а затем в Ленинград⁷⁸. В застенках МГБ при “невыясненных обстоятельствах” погибли также епископ Станиславский и Коломыйский Антоний (Пельвецкий), прот. Мирон Крутяк и большинство других основоположников движения за воссоединение УГКЦ с Православием. “Уничтожили тогда всех членов группы, знавших ход переговоров и содержание договора и конфисковали документы Инициативной группы, чтобы никто не знал и не мог ссылаться на пункты договора”⁷⁹.

Но всему этому предшествовал инспирированный советскими спецслужбами Львовский Собор 1946 г., аресты епископата и духовенства УГКЦ, не пожелавшего присоединиться к Московской патриархии, насильственная “ликвидация” греко-католической церкви в Западной Украине и Белоруссии, Закарпатье, Буковине, Румынии, Польше и Чехословакии.

Сталинскому режиму крайне невыгодно было существование в стране независимой религиозной институции с центром за пределами его влияния. Поэтому судьба духовенства и епископата УГКЦ в СССР была заранее предопределена. Еще в 1944 году, в ходе продолжительных тайных переговоров между Москвой и Ватиканом, о чем в то время было много шума в западной прессе, было достигнуто негласное соглашение, согласно которому сталинское правительство гарантировало предоставление Римско-Католической Церкви привилегированного положения в стране, а папа Пий XII признавал законным аннексию Западной Украины и других территорий, а также давал согласие на ликвидацию УГКЦ, сторонников которой он считал “неполноценными католиками”⁸⁰. Но, предав свою греко-католическую паству, Ватикан так и не добился для РКЦ “особого статуса”. В результате возникших в нач. 1945 г. осложнений в переговорах между Ватиканом и Москвой, переросших в откровенную вражду и конфронтацию, эти соглашения были разорваны, а сам факт проведения переговоров об установлении дипломатических отношений, тайно начатых еще в мае 1942 г., на протяжении многих десятилетий тщательно скрывался обеими сторонами. Одной из причин такого поворота считается категорический отказ Сталина на участие в Ялтинской конференции дипломатических представителей Ватикана. Во время одной из встреч с руководителем Особой миссии США в Москве Уильямом Эвереллом Гарриманом Сталин заявил, что с Ватиканом он вообще не хочет иметь никаких дел, так как эта международная организация при возобновлении участия в переговорах доставит еще больше хлопот, чем если она вообще не будет в них участвовать⁸¹. Вскоре после разрыва отношений В. Молотов дал Г. Карпову поручение разработать для Сталина предложения относительно дальнейшей судьбы УГКЦ. 15 марта 1945 года Сталину, Молотову и Берии была передана на 10-ти страницах машинописного текста инструкция № 58, составленная Г.Г. Карповым. В ней изложены размышления автора относительно ликвидации УГКЦ путем раскола общественности в Западной Украине и разжигания искусственной вражды между ними при помощи Московской патриархии, которая в прошлом, как сказано в инструкции, не прилагала должных усилий для борьбы с католицизмом. Теперь же она может, и должна, по мнению Карпова, сыграть ведущую роль в борьбе против Ватикана, ставшего на путь фашизма и добивающегося установления своего влияния на послевоенное обустройство мiра. Ознакомившись с текстом данной инструкции в кон. марта, “великий миротворец” и “вождь народов” прямо на ней наложил резолюцию: “Тов. Карпов, со всеми мероприятиями согласен. Сталин”⁸². Так, задолго до т. н. “Львовского собора” судьба духовенства и верующих УГКЦ была решена в Ватикане и Кремле. На основе этой инструкции полковником НКВД И. Полянским, заместителем председателя Совета по делам религиозных культов, ответственного за неправославные религиозные объединения, была разработана более подробная секретная инструкция, в которой излагался план уничтожения УГКЦ. Уже 8 мая 1945 г. под №134 она была отправлена уполномоченному Совета по делам религиозных культов (СДРК) при СНК УССР в Киеве Вильховому⁸³. Согласно этой инструкции подразделениям НКВД, СД РПЦ и СДРК предписывалось начать контакты с членами образовавшейся во Львове в нач. 1945 г. Инициативной группы, поощряя их желаниям и просьбам, давая самые фантастические обещания, внедряя в их среду своих людей и т. п., что позволило бы сделать их удобным и послушным орудием в достижении поставленных целей. Члены же Инициативной группы даже не подозревали о наличии подобных коварных планов, наивно думая, что делают великое дело на благо украинского народа и Украинской Церкви. Целью такого заигрывания режима с представителями Инициативной группы, согласно инструкции, являлось, как: уже говорилось, стремление расколоть западно-украинскую общественность, посеять в ее среде вражду и недоверие друг к другу. С этой целью органами НКВД были арестованы митр, Иосиф (Слипый) и другие греко-католические епископы, после чего УГКЦ оказалась обезглавленной и лишенной административного управления. Одновременно, 18 июня 1945 г. СНК УССР своим постановлением за № 625 признал Инициативную группу единственным временным церковно-административным органом с полным правом руководить греко-католическими приходами в западных областях УССР. Инициативная группа получила право от имени УГКЦ ходатайствовать перед властями о регистрации религиозных общин, открытии культовых помещений, совершении обрядов и т. п. В результате такого коварного использования режимом Инициативной группы, в течение года из-за боязни за судьбы свои и своих семей к ней присоединилось 997 греко-католических священников, что, по отношению к оставшимся на то время на свободе 1270 священникам всей УГКЦ, составляло 78 процентов⁸⁴. Но, с другой стороны, именно благодаря Инициативной группе эти 78% в своем большинстве застраховались от неизбежных арестов и репрессий со стороны НКВД. Как объяснил на нелегальном собрании ОУН - УПА представитель Инициативной группы, “Костельник был уверен, что Кремль ни при каких условиях не согласится сосуществовать с УГКЦ. Он воспринял формальное “объединение” с Московской патриархией как зло меньшее, нежели полное уничтожение рядового греко-католического приходского духовенства, которому отводил исключительную первенствующую социальную и моральную роль в разоренных войной галицийских селах”⁸⁵.

Что же касается т.н. “Львовского собора” 1946 г., то изначально он планировался организаторами как рабочий форум духовенства и мiрян, на котором должны были только обсуждаться вопросы возможного объединения и создания на правах расширенной национальной автономии Поместной Украинской Церкви. В обращении Инициативной группы от 28 мая 1945 г. говорилось: “Инициативная группа должна привести нашу Греко-Католическую Церковь к воссоединению со всей полнотой Православной Церкви. Очевидно, для этого необходимо время, чтобы и клир, и верующие убедились в правильности нашего пути, чтобы не было лишней вражды и лишних жертв”⁸⁶. Намерения постепенного, на добровольных началах, обращения украинских греко-католиков в Православие были провозглашены и на самом т. н. “Львовском соборе”, состоявшемся 8-10 марта 1946 г., и в котором приняло участие 216 священников и 19 мiрян. “Руководители Инициативной группы сознают, что перевоспитание духовенства и народа в духе православия только еще начинается. Собор, который откроет наш поворот к православной вере наших отцов, будет только важным началом, а не окончанием великого намеченного дела”⁸⁷, — заявил во время открытия форума еп. Антоний (Пельвецкий). Но усилиями НКВД и его тайных агентов, засланных на форум, это мероприятие стихийно, “большинством голосов”, было самочинно объявлено “собором”, на котором вместо обсуждения было провозглашено о “самоликвидации” и “присоединении” УГКЦ к Московской патриархии. В советской печати “решения” этого мероприятия были объявлены "волей соборной полноты" всей УГКЦ, после чего сотни греко-католических священников, отказавшихся признать т. н. “Львовский Собор”, были арестованы и сосланы в Сибирь. В общей сложности было арестовано 11 епископов и около 1400 священников. Официально УГКЦ перестала существовать.

Этим шагом коммунистический режим на века заложил в подсознание многих галичан ненависть к Православию, и на корню зарубил зарождавшееся здоровое стремление к добровольному возвращению к “тысячелетней вере отцов” — истинному каноническому православию.

Но одними объявлениями о “самоликвидации” и арестами несогласных все проблемы решить не удалось. Тысячи несогласных греко-католических верующих и священников, скрываясь от репрессий, вынуждены были, подобно ИПЦ, уйти в подполье, организовав катакомбную УГКЦ. Согласно официальной статистике СД РПЦ между 1946-1959 гг. из первоначальных 3430 приходов УГКЦ было зарегистрировано как православные 3221, а также незарегистрированные, но действующие в качестве православных — 67, незарегистрированных, но действующих в качестве униатских (т. е. катакомбных) — 18, недействующих, закрытых храмов — 98.

По этим же данным, на 1959 г. в западных областях Украины оставалось на свободе еще 1643 бывш. униатских священников, из коих 1243 формально присоединились к православию, 347 остались униатами, из которых о 91 достоверно известно, что продолжали служить в подпольной УГКЦ⁸⁸.

Во многих случаях присоединение духовенства УГКЦ к МП происходило формально и неискренне, из страха за будущее свое и своих семей. Сохранилось даже письмо-завещание прот. Гавриила Костельника, обращенное к украинскому сопротивлению, в котором говорится, что присоединение к МП — акт вынужденный и временный, являвшийся в тех условиях единственной возможностью сохранения Церкви в Западной Украине.

По мнению проф. Д. Поспеловского, секрет выживания унии там, где, казалось, до войны была естественная тяга к Православию, объясняется не столько приверженностью к Ватикану, а тем более к римско-католическому богословию, сколько тем, что православие насаждалось насильственно, к тому же атеистическим государством, и в еще большей степени тем, что православие в глазах националистически настроенных западных украинцев стало отождествляться с “русификацией” и “осовковыванием” (советизацией)⁸⁹.

Что касается автономной Украинской Православной Церкви, то ее судьба сложилась аналогично. Большинство ее епископов, опасаясь сталинских репрессий, при отступлении немцев эмигрировали на Запад, где присоединились к Русской Зарубежной или Американской православным церквям. Не пожелали или не успели эмигрировать только семеро: архиепископ Черниговский Симон (Ивановский), епископ Полтавский Вениамин (Новицкий), епископ Каменец-Подольский Дамаскин (Малюта), епископ Луцкий Иов (Кресович), епископ Никодим — викарий Волынской епархии, и епископ Палладий – викарий Черниговской епархии. Все до единого они прошли через советские лагеря и тюрьмы, а еп. Дамаскин и еп. Палладий были расстреляны, причем последний в особо жестокий способ – ему были выколоты глаза, вырезаны уши и нос… При невыясненных обстоятельствах погиб также еп. Никодим. Автономия УПЦ Сергием Страгородским была ликвидирована, Экзархом Украины после неудачных переговоров с митр. Феофилом (Булдовским) назначен духовник Сергия — архиепископ Ульяновский Иоанн (Соколов), а все несогласные арестованы.

Успешно расправились МП и НКВД и с автокефальными юрисдикциями Украины, Латвии, Эстонии и Белоруссии, а также с румынским патриархатом в Молдавии и сербским — в Закарпатье. Епархии и приходы этих юрисдикции в “добровольно-принудительном порядке” были присоединены к МП, а несогласные священники арестованы или расстреляны по обвинению в “антисоветской деятельности”, “измене Родине” или “шпионаже”. Так митрополит т.н. УАПЦ(б) Феофил (Булдовский) Харьковский и Полтавский за отказ присоединиться к МП в кон. 1943 г. был арестован, а уже в январе 1944 г. погиб при загадочных обстоятельствах в застенках НКВД. Лишь единицы остались на свободе, да и то благодаря переходу на нелегальное положение. В Белоруссии вплоть до нач. 80-х гг. действовал белорусский автокефальный епископ Александр (Гайновский, род. ок. 1905г.) Пружанский. В 1947 г. он был арестован, пробыл в заключении шесть лет, после чего, выйдя на свободу, всю жизнь скрывался от властей. Последователи покойного украинского митрополита Феофила (Булдовского) частью перешли в МП, а частью – на нелегальное положение, влившись в ряды ка-такомбной ИПЦ.

В похожем положении оказалась и недавняя прислужница режима — обновленческая церковь. Она была лишена регистрации и храмов, а ее епископат и духовенство переведены в новообновленческую “Красную патриархию”, где они заняли ведущие должности, в том числе приняли архиерейские хиротонии. Но некоторые идейные обновленцы не признали верховенство бывших предателей, каковыми они считали митр. Сергия и митр. Алексия. В 1948 г. епископ Александр (Щербаков) путем регистрации в Совете религиозных культов попытался легализировать остатки обновленчества и создать альтернативное церковное управление. Но по настоянию патр. Алексия Симанского ему было отказано в регистрации⁹⁰. Постепенно обновленчество как самостоятельная структура исчезло, влившись в Московскую патриархию и заняв в ней ведущую роль.

Покончив, при помощи МП, с нелояльными режиму ИПЦ и др. юрисдикциями и течениями, а также укрепив при ее помощи свои позиции как внутри страны, так и на международной арене, к кон. 40-х — нач. 50-х гг. сталинский режим начинает сворачивать игры в “свободу вероисповеданий”, обратив действия репрессивного аппарата теперь и против порожденной им Московской патриархии.

Уже в 1948 г., после длительного затишья, по распоряжению Сталина М. А. Суслов и группа работников ЦК принялись за разработку специального постановления ЦК ВКП(б) о задачах антирелигиозной, атеистической пропаганды в новых условиях. В том же году под патронажем компартии учреждается Всесоюзное научно-атеистическое общество “Знание”, явившееся модернизированным преемником “Союза воинствующих безбожников”, а также повсеместно открываются “Дома научного атеизма”, целью которых являлось усиление проведения атеистическо-воспитательной работы с населением. Этот же год связан с повальными арестами теперь уже не только иерархов и духовенства оппозиционных юрисдикции, но и лояльной Московской патриархии. Так, за критику патр. Алексия (Симанского) в 1948 г. арестовывается один из авторитетнейших иерархов МП митр. Мануил (Лемешевский). Арестованы были и другие видные иерархи МП: митр. Нестор (Анисимов) — бывш. член Синода РПЦЗ, после войны, поверив патр. Алексию, возвратившийся из эмиграции в СССР; епископы Вениамин (Новицкий), Симон (Ивановский) — бывш. иерархи автономной Украинской Церкви, не пожелавшие эмигрировать; епископы Афанасий (Сахаров), Гавриил (Абалымов) и Лука (Войно-Ясенецкий) — бывш. иерархи Катакомбной Церкви, поверившие патр. Алексию и вышедшие из подполья, и многие другие.

В этот же период в МП на длительное время приостанавливаются и новые епископские хиротонии⁹¹, а по стране вновь начинается закрытие еще недавно переданных верующим храмов. Первоначально их закрытие широко распространилось на бывш. оккупированных территориях, где храмы были открыты еще немцами. Под предлогом того, что до войны они принадлежали “другим организациям”, местные органы власти стали возвращать их “прежним хозяевам”. Но после 1948 г. такое явление распространилось и на другие регионы. Так, ссылаясь на постановление Совмина РСФСР от 22 мая 1947 г. “Об охране памятников архитектуры” московский облотдел по делам архитектуры в 1948 г., отобрав у верующих церковь в Кунцеве, передал ее промкооперативу металлических изделий, мотивируя тем, что историческое здание будет в лучшей сохранности в ведении кооператива, нежели верующих⁹².

Многие, в т.ч. в самой МП, до сих пор недоумевают; что же повлияло на резкое изменение в политике Сталина по отношению к религии? Но даже мимолетное рассмотрение церковных и политических событий тех лет дает исчерпывающий ответ. 10 марта-24 апреля 1947 г. в Москве состоялась четвертая сессия Совета министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции по вопросам распространения сфер влияния в Германии и Европе. Не придя к единому мнению, советская сторона обвинила западные правительства в тенденции отойти от решений Ялтинской и Потсдамской конференций 1945 г. В результате этого ни по одному из крупных вопросов соглашения достигнуто не было. Успехи советской дипломатии в вопросах международных отношений давали трещину. В это время в СССР шли усиленные приготовления к широкомасштабному празднованию 800-летия Москвы, которая после головокружительных побед в нездоровом воображении Сталина виделась как новая мiровая столица. Чтобы повысить престиж Московской патриархии и его главы в православном мiре, по случаю торжеств из кремлевского Успенского собора-музея в Богоявленский патриарший собор были перенесены мощи св. митрополита Алексия Московского и положены в новоизготовленную на правительственные средства раку с золоченой сенью⁹³, а также проведено ряд других торжественных церковных мероприятий. По приглашению Сталина в числе иностранных официальных делегаций на празднование были приглашены и многие религиозные деятели. Среди них и влиятельный на Ближнем Востоке митр. Илья (Караме) Ливанский, впоследствии патриарх Антиохийский (+27.06.1979г.). На вcтрече с руководством КПСС митр. Илья пообещал со стороны Антиохийской и Александрийской церквей оказать деятельную помощь в вопросах урегулирования международных отношений между СССР и странами Запада, а также попытаться повлиять на некоторых членов западных правительств в выгодном Сталину свете., Помимо этого митр. Илья успешно обосновал обновленную идею “всеправославного” провозглашения Москвы — “Третьим Римом” и “всемiрной столицей”, а Иосифа Сталина — “новым Константином Великим” с вытекающими из этого международными политическими выгодами для СССР⁹⁴. Эта нездоровая идея больше всего пришлась по душе Сталину, в связи с чем “за особые заслуги перед Советским Союзом” митр. Илья был награжден Сталинской премией, а также по распоряжению Сталина ему подарили старинную икону Казанской Богоматери в дорогой оправе, старинные крест и панагию, украшенные драгоценными камнями, и многое другое. В свою очередь митр. Илья попытался подключить все свои связи во влиятельных кругах Ближнего Востока и Запада для продвижения необходимых Сталину решений. В рамках этой программы митр. Илья за рубежом создал международный благотворительный фонд помощи советским детям-сиротам, на счет которого было перечислено около 200 000 долларов, лично переданных митрополитом Советскому правительству. Как и следовало ожидать, этот факт в пропагандистских целях был широко проафиширован в зарубежной прессе советской агентурой⁹⁵.

После удачного проведения празднеств в 1947 г., сталинское правительство начинает активную подготовку к проведению в Москве в 1948 г. широкомасштабных празднеств по случаю 500-летия отделения от Канстонтинопольского патриархата Московской митрополии в автокефальную поместную Церковь. Под предлогом празднеств в Москву был запланирован приезд всех глав Поместных православных церквей, с участием которых Сталин предполагал созвать т. н. “Восьмой вселенский собор” и объявить красную Москву — “третьим Римом” и “столицей мiровой цивилизации”. Такая навязчивая идея у бывшего семинариста родилась не спонтанно. В 1943-1948 гг. руководство СССР активно готовилось к геополитическому прорыву на юг, к Средиземноморью. Наличие в этом стратегически важном регионе обширной и влиятельной православной диаспоры, необходимость найти достойный противовес влиянию Ватикана, прикладывавшего неимоверные усилия, чтобы сорвать планы коммунистического режима, — все это невольно вовлекло Московскую патриархию в самый центр тогдашней мiровой политики и интриг⁹⁶. Имея претензии на Восточную Европу, Балканы, Турцию и другие страны, Сталин, используя религию, загорелся идеей распространить влияние советского режима на страны пост-византийского пространства, в чем Церковь, как никто другой, на его взгляд, могла оказать существенную помощь⁹⁷. Замаскировав изжившую себя идею “мiрового интернационала” в национально-религиозный камуфляж, кремлевские идеологи провозглашают Сталина “выразителем тысячелетних национальных чаяний русского народа” и “вождем нации”, тем самым направив возросшие в годы войны национально-патриотические настроения народа в нужное им "советское" русло. Собственно этим, в какой-то степени, и объясняется неожиданное возвращение Сталиным царской формы в Красной армии, присвоение себе звания генералиссимуса, укрепление позиций Московской патриархии, субсидирование Антиохийского и Александрийского патриархатов (по $ 20 000 в год)⁹⁸, культивирование имиджа борца с “мiровым сионизмом” и возбуждение “дела врачей”, навязывание тюркским и мусульманским народам СССР славянской письменности и многое другое. Да и не спроста на Западе Сталин получил прозвище “красный монарх”, а некоторые восточные иерархи называли его “новым Константином Великим”. Существует даже версия, что подобно Наполеону, Сталин намеревался провозгласить себя “императором нового мiра”. С этой целью к разработке обновленной теории “Москва — Третий Рим” незадолго до своей кончины приступил еще патр. Сергий (Страгородский): “Иосиф Виссарионович Сталин — любимейший вождь нашего народа, гениальный Верховный Главнокомандующий нашего воинства, Богом поставленный на свой подвиг служения нашей Родине в эту годину испытаний… Русские верующие видят в лице Верховного Вождя нашей страны Богом ей данного отца своего народа, и горячи их молитвы Господу Богу о его здравии на долгие годы.

В нашем вожде верующие вместе со всей страной знают величайшего из людей, каких рождала наша страна, соединившего в своем лице все качества упомянутых выше наших русских богатырей и великих полководцев прошлого (святой князь Александр Невский, князь Дмитрий Донской, князь Пожарский, генералиссимус князь Суворов, фельдмаршал князь Кутузов), видят воплощение всего лучшего и светлого, что составляет священное духовное наследство русского народа, завещанное предками; в нем неразрывно сочетались в единый образ пламенная любовь к Родине и народу, глубочайшая мудрость, сила мужественного, непоколебимого духа и отеческое сердце. Как в военном вожде в нем слилось гениальное военное мастерство с крепчайшей волей к победе…”⁹⁹, – писали на страницах Журнала Московской Патриархии сергианские апологеты сталинизма.

В недрах Московской патриархии при активнейшем содействии и участии патр. Сергия образовалась даже богословская школа сталинизма, способствовавшая богословскому обоснованию и насаждению культа личности Иосифа Сталина в СССР и православных странах пост-византийского пространства. Его постоянное высказывание: “Мудрый, Богопоставленный Вождь народов нашего великого Союза…”¹⁰⁰, – становится знамением времени и символом Московской патриархии. Подражая Сергию, в этот процесс активно включились митр. Алексий (Симанский) Ленинградский, митр. Николай (Ярушевич) Крутицкий, митр. Иоанн (Соколов) Киевский и многие другие, буквально состязавшиеся в составлении панегириков и славословий в адрес “божественного Августа”.

В своей речи за литургией по случаю 27-й годовщины октябрьского большевицкого переворота митр. Николай провозглашал: “Да будет слава и честь нашему гениальному Верховному Главнокомандующему, нашему богоданному Вождю Иосифу Виссарионовичу”¹⁰¹. Ничем не отличаются высказывания и митр. Алексия: “Слава и честь и многая помощь от Господа Мудрому Верховному Главнокомандующему и богодарованному Верховному Вождю нашему И. В. Сталину”¹⁰². На крупные советские праздники во всех храмах МП в обязательном порядке вводились молебны с многолетиями “богоданному Верховному Вождю”, а практически все номера “Журнала московской патриархии” начинались телеграммами-панегириками диктатору. Как писал о. Владимiр Степанов (Русак): “Если бы Господь услышал молитвы наших иерархов о даровании Сталину стольких лет жизни, сколько ему желали архиереи Русской православной Церкви, то время жестокого сталинского террора продлилось бы до Страшного Суда”¹⁰³.

Помимо богословского обоснования культа личности и советского строя, по инициативе Сталина советский патриарх Сергий принялся отстаивать идею перевода Московского патриаршего престола с пятого на первое место по диптиху. В своих апологетических заметках он писал: “… Не будет ничего нарушающего описанный ход развития церковной жизни и неприемлемого в том, если бы и всю вселенскую земную Церковь возглавил тоже единый руководитель или предстоятель в качестве, например, председателя вселенского собора…, а также в том, если таким возглавителем окажется епископ какой-нибудь (!? – авт.) всемiрной столицы”¹⁰⁴.

Последовавшая вскоре смерть Сергия не позволила ему в полной мере разработать новый идеологический заказ. Однако его преемник патр. Алексий берется не только продолжить начатое Сергием начинание, но и претворить его в жизнь. К этому его вдохновило успешное проведение “поместного собора” в 1945 г., присоединение к МП приходов альтернативных национальных юрисдикций в Украине, Белоруссии, Молдавии и Прибалтике, гостеприимные приемы на Ближнем Востоке и т. п. Во время визита на Ближний Восток он был торжественно принят всеми восточными патриархами, а также главами правительств и видными политическими деятелями,, Исключение составила только Турция, куда из-за территориальных претензий со стороны СССР, а также соперничества с Константинопольским патриархом за титул “вселенского патриарха” Алексий не поехал.

Добившись усиления позиций МП на Ближней Востоке, ее руководство теперь открыто предпринимает попытки навязать культ “вождя и отца народов” всему православному мiру. В 1947 г. по случаю празднования 800-летия Москвы патр. Алексий перед представителями зарубежных церквей заявил, что “все искренне верующие люди осуществляют усердную всецерковную, всероссийскую молитву о державе, победе, мире, здравии и спасении… всех доблестных руководителей нашей страны во главе с нашим Великим мудрым Вождем, твердо ведущим нашу Родину по издревле священному пути мощи, величия и славы”¹⁰⁵. Торжественно отметив юбилей “всемiрной столицы”, на следующий год, в канун официальных переговоров между Советским правительством и дипломатическими представителями США, Великобритании и Франции в Москве, в ходе которых Сталин планировал поправить свой политический авторитет и влияние, решено было на высоком уровне отметить юбилей автокефалии Российской Церкви, под предлогом чего и собрать в Москве всех восточных патриархов для созыва т. н. “восьмого вселенского собора”. По этому поводу 25 февраля 1948 г. Советом Министров СССР было выпущено даже специальное распоряжение.

Но проведенные в июле 1948 г. помпезные торжества не оправдали надежд Сталина, приведя его к глубокому разочарованию. Из четырех восточных патриархов в Москву не приехал ни один, а Иерусалимская и Александрийская патриархии даже не прислали своих представителей. В торжествах и проведенном после них Совещании Глав и представителей Поместных Православных Церквей, как скромно пришлось назвать это мероприятие, приняли участие лишь иерархи восточноевропейского лагеря, где уже прочно утвердился коммунистический режим. Присутствовали также представители субсидируемой сталинским режимом Антиохийской патриархии, а также делегация из Константинополя, обезпо-коенного претензиями Москвы. Последние, приняв участие в торжествах, в Совещании принять участие демонстративно отказались, заявив, что созыв всеправославных соборов и подготовительных к ним комиссий — прерогатива исключительно Вселенского патриархата¹⁰⁶.

Не смотря на свою не легитимность и не представительность, Совещание все же состоялось. Говоря о целях собрания, патр. Алексий признался, что “созывая его, Русская церковь имела только одну цель — объединить Православные Церкви в единый духовный союз”¹⁰⁷. Выступления на нем были заполитизирова-ны. В духе новой советской идеологии прозвучали осуждения Ватикана, экуменического движения и сионизма, "пытающихся свергнуть советский строй”. “Ватикан, — говорилось в одной из резолюций, — этот заклятый враг Советского Союза является центром международных интриг…, центром международного фашизма”¹⁰⁸. В противовес патр. Алексий пытался представить Красную Москву как “средоточие жизни вселенского православия”. В составленной “компетентными органами” докладной записке, разосланной после т. н. “всеправославного совещания” Сталину, Молотову, Маленкову и Ворошилову, говорилось: “В результате работы совещания достигнуто объединение и сплочение вокруг Московской патриархии православных церквей Грузии, Сербии, Румынии, Болгарии, Польши и Антиохии, усиление влияния и авторитета РПЦ в международной церковной жизни. Совещание выработало единую линию отношения к Ватикану и экуменическому движению, …тем самым расстроив планы англо-американской реакции, пытавшейся вовлечь в экуменическое движение православные церкви”¹⁰⁹. Но для сталинской закулисной международной политики это было очередным поражением. В сталинские инсинуации о “свободе совести в СССР” на Западе уже не верили, а воззвания и постановления Совещания во вселенском православии так и не получили признания или поддержки. Не сумев добиться авторитета как “православного Ватикана”, Московская патриархия уже навсегда потеряла свое изначальное предназначение в глазах коммунистического режима. К этому следует добавить, что 1948 г. стал поворотным во внешней политике советского режима. Московские переговоры в августе 1948 г. показали, что Запад больше не верит в сталинскую показуху, и не смотрит на СССР как на союзника. Начало “холодной войны”, конфликт из-за Германии, разногласия с Югославией заставили Сталина отказаться от навязчивых идей мiрового владычества и все усилия направить на укрепление режима внутри СССР и восточноевропейского лагеря, в связи с чем и была возобновлена усиленная антирелигиозная кампания. Как отмечает Уильям Флетчер: “Над Восточной Европой успешно устанавливался советский контроль; влияние Московской патриархии могло быть полезно, но теперь уже не было так важно. И покуда не откроется какая-нибудь другая сфера приложения услуг Церкви, период использования РПЦ в интересах сталинской внешней политики подошел к концу”¹¹⁰. Таким образом, коммунистический режим, попользовавшись услугами Московской патриархии, при первом удобном случае выбросил ее как ненужную вещь, возобновив гонения если не на ее коллаборационистское руководство, то на рядовое духовенство и верующих.

Обратив репрессии против МП, режим все же не отказался от использования ее в политических целях. Оставаясь как духовными так и физическими заложниками богоборческой системы, руководство МП во всех своих заявлениях вынуждено было постоянно отрицать наличие гонений на религию в СССР, заверяя, что “советский строй — самый демократический и справедливый в мiре”. Таким образом, единственным свободным голосом канонического православия в СССР оказалась лишь его катакомбная ветвь. Истинно-православные иерархи и священники, не желая идти на компромисс с совестью и уступить, взамен относительной внешне-обрядной свободе, основной принцип существования Церкви — ее внутреннюю духовную свободу и независимость, вынуждены были продолжать служение в катакомбах, прибегая к усилению конспирации, постоянно меняя место жительства и т. п. С изменением религиозной политики режим с еще большей силой обрушился против “инакомыслящей” Катакомбной Церкви, т. к. очередная кампания по закрытию храмов привела религиозную жизнь страны к уходу в подполье.

В целом, послевоенный период для Катакомбной Церкви был ознаменован серьезным ослаблением позиций: верующие и священники вновь арестовывались, во многих регионах прихожане вынуждены были переселяться в уцелевшие от разрушений в годы войны города и села, другие после избрания патриархом Алексия Симанского присоединились к МП, часть катакомбного духовенства и паствы эмигрировали заграницу, где вошли в состав РПЦЗ. Нарушилась отлаженная система контактирования между подпольными группами, что в условиях конспирации и нелегальности грозило фактическим разгромом ИПЦ. В последнее время появились утверждения, будто бы во второй пол. 40-х гг. была предпринята попытка предотвратить разложение ИПЦ и сплотить оставшихся в живых катакомбных епископов, духовенство и общины различных ответвлений: иосифлян, даниловцев, андреевцев, кирилловцев и др. Более того, утверждается, что в ноябре 1948 г. в Ташкентской обл. было проведено нелегальное архиерейское совещание ИПЦ, в котором, по утверждениям бывшего монаха А. Сиверса, приняло участие восемь катакомбных архиереев. Однако пока что более достоверной и подробной информации об этом событии, если оно только действительно имело место, нет, а доверять утверждениям известного в церковной среде авантюриста и провокатора А. Смирнова-Сиверса, самозванно провозгласившего себя в 1995 г. «истинно-православным епископом», нет никаких оснований.

Проведение в период апогея сталинских репрессий какого-либо собора или совещания, пусть даже тайного, чревато было новыми арестами и окончательным уничтожением Катакомбной Церкви. Поэтому в целях усиления мер предосторожности и конспирации такое мероприятие вряд ли могло иметь место. С другой стороны в 40-е - 50-е гг. оставшиеся на свободе катакомбные епископы и священники ИПЦ в своей деятельности опирались на Указ покойного патр. Тихона (Белавина), Синода и Высшего церковного совета за № 362 от 20 ноября 1920 г. “О самоуправлении епархий”, придерживаясь таким образом (в связи с чрезвычайной ситуацией – гонениями) практики “временной децентрализации” церковной жизни, что уже само собой исключает необходимость созыва как высших органов церковного управления – Соборов, так и самой централизации тайной церковной жизни. К тому же из-за гонений и послевоенной разрухи крайне осложнено было сообщение между тайными епископами, а тем более возможность их совместного собрания в одном месте.

Единственное, что объединяло в те годы катакомбное епископство и духовенство ИПЦ – это стояние за чистоту Истинного Православия и введение в своих тайных приходах поминовения за богослужением имени единомышленного с ними “старейшего российского канонического епископа”, главы РПЦЗ митр. Анастасия (Грибановского, +1965 г.) — как Первоиерарха. Если бы в катакомбной ИПЦ в те годы созывались «архиерейские соборы» или был бы свой «первоиерарх», то в такой церковно-канонической мере не было бы необходимости. Но все это в тех условиях просто было невозможно, в связи с чем, дабы урегулировать свое каноническое положение и таким образом выйти из вынужденной церковно-канонической самоизоляции, и была введена обязательная формула поминовения за богослужениями Первоиерарха РПЦЗ, ставшая со временем незыблемой традицией.

Следует отметить, что этот период для катакомбной ИПЦ был одним из самых трудных. Усиление репрессий и преследований заставили ее уцелевших последователей повсеместно затаиться в глубоком подполье, усилить конспирацию и “самоизоляцию от внешнего мiра”, сосредоточиться на “бегстве в пустыню” и “внутреннем молитвенном делании”. В большинстве случаев повсеместно обезглавленные органами НКВД - МГБ подпольные общины ИПЦ распадались, а верующие, отказываясь от чужого пастырского окормления, или не зная о местопребывании других уцелевших катакомбных священников, переходили на т. н. акефальное (безпоповское) положение. Так по стране появились сотни тысяч истинно-православных христиан (ИПХ), которые вынуждены были отказываться от православных таинств и обрядов, “спасаясь одним постом и молитвой”. Большинство из них отказывалось принимать советское гражданство и паспорта (т. н. движение “безпаспортников”), вступать в колхозы, работать на советских предприятиях и даже пользоваться советскими деньгами. Как правило, такие консервативные последователи этого стихийного движения ИПХ, во многом напоминавшего российское старообрядческое сектантство, нелегально проживали в горах Северного Кавказа (напр. бывш. “имяславцы”), Сибирской тайге, заволжских и белорусских лесах, Центрально-Черноземном районе РСФСР, а также других регионах СССР. Основной процент последователей “безпоповского” (акефального) движения ИПХ составляло крестьянство. Чтобы прокормить себя и свои семьи, они держали частные хозяйства, огороды, а также работапи по найму плотниками, печниками и т. п. Стараниями монахов и верующих этого ка-такомбного течения в ИПЦ была возрождена утраченная ранее древневосточная практика исихазма. Среди многих верующих и монахов ИПЦ также широко практиковалось странничество, отшельничество и молчальничество.

Однако в этот период в СССР сохранялось еще очень много уцелевших подпольных общин ИПЦ во главе с тайными священниками и даже епископами, которые по мере возможностей старались сохранять между собой если не бытовое, то хотя бы молитвенное общение.

“Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина, не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная; сила, в которой народ наш ощущал собственную силу, которой он руководствовался в своих созидательных трудах и предприятиях, которой он утешался в течении многих лет. Нет области, куда бы ни проникал глубокий взор великого Вождя/…/ Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума /…/ Память о нем для нас незабвенна, и наша Русская православная церковь, оплакивая его уход от нас, провожает его в последний путь, “в путь всея земли”, горячей молитвой.

В эти печальные для нас дни со всех сторон нашего Отечества от архиереев, духовенства и верующих, из-за границы от Глав и представителей Церквей, как православных, так и инославных, я получаю множество телеграмм, в которых сообщается о молитвах о нем и выражается нам соболезнование по случаю этой печальной для нас утраты.

Мы молились о нем, когда пришла весть о его тяжелой болезни. И теперь, когда его не стало, мы молимся о мире его бессмертной души/…/ Молитва, преисполненная любви христианской, доходит до Бога. Мы веруем, что и наша молитва о почившем будет услышана Господом. И нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой горячей любовью возглашаем Вечную Память!”¹¹¹

Так советский патриарх Алексий (Симанский) в своей речи в московском патриаршем кафедральном соборе 9 марта 1953 г. перед официальной панихидой по И. В. Сталине верноподданнически оплакивал смерть коммунистического тирана и палача. Но большинство сознательных граждан страны, а тем более верующих, в те дни не разделяло скорби патриарха- отступника. Истинные священнослужители и верующие различных конфессий, повсеместно, кто в тюрьмах и лагерях, кто в тайных домовых храмах, подвалах, горах или лесах совершали благодарственные молебны Богу об избавлении от “антихриста-мучителя”, а неверующие просто испытывали неописуемую радость и надежду на перемены. И незначительные перемены не заставили долго ждать: в результате придворного переворота в Кремле, ближайшее окружение Сталина было отстранено от управления коммунистической партией и страной, а “правая рука” и преемник Сталина — Лаврентий Берия — расстрелян. При помощи маршала Г. Жукова и других советских военачальников власть в свои руки захватил 1-й секретарь МК ВКП(б), член Политбюро и секретарь ЦК Никита Хрущев, которого в сентябре 1953 г. пленум ЦК КПСС провозгласил 1-м секретарем ЦК. Многолетнрш диктат “Лубянки” над партийной номенклатурой заканчивался, и наступала эпоха диктатуры КПСС, в безпрекословном подчинении которой теперь пребывали и органы госбезопасности.

Начало правления Хрущева ознаменовало себя относительной “политической оттепелью”, либерализацией, раскрепощением и демократизацией общества. Из тюрем и лагерей вернулись многие узники совести, начались частичные процессы реабилитации “незаконно репрессированных”. 14-25 февраля 1956 г. в Москве состоялся ХХ-й съезд КПСС, на котором официально был осужден культ личности Сталина. В одну ночь по всей стране с улиц городов и сел исчезли памятники Сталину, а из мавзолея на Красной площади в Москве убрано его мумифицированное тело. Призрак Сталина окончательно перестал витать над страной. Но убежденные сторонники его культа, в том числе и руководство порожденной им Московской патриархии, еще долго не могли опомниться. Так что от лица официальной Московской патриархии, в отличии даже от КПСС, так и не прозвучали осуждения сталинского террора или хотя бы обращения о реабилитации незаконно расстрелянных православных иерархов и священнослужителей.

Ностальгировавшая по сталинским временам Московская патриархия не сумела воспользоваться временным веянием относительной свободы и занять в обществе первенствующие позиции. Почувствовавшие вкус свободы интеллигенция и думающая часть населения страны в тот период не увидели в Церкви созидающей силы, способной обратить их к духовному освобождению и обновлению, а потому в большинстве своем к ее нуждам и наследию остались безразличными. Упустив инициативу из собственных рук и не став авангардом духовного возрождения, Церковь, соответственно, в глазах коммунистических идеологов показалась окончательно дискредитировавшим себя, отмирающим, безполезным и совершенно беззащитным институтом, который теперь уже можно упразднить в течение одной пятилетки парой-тройкой указов и постановлений. Поэтому, несмотря на возросшие надежды на возможный пересмотр правительством отношения к религии и предоставление свободного существования религиозных организаций, Хрущев, осудивший Сталина за отклонение от “ленинских принципов”, объявил возросший в послевоенный период уровень религиозности “советских людей” серьезным препятствием “на пути построения коммунистического общества”. Такой курс внутренней политики Хрущева частично объясняется тем, что будучи в 30-е гг. 1-м секретарем ЦК КП(б) Украины, а позже МК и МГК ВКП(б), в стране при его прямом участии была развернута кампания массового закрытия и разрушения церквей, а также усиленной атеистической пропаганды, что в какой-то степени было приостановлено в послевоенный период из-за сталинских маневров во внешней политике. Усиление холодной войны показало неэффективность подобных маневров, в связи с чем, в противовес политике Сталина, Хрущев объявил о возвращении к “ленинским принципам” и возобновлении массовых антирелигиозных кампаний. Обусловлено это было еще и тем, что после смерти “вождя” в придворной борьбе с конкурентами Берией и Маленковым Хрущев опирался на влиятельную группу ортодоксальных партийных идеологов — М. А. Суслова, Е. А. Фурцеву, П. Н. Поспелова, Л.Ф.Ильичева, — давно (еще при жизни Сталина) выражавших решительное неодобрение “заигрываниям с церковниками”. Теперь они получили полную возможность реализовать это свое недовольство на практике. Уже 7 июля 1954 г. ЦК КПСС принял постановление “О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения”, а спустя четыре месяца, 10 ноября того же года другое — “Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения”¹¹². Эти постановления по смыслу идентичны документам 20-х-30-х гг. и несли в себе набор давно избитых атеистических заклинаний. Так, в постановлении от 7 июля 1954 г. отмечалось: “Церковники и сектанты изыскивают различные приемы для отравления сознания людей религиозным дурманом”, верующие характеризовались как “наиболее отсталая часть населения” и т. п.¹¹³

Сразу же после принятия этих документов советская печать с пробудившимся азартом обрушилась против “невежественных приспешников загнивающего капитализма”, клеймя позором всякого, кто осмеливался открыто проявлять свои религиозные убеждения. Для усиления эффективности антирелигиозной кампании в нее были задействованы и некоторые видные представители Московской патриархии. Так в 1958 г. была издана атеистическая брошюра, составленная преподавателем Одесской духовной семинарии Е. Дулуманом. Одновременно в печати появились заявления об отречении от Бога протоиереев П. Дарманского, А. Спасского, Черткова и других. 5 декабря 1959 г. в “Правде” появляется публикация профессора Ленинградской духовной академии прот. Александра Осипова, оправдывающая антирелигиозную истерию в стране. В последствии им была издана целая серия антирелигиозных статей и брошюр¹¹⁴. Подобным образом в стране поступило более 200 священников МП, причем некоторые из них вскоре получили ученые степени в области атеизма и заняли соответствующие высокие посты в новой для них отрасли¹¹⁵.

Для подобного задействования духовенства, к жизни была возвращена “Инструкция помощника уполномоченного секретного отдела ВЧК об агентурной и осведомительной работе среди духовенства” за 1921 г.; начавшая активно применяться в 50-е-60-е гг. МГБ-КГБ через СД РПЦ. В ней, в частности, говорится:

“1. Пользоваться в своих целях самим духовенством, в особенности занимающим важное служебное в церковной жизни положение, как-то архиереями, митрополитами, и т.п., заставляя их под страхом ответственности издавать по духовенству те или иные распоряжения, могущие быть нам полезными, например: прекращение запретной агитации по поводу декретов, закрытия монастырей и т.п.

2. Выяснить характер отдельных епископов, викариев, чтобы на черте честолюбия разыгрывать разного рода варианты, поощряя их желаниям и замыслам.

3. Вербовать осведомителей по духовенству предлагается после некоторого знакомства с духовным миром и выяснением подробных черт характера по каждому служителю культа в отдельности. Материалы могут быть добыты разными путями, а главным образом через изъятие переписки при обысках и через личное знакомство с духовной средой.

Материальное заинтересовывание того или иного осведомителя среди духовенства необходимо. При том же субсидии денежные и натурой без сомнения их будут связывать более с нами и в другом отношении, а именно в том, что он будет вечный раб ЧК, боящийся расконспирировать свою деятельность”¹¹⁶.

Как отмечает бывш. заместитель председателя Верховного Совета РФ по свободе совести, член Комитета Госдумы РФ по делам общественных объединений и религиозных организаций: “В 50-х-60-х гг. эта установка чекистов стала реализовываться в полном объеме. И не удивительно — ведь вся иерархия сверху была создана руками повелителей ЧК”¹¹⁷. Воплощение этой инструкции в жизнь облегчало и то, что подавляющее большинство епископата и духовенства официальной патриархии к этому времени принадлежало уже к “новой смене”, выросшей и воспитанной в сталинский период в антирелигиозных семьях и среде, где с молоком матери человеку прививались извращенные понятия о морали и чести, вере и добродетели.

Комментарии редакции “Параклит”:

1. Тихон /Белавин/, Патриарх Московский и всея России (1865 г.р.) – новомученик и исповедник.

По доносам «обновленцев» страдают бесчисленные мученики и исповедники. Быть верным Патриарху, или, как стали называть его верных чад — «тихоновцем», стало равносильно признанию человека контрреволюционером. Жестокое гонение не прекращалось в течение всего остатка жизни Патриарха. В 1918 г. наложил анафему на всех тех, кто войдёт в тесное сотрудничество с богоборцами, принятую Всероссийским Поместным Собором 1918 г. В 1920 г. издал Указ №362, на основании которого строилась жизнь всей Катакомбной Церкви, таким образом заложив фундамент Катакомбного движения в России. Незадолго до своей кончины Святейший Патриарх высказал мысль о том, что, повидимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу будет в ближайшем будущем — уход в «катакомбы». Поэтому, Патр. Тихон благословил профессору М. А. Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем Высшая Церковная иерархия изменит Христу и уступит Советской власти духовную свободу Церкви — стать епископом. 7 апреля 1925 г. Святейший Патриарх Тихон почил о Господе. Имеются сведения, что он был отравлен.

P. S. Нынешняя Московская Патриархия представляет опубликованный после его кончины документ, называемый ею его «завещанием», как подлинное изъявление его воли. Но это не так. Ныне не подлежит сомнению подложность этого документа, на самом деле составленного, вероятно, Тучковым, который вёл тогда советскую церковную политику.

Патриарха Тихона хотели сделать таким же послушным рабом, каким стал впоследствии митр. Сергий, но он не сломился. Поэтому народное церковное сознание и прославило его как новомученика и исповедника Истинно-Православной Церкви.

2. 25 апреля/8 мая 1923 г министр иностранных дел Великобритании маркиз Дж. Н. Керзон направил советскому правительству меморандум в котором, в целях пресечения религиозных преследований, считал возможным вмешательство во «внутренние дела большевиков».

3. 29 апреля/12 мая 1922 г., за неделю до заключения под стражу, к привлеченному к суду в качестве обвиняемого Патриарху Тихону (Беллавину) в его резиденцию на Троицком подворье в Москве явилась «инициативная группа прогрессивного духовенства» в составе прот. Александра Введенского, свящщ. Александра Боярского, Евгения Белкова и псаломщика С. Стадника в сопровождении двоих агентов ГПУ, поведшая разговор о добровольном удалении Патриарха от возглавления Российской Церкви. Святейший Тихон, заявив, что он всегда смотрел на патриаршество, как на тяжкий Крест, отвечал, что лишь Собор может освободить его от такового послушания, а ныне, предчувствуя скорый арест, он объявил о передаче Высшей Церковной Власти старейшему иерарху — митр. Ярославскому Агафангелу /Преображенскому/. «Инициативная группа» т. о. ушла ни с чем, однако 30 апреля/13 мая 1922 г. «прогрессивное духовенство» в лице запрещенного еп. Антонина /Грановского/, свящщ. С. Калиновского, И. Борисова, Вл. Быкова (Москва); прот. Александра Введенского, свящ. Евгения Белкова, псаломщика С. Стадника (Петроград); протт. Русанова и Дедовского (Саратов) выступила с воззванием («декларацией») к верующим сынам Православной Церкви России, выдержанным в совершенно просоветском духе.

2/15 мая 1922 г. эту же группу «прогрессивного духовенства» принял председатель ВЦИК М. Калинин, по согласованию с которым были предприняты дальнейшие действия к самочинному захвату церковной власти. На следующий день «инициативная группа прогрессивного духовенства», именующая себя уже «Живою Церковью», письменно уведомляет Калинина о создании «Высшего Церковного Управления», «ввиду устранения Патриархом Тихоном себя от власти» (!) принимающего на себя ведение всех церковных дел в России. В состав ВЦУ вошли те же: прот. Александр Введенский, свящщ. С. Калиновский, Евгений Белков и псаломщик С. Стадник. Первым деянием ВЦУ и иных известных уже представителей «прогрессивного духовенства» стало обращение от 4/17 мая 1922 г. к Калинину о помиловании всех приговоренных к расстрелу московских священников. (Возымело ли это какой-либо положительный отклик — осталось неизвестным.)

За день до заключения под стражу Патриарха вновь посетили священники — члены ВЦУ, испрашивая благословения на создание такого органа, дабы до вступления в должность Патриаршего Заместителя, митр. Агафангела Российская Церковь не оставалась бы в состоянии безначалия. Своею резолюцией на их прошении Патриарх поручил прот. Введенскому, свящщ. Белкову и Калиновскому осуществить передачу всех дел по церковному управлению митр. Агафангелу /Преображенскому/. Наследующий день патр. Тихон был посажен под домашний арест в покоях Донского монастыря, а ВЦУ поместилось в патриаршей резиденции на Троицком подворье.

Не может быть церковного управления без архиерея. И ВЦУ находит такового в лице запрещенного Патриархом в 1921 г. в связи с вводимыми им новшествами в богослужебной практике еп. Антонина /Грановского/, проживавшего в московском Заиконоспасском монастыре и живо откликнувшегося на приглашение обновленцев.

На первой встрече представителей ВЦУ с московским духовенством Хамовнического района 10/23 мая 1922 г. обновленцы потерпели провал.

Решительно осудил обновленчество и 15/28 мая 1922 г. наложил запрет на своих клириков Введенского и Белкова митр. Петроградский и Гдовский Вениамин /Казанский/ — будущий св. Новомученик. Но после его ареста вступивший в управление Петроградской епархией еп. Ямбургский Алексий /Симанский/ — будущий второй «советский» патриарх — признал каноничность ВЦУ и уже 23 мая/5 июня 1922 г. снял запрещение с обновленцев, которое, впрочем, было вновь подтверждено Митрополитом-мучеником из большевицкого застенка.

А уже 3/16 июня 1922 г. трое высших иерархов Российской Православной Церкви: митр. Владимирский и Шуйский Сергий /Страгородский/ — будущий «советский» патриарх; архиеп. Нижегородский и Арзамасский Евдоким /Мещерский/; архиеп. Костромской и Галичский Серафим /Мещеряков/ и случайно оказавшийся в Н. Новгороде еп. Васильсурский Макарий /Знаменский/ выступили с воззванием («декларацией») о признании каноничности самочинного обновленческого ВЦУ.

Таким образом начался организованный большевиками т. н. «обновленческий раскол» Российской Православной Церкви, формально прекративший свое существование лишь в середине 1940-х годов, но фактически послуживший началом новообновленческого раскола — современной Московской патриархии.

Вот как это описывает катакомбный еп. А. (см. «Письма катакомбного еп. А. к Ф. М.». – Издательство «Параклит». 2003 г.): «Как же это случилось, что под вывеской «Московской патриархии» начали свою деятельность обновленческие первоиерархи и обновленческий синод? Внутреннее перерождение сергианства в обновленчество произошло давно. А внешне это случилось так. В конце 1943 г. и начале 1944 г. обновленцы всякого ранга и чина, почуяв у себя в душе внезапно прилив покаяния, лавиной устремились в «Московскую патриархию» приносить исповеди своих грехопадений. Там они сотворили перед такими же клириками, как и они сами, призрачность покаяния. Там они были приняты с восторгами и объятиями, конечно, искусственными. Оттуда они возвратились на прежние свои должности с мандатами «Московской патриархии» и начали всех убеждать в своем «архиправославии». Теперь они уже были не презренными раскольниками, от которых все отвращались, а служителями «Московской патриархии», сущность которой еще многие верующие не уяснили себе.

Всего труднее объяснить внезапное поголовное покаяние обновленцев перед «Московской патриархией». Позыв к такому покаянию сразу объял всех живоцерковников — от последнего диакона до «первоиерарха» Виталия. Каялись все сразу, а не пожелавший каяться известный Александр Введенский — кстати и своевременно скончался.

Объяснить это явление, можно только зная происхождение обновленческого вероисповедания. Оно не мудро и не глубоко и часто выражается в двух словах: «что прикажете». Враг, ведущий с Церковью Христовой ожесточенную борьбу, по каким-то обстоятельствам вновь изменил свою стратегию и методы этой борьбы. В теперешних планах врагов церковных, обновленцы будут использованы уже не в качестве церковных революционеров, а как самые строгие православные священнослужители, отрастившие себе бороды и совершающие «стройные чинопоследования». Ведь, чтобы по приказу каяться, нужно совершенно вырвать из души всякого рода убеждения и верования. Это могут делать такие только люди, у которых совесть сожжена или очень покладиста. Такое явление — как безудержное, мгновенное, поголовное покаяние перед своими вчерашними самыми лютыми врагами — дает нам право утверждать, что в лице обновленчества мы не встречаемся с заблуждениями церковно-канонического и нравственного характера. Мы видим ясно, что обновленчество было весьма грубой подделкой церковности. Грубость этой подделки и погубила их, но сами обновленцы все же были ценны для демонских замыслов. Поэтому они были направлены, как теперь выражаются, на другую работу. Но мы, православные, должны распознавать их маски и личины, должны потому, что подделки церковные враг производит все более хитрые и тонкие, желая уловить ими даже «избранных».

Мы должны знать, что обновленцы как угодно могут менять свой внешний вид. Они вообще, как и их хозяева, демоны, любят очень маскарад. Прикажут свыше таким «священнослужителям» обриться и остричься — будут сразу все стриженые. Прикажут им свыше бороды отрастить — сразу появятся бороды. Прикажут, как теперь приказывают им, иконописный благообразный вид принять — будут стараться исполнить приказ. Прикажут, как ныне приказывают, строгие и стройные чинопоследования совершать — будут совершать и совершают. Прикажут в союз воинствующих безбожников вписаться — немедленно впишутся. Ныне они за теорию Дарвина о происхождении человека, а завтра — могут выступать против нее, если, конечно, прикажут. Ныне они в своих речах поносят монашество, а завтра —- подстригаются в монахи, чтобы послезавтра надеть на себя архиерейские ризы. Но сущность таких «церковных деятелей» всегда одна. Они верны не Христу и Его вечной Правде, но тому, кто может им дать возможность жить вольно и широко, и в свое удовольствие» (письмо 4-е).

Еще, хороший разбор «Живой Церкви» см. у М. А. Новоселова «Письма к друзьям» — письмо, 1-е, а о сути обновленчества — письмо 6-е.

4. Об этих событиях можно прочесть у архимандрита Феодосия /Алмазова/ в его книге «Мои воспоминания (записки Соловецкого узника), в главе «Раскол в Церкви».

5. Антонин /Грановский/ (1865-1924 гг.) — обновленческий «митрополит Московский». Указом Патриарха Тихона предан Соборному суду (2/15 апреля 1924 г.).

6. Иларион /Троицкий/, архиепископ Верейский, (1866 г.р.) – новомученик и исповедник, был выдающимся богословом и талантливейшим человеком. Окончил Московскую духовную академию кандидатом богословия (1910). Пламенный сторонник восстановления патриаршества; по избрании Патриарха назначен к нему секретарем. 12/25 мая 1920 г. хиротонисан во Епископа Верейского, викария Московской епархии. 24 мая/6 июня 1923 г. возведен в сан архиепископа. Вся жизнь его — это сплошное горение величайшей любовью к Церкви Христовой, вплоть до мученической кончины за Нее. За время своего святительства он не имел и двух лет свободы. С патриархом в Москве он поработал не больше полгода. Был одним из авторов «Соловецкого послания» 1927г. После издания декларации митр. Сергия 1927 г., архиеп. Иларион /Троицкий/ осуждал ее, но не торопился порывать с ним общения, т. к. в лагере были недостаточные и противоречивые сведения о происходящем. Он занял вначале такую же позицию, как и митр. Кирилл Казанский, говоря, что не нужно торопиться с расколом, надеясь на соборное разрешение этого вопроса. Но этим надеждам сбыться было не суждено. Архиеп. Иларион был увезен с Соловков в конце 1929 г. и скончался от сыпного тифа в больнице Ленинградской пересыльной тюрьмы.

Те, кто ссылается на Илариона /Троицкого/ как на сергианца, совершенно не правы, т. к. его позиция, на то время, по отношению к митр. Сергию, была выжидательная, но не окончательная, что мы видим и на примере с митр. Кириллом, который в конечном итоге разорвал всякое общение с митр. Сергием и стал единомышлен с митр. Иосифом Петроградским. Из того, что архиеп. Иларион осуждал декларацию и не принимал ее, но хотел разрешить этот вопрос соборно, можно заключить, что в дальнейшем, если бы он остался жив, он бы увидел, что соборность попрана и соборное решение невозможно. И последовал бы по пути, следом за митр. Кириллом Казанским.

7. Речь идет о лидере обновленческой группировки «Живая Церковь» протопр. Владимире /Красницком/, в мае 1924 г. по предложению властей вместе с небольшой группой единомышленников принесшим покаяние перед Патриархом Тихоном.

Большевиками и их агентом протопр. Владимиром /Красницким/ это было воспринято как серьезная уступка Патриарха обновленцам. Весьма негативный отклик на соединение с живоцерковниками последовал со стороны многочисленных архипастырей, клириков и мирян. В частности, решительно возражал против участия о Красницкого в Высшем Церковном Совете митр. Казанский и Свияжский Кирилл /Смирнов/ — будущий св. новомученик. А управляющий Ленинградской епархией, еп. Кронштадтский Венедикт /Плотников/ попросту напрямую отказал о. Красницкому в молитвенном общении. Поэтому, воспользовавшись практическою невозможностью созыва заседаний как Свящ. Синода, так и Высшего Церковного Совета, Патр. Тихон уже через месяц, 26 июня/9 июля 1924 г., вынужден был объявить о «прекращении переговоров с о. Красницким о примирении» и отмене распоряжений по созданию органов Высшего Церковного Управления с его участием. В частных беседах летом 1924 г. Патриарх Тихон особо подчеркивал, что «между ним и Красницким нет деловых взаимоотношений».

8. Пётр /Полянский/, митр. Крутицкий (1863 г.р.) – новомученик и Исповедник Российский. В 1920 г. Патр. Тихон «постриг» Петра Полянского в монашество и 25 сент. рукоположил в сан епископа с назначением на должность патриаршего викария, с последующим возведением в сан митрополита Крутицкого. 12. 04. 1925 г. - в день похорон Патр. Тихона, стал Местоблюстителем Патриаршего престола (по завещанию последнего). Советская власть требовала от митр. Петра, как и от других заместителей (митр. Агафангела, митр. Кирилла, архиеп. Серафима), издания декларации (подобной той, которую впоследствии издал митр. Сергий) и подчинения Церкви Советской власти, но он был непоколебим. За это мужественно претерпел ссылки, тюрьмы и гонения, в итоге сослан за полярный круг в пос. Хэ, где и провел остаток своих дней, оставшись стойким и упорным в своих убеждениях. Есть сведения, что по заданию Советской власти, тайно была устроена встреча с митр. Сергием /Страгородским/, чтобы последний уговорил принять его «платформу» в делах Церкви, на что митр. Петр ответил твердым отказом.

— Ну и сгниешь на ссылке!, — крикнул ему митр. Сергий.

— Сгнию, но со Христом, а не с тобой Иудой-предателем!, — ответил несокрушимый Местоблюститель Петр, и… продолжал «гнить и сгнивать» более 10-ти лет. В 1937 г. расстрелян. Погребен в г. Магнитогорске.

Митр. Петр находился в заключениях и убит за то, что отказался от многочисленных предложений сотрудничать с богоборческой жидо-большевицкой властью.

9. Сергий /Страгородский/, митр. Нижегородский, первый «советский» Патриарх Московский и всея Руси. Родился в 1867 г.. 25 февр. 1901 г. хиротонисан во епископа Ямбургского, викария С.-Петербургской епархии. Назначен правящим епископом Финляндским и Выборгским и возведен в сан архиепископа (1905). Одним из первых высших иерархов поддержал «обновленческий» раскол (1922), Через покаяние принят в молитвенно-каноническое общение с Российскою Православною Церковью Патриархом Тихоном. При этом архиеп. Федор /Поздеевский/ говорил Патр. Тихону о том, чтобы он не принимал митр. Сергия в сущем сане, ссылаясь на правило свт. Афанасия Александрийского, о том, чтобы начальников и возглавителей расколов не принимать в сущем сане. И как мы видим, как показала история, архиеп. Федор оказался прав. По распоряжению Патриаршего Местоблюстителя, митр. Крутицкого Петра (Полянского) от 23 ноября/6 декабря 1925 г., после ареста его большевиками 26 ноября/9 декабря 1925 г. митр. Сергий вступил в должность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. 28 октября/11 ноября 1926 г. был арестован большевиками и находился в заключении до 27 марта/9 апреля 1927 г.. По выходе из тюрьмы вновь вступил в должность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и 16/29 июля 1927 г. выступил с печально известной Декларацией об отношении Церкви к гражданской власти, фактически полностью подчиняющим Церковь безбожникам-большевикам. В 1934 г. незаконно усвоил себе титул «Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского». После ложного объявления большевиками якобы о кончине Патриаршего Местоблюстителя, митр. Крутицкого Петра /Полянского/ 29 августа/11 сентября 1936 г. (а фактически еще при жизни его) в декабре 1936 г. незаконно провозгласил себя «Патриаршим Местоблюстителем». Организованным сталинскими властями в Москве «собором» 1943 г. номинально «избран» первым «советским» Патриархом Московским и всея Руси. Скончался в Москве 2/15 мая 1944 г.

10. «Григорьевский» раскол был организован ГПУ по точно такому же сценарию, как и «обновленческий» в 1922 г.

9/22 декабря 1925 г. в Донском монастыре собралась специально подобранная ГПУ группа малоизвестных архиереев во главе с архиеп. Екатеринбургским и Ирбитским Григорием /Яцковским/, образовавшая по своему почину, в связи с возникшим в Церкви безначалием, Временный Высший Церковный Совет (ВВЦС) по управлению Российской Православной Церковью, «находящийся в каноническом и молитвенном общении с Патриаршим Местоблюстителем».

Организовав в очередной раз церковную смуту, власти все-таки не добились создания карманного органа Высшего Церковного Управления, поддерживаемого авторитетными иерархами и большинством церковного народа. К апрелю 1926 г. ГПУ потеряло всякий интерес к «григорьевцам», разыграв новую антицерковную комбинацию с использованием нарочито возвращенного из ссылки второго кандидата на должность Патриаршего Местоблюстителя Митр. Ярославского Агафангела /Преображенского/, право которого на вступление в должность Патриаршего Местоблюстителя, между прочим, поддержали и «григорьевцы». После неудачи и этой авантюры, последовавшей через несколько месяцев новых церковных нестроений, и безусловного признания полномочий временного главы Российской Православной Церкви за Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, митр. Нижегородским Сергием /Страгородским/, власти начали серьезную личную разработку последнего…

11. Речь идет о событиях, происходивших весною 1926 г., когда полномочия митр. Нижегородского Сергия /Страгородского/ как Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и, следовательно, безусловно законного временного главы Российской Православной Церкви, стали безоговорочно признаваться большинством церковного народа, ОПТУ начало усиленную личную разработку Первоиерарха. Следствием явилось письмо митр. Сергия народному комиссару внутренних дел от 19 мая/1 июня 1926 г. с прошением о легализации органов Церковного Управления и приложением первоначального «умеренного» проекта «Декларации» об отношениях с советской властью от 28 мая /10 июня 1926 г, (опубл.: Акты…, с. 470-471, 473-475). Такою «сговорчивостью» с Тучковым митр. Сергий впервые наглядно показал правильность избранной ГПУ тактики для достижения полного порабощения Высшего Церковного Управления. Естественно, что проявленная тогда митр. Сергием «умеренность» в традиции компромиссов покойного Патриарха Тихона /Белавина/ теперь уже никак не могла удовлетворить противника, и осенью 1926 года митр. Сергий был заключен в тюрьму... По выходе на свободу через пять месяцев…, через некоторое малое время, 7/20 мая 1927 г. Высшее Церковное Управление Российской Православной Церковью при митр. Сергии было официально легализовано большевиками, а 16/29 июля 1927 г. законным Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, митр. Нижегородским Сергием /Страгородским/ была издана «Декларация» об отношении Церкви к гражданской власти, уже в новой редакции — фактически полностью подчиняющей Церковь большевикам, что однозначно негативно воспринято было большинством церковного народа, в том числе и теми, кто до сих пор поддерживал Заместителя Патриаршего Местоблюстителя…

12. Запрещенный Святейшим Патриархом и преданный церковному суду в апреле 1924 г., один из лидеров «обновленческого» раскола архиеп. (в расколе «митрополит Одесский») Евдоким /Мещерский/, желая уязвить Патриарха, оказал существенную услугу церковным историкам, предав гласности тогда известное ему письмо Патр. Тихона — митр. Антонию /Храповицкому/ по поводу упомянутого Постановления об отмежевании от церковного Зарубежья. С откровенною целью политического доноса цитировались подлинные слова Патриарха: «Я написал это для властей, а ты сиди и работай»!! [См. Лебедев А., прот. Плод лукавый. Лос-Анджелес, 1994, с. 35; гл. воспр.: «Возвращение», 1994, №2 (6), с. 29].

Теперь-то известно и документально подтверждено, что инициатором и автором всех постановлений против зарубежного духовенства была… антирелигиозная комиссия во главе с Губельманом, сформулировавшим еще в 1923 г. требования к заключенному Патриарху, который мог быть освобожден из тюрьмы, если: «…выразит резко отрицательное отношение к новому Карловацкому Собору и его участникам…». В прилагаемой «краткой мотивировке» Губельман недвусмысленно говорит: «…выяснилось, что при некотором нажиме и некоторых обещаниях он (Патриарх Тихон) идет на эти предложения» (публ.: «Источник», 1995, № 3, с. 128).

Думается, что вынужденно подписанные Патриархом положения, продиктованные Губельманом, только в гораздо более смягченных и никого ни к чему не обязывающих формулировках, никак не могут считаться ныне имеющими всю полноту канонической силы церковно-административными распоряжениями Высшей Церковной Власти…

Таким образом, свидетельство «непримиримой» позиции Патр. Тихона к зарубежной части Российской Церкви удалось выразить от имени Патриарха лишь… подделав его посмертное Послание, обнародованное 25 марта/7 апреля 1925 года… (публ.: Акты… с. 361-363).

13. Кирилл /Смирнов/, митр. Казанский (1863 г.р.) — новомученик и исповедник Российский, первый Местоблюститель Патр. престола. Св. Иоанн Кронштадтский перед смертью просил, чтобы его отпевал еп. Кирилл (в то время еп. Гдовский). Он всегда говорил прямо, смело и открыто, чем восхищались даже его враги.

Открыто не признавал Советской власти, которая требовала от него, также как и от других заместителей (митр. Петра, митр. Агафангела, архиеп. Серафима), издания декларации (подобной той, которую впоследствии издал митр. Сергий) и подчинения Церкви Советской власти, но он не идёт на это. Не принял декларации митр. Сергия /Страгородского/. Находился постоянно в ссылках и тюрьмах и по этой причине имел противоречивую информацию о деяниях митр. Сергия. Этим объясняется постепенное изменение его позиции по отношению к митр. Сергию, в конечном итоге приведшей его к единомыслию с митр. Иосифом Петроградским и признанию «сергианской» Церкви — безблагодатной.

Вот строки из его писем: Ожидания, что митр. Сергий исправит свои ошибки, не оправдались, но для прежде несознательных членов Церкви было довольно времени, побуждений, и возможности разобраться в происходящем, и очень многие разобрались и поняли, что митр. Сергий отходит от той Православной Церкви, какую завещал нам хранить Св. Патриарх Тихон, и, следовательно, для православных нет с ним части и жребия. Происшествия же последнего времени окончательно выявили обновленческую природу сергианства. Образовывал и благословлял образование катакомбных приходов. Вместе с митр. Иосифом и группой духовенства (около 150 чел.) был расстрелян 20. 11. 1937 г. недалеко от г. Чимкента (Казахстан).

14. Агафангел /Преображенский/, митр. Ярославский. (1854 г.р.) — новомученик и исповедник Российский. 10 сентября 1889 г. хиротонисан во епископа Киренского, викария Иркутской епархии. Возведен в сан архиепископа (1904). Назначен архиепископом Виленским и Литовским (1910). 28 ноября 1917 года возведен в сан митрополита. С 1920 г. — митрополит Ярославский. Второй кандидат на должность Патриаршего Местоблюстителя. Ради мира церковного отказался от своих прав. Отверг «Декларацию» 1927 г. и вместе с группой единомышленных архиереев вышел из канонического подчинения ему 24 января/6 февраля 1928 г.

Вот что по этому поводу пишет в своих воспоминаниях схиеп. Петр /Ладыгин/: «В 1926 г. митр. Агафангел кончил свой срок, и из ссылки вернулся в Ярославль, т. к. он считался Ярославским, и все стали приезжать к нему. Тогда Тучков, с каким-то одним архимандритом, приехал к Агафангелу и стал требовать от него, чтобы он передал свое управление Сергию. Митрополит Агафангел на это не согласился. Тогда Тучков заявил ему, что он сейчас же вернется опять в ссылку. Тогда Агафангел, по слабости своего здоровья, и пробывши уже три года в ссылке, снял с себя управление и оставил законным Петра Крутицкого, до прибытия из ссылки второго кандидата, митр. Кирилла Казанского. Я услыхал об этом, и лично поехал к нему в Ярославль, и он мне сам объяснил свое положение и сказал, что теперь действительно остается каноническое управление за Кириллом и временно, до прибытия Кирилла, за митр. Петром. Сергия /СтрагородскогО/ и Григория /Яцковского/ он не признавал. Я его спросил: как же нам быть дальше, если ни Кирилла, ни Петра не будет. Кого же мы должны тогда поминать. Он сказал: «вот еще есть канонический митр. Иосиф, бывший Угличский, который в настоящее время в Ленинграде. Он был назначен Святейшим Патриархом Тихоном кандидатом, в случае смерти Патриарха, меня, Кирилла и Антония». Скончался митр. Агафангел 3 /16. 10. 1928 г.

15. Имеется ввиду Послание («Декларация») Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, митр. Нижегородского Сергия /Страгородского/ и Временного при нём Патриаршего Священного Синода об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти от 16/29 июля 1927 г., фактически подчиняющее Церковь безбожной богоборческой власти большевиков, что вызвало резкое неприятие широких кругов церковного народа. (Опубл.: Акты..., с. 509-513.)

16. В своем обращении в НКВД от 19 мая/1 июня 1926 г. митр. Сергий еще не решается употребить слово «Синод», но лишь испрашивает дозволения «для обсуждения возникающих церковно-канонических вопросов время от времени собирать небольшие собрания архиереев (от 5 до 15 человек)». Ответом послужил арест митр. Сергия большевиками осенью 1926 г. По его выходе на свободу через пять месяцев дело образования Синода получило движение. 5/18 мая 1927 г. в предварительном совещании митр. Сергия с приглашенными архипастырями фактически был создан Временный Патриарший Священный Синод при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя в составе семи членов (помимо Председательствующего).

Уже через два дня, 7/20 мая 1927 г., НКВД выдал официальную справку о легализации такого органа Высшего Церковного Управления при митр. Сергии, а 14/27 мая 1927 г. Указом № 97 Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Временного при нём Патриаршего Священного Синода было доведено до сведения всей Церкви о том, что «теперь наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное существование» (слова «Декларации» от 16/29 июля 1927 г.).

Вот каков состав новообразованного «легального» Синода:

1. Митр. Новгородский Арсений /Стадницкий/ (пост. 1899 г.); Заместитель Председателя Всероссийского Церковного Собора 1917-1918 гг., один из троих кандидатов в Святейшие Патриархи; в члены нового Синода избран заочно, так как от участия в первых заседаниях уклонялся, даже не подписывал «Декларацию» 1927 г.; впоследствии умеренный «сергианец», проходивший служение на удаленной Ташкентско-Туркестанской кафедре вплоть до смерти в 1936 г. (подр. биогр. см. прим. 56).

2. Митр. Тверской Серафим /Александров/ (пост. 1916 г.); откровенный агент ЧК-ГПУ, известный еще как «злой гений» тихоновского Патриаршего управления, презираемый православной Москвой церковный деятель, прозванный «митрополитом Лубянским»; впоследствии один из деятельнейших и активнейших «сергианцев», митр. Казанский и Свияжский, «увещеватель» по «делу Ярославской оппозиции», скончавшийся в советском застенке в 1938 г. (подр. биогр. см. прим. 48).

3. Архиеп. Вологодский Сильвестр /Братановский/ (пост. 1910 г.); впоследствии «сергианский» архиеп. Калужский; в 1928 г. входил в комиссию по расследованию «дела Митр. Иосифа /Петровых/»; скончался в Москве в 1931 г.

4. Архиеп. Хугынский Алексий /Симанский/, временно управляющий Новгородской епархией (пост. 1913); в 1922 г. непродолжительное время примыкал к обновленцам; впоследствии второй «советский» патриарх до мирной кончины в 1970 г.

5. Архиеп. Костромской Севастиан /Вести/ (пост. 1914 г.); в 1922-1923 и 1923-1924 гг. дважды уклонялся в «обновленческий» раскол и дважды возвращался в Православие через покаяние; уклонился от подписания «Декларации» 1927 г. «по болезни»; в 1928 г. входил в комиссию по расследованию «дела митр. Иосифа /Петровых/»; в 1929 г. арестован большевиками и скончался в 1934 г. в Кинешме.

6. Архиеп. Звенигородский Филипп /Гумилевский/, временно управляющий Московской епархией (пост. 1920 г.); в 1923-1925 гг. уклонялся в «беглопоповский» толк старообрядчества и возвратился в Православие через покаяние; несмотря на поддержку линии митр. Сергия, в 1931 г. арестован большевиками и скончался в 1936 г. во Владимире.

7. Еп. Сумский Константин /Дьяков/, временно управляющий Харьковской епархией (пост. 1924 г.); активный «сергианец», уже в конце 1927 г. возведенный в сан архиепископа с назначением правящим архиереем Харьковской и Ахтырской епархии, Патриаршим Экзархом Украины; репрессирован большевиками в 1937 г. и на следующий год скончался. Ко времени издания «Декларации» от 16/29 июля 1927 г. число членов «легального» Синода пополнилось:

— Архиеп. Самарским Анатолием /Грисюком/ (пост. 1913 г.); в 1924-1927 гг. один из соловецких узников, впоследствии активный «сергианец»; в 1928 г. входил в комиссию по расследованию «дела митр. Иосифа /Петровых/»; репрессирован большевиками в 1936 г. и в начале 1938 г. скончался в больнице Ухто-Печерского концлагеря;

— Архиеп. Вятским Павлом /Борисовским/ (пост. 1916 г.); активный «сергианец», подобострастный сторонник «Декларации» 1927 г., увещеватель т. н. «Ярославской оппозиции»; арестован большевиками в 1937 г. и на следующий год расстрелян в Ярославле;

— Еп. Серпуховским Сергием /Гришиным/, управляющим делами Синода (пост. 23 апреля/6 мая 1927 г.); молодой архиерей самого «свежего» поставления, активный «сергианец»; сменит за свою жизнь около десятка кафедр вплоть до 1943 г.

Итак, первоначальный Временный Священный Синод при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя — орган, при помощи которого с 1927 г. митр. Сергий стал проводить политику подчинения Церкви безбожному государству вплоть до полной подмены большевиками Высшего Церковного Управления — в год издания «Декларации» состоял в подавляющем большинстве из архиереев еще дореволюционного «Императорского» поставления; третья часть из них примыкала к тем или иным расколам; один из членов являлся откровенным «приставником» ГПУ и более половины из них были впоследствии репрессированы советской властью, чьи «радости и неудачи» они столь поспешно признали и своими «радостями и неудачами»…

17. Указ № 549 от 8/21 октября 1927 г.

18. Евдоким /Мещерский/, архиеп. Нижегородский; обновленческий «митрополит Одесский». Явился одним из основоположников «обновленческого» раскола (1922), активно сотрудничал с ГПУ. Свт. Тихоном запрещен в священнослужении с преданием суду православного Собора. Постоянный член обновленческого «Синода» (1935), которым назначен «митрополитом Одесским» (1930). Под конец жизни сложил с себя духовный сан и монашество, женился и скончался вне общения с Православной Церковью в 1935 г.

19. Борис /Рукин/, епископ Можайский; в «григорьевском» расколе — «митрополит Московский». Митрополитом Сергием /Страгородским/ запрещен в священнослужении. В конце 1920-х годов в «григорьевском» расколе носил титул «митрополита Московского». В 1931 г. скончался в Бутырской тюрьме в Москве.

20. Амвросий /Смирнов/, архиеп. Муромский. Род. 4 апреля 1874. В 1934 г. непродолжительное время управлял Пугачевским викариатством Саратовской епархии, а затем переведен на Муромское викариатство Владимирской епархии. В конце 1935 г. арестован. Скончался в тюрьме в 1942 г.

21. Петр /Зверев/, архиепископ Воронежский (1878 г.р.) — новомученик и исповедник Российский. 2 /15 января 1919 г. хиротонисан в Москве во епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии. В 1922-1924 гг. находился в ссылке в Средней Азии. По возвращению назначен правящим архиереем на Воронежскую кафедру, временно управлял Московской епархией, возведен в сан архиепископа (1925). В феврале 1926 г. арестован большевиками и сослан в лагерь особого назначения в Спасо-Преображенском Соловецком монастыре. Не принял декларации митр. Сергия. 25 января /7 февраля 1928 г. скончался от тифа в Анзерском скиту.

22. Свт. Филипп /Колычев/ (1507-1569гг.), митр. Московский и всея Руси (1566-1568 гг.). Смело обличал беззакония царя Иоанна Грозного, за что был сослан в заключение, где и принял мученический конец. Память 9 января, 3 июля и 5 октября.

23. Дважды весьма туманно упомянутая автором провокация, представляется теперь, заключалась в следующем: Высшему Русскому Церковному Управлению Заграницей в самом начале своей деятельности пришлось разрешать проблемы Северо-Американской епархии, где у временно управляющего епархией еп. Канадского Александра /Немоловского/ возникли неурядицы, главным образом, материального характера. Еще были возможны какие-то сношения с Патриархом Тихоном, который предложил послать в Северную Америку для устроения церковных дел временно управляющего Российскими приходами в Западной Европе, митр. Евлогия /Георгиевского/. Однако он. не желая уезжать в заокеанскую командировку, связался с митр. Херсонским и Одесским Платоном /Рождественским/, в 1907-1914 гг. бывшим Правящим Архиереем Алеутской и Северо-Американской епархии, а тогда в эмиграции занимавшим скромную должность начальника Русской духовной миссии в Афинах (Греция), и от назначения отказался, предложив вместо себя кандидатуру митр. Платона.

В соответствии с определением Заграничного ВЦУ от 29 декабря 1920 г./11 января 1921 г. митр. Платону был предоставлен отпуск для частной командировки в Северную Америку с целью устроения церковных дел. В апреле 1921 г. митр. Платон прибыл в Нью-Йорк, где был моментально окружен «агентами влияния» ГПУ, направившими его деятельность в русло раскола РПЦ(З). Были дозволены даже связи с Москвой, с Святейшим Патриархом, который высказал рекомендации о назначении Митр. Платона на Северо-Американскую кафедру, о чем был извещен и Архиерейский Синод РПЦ(З). В соответствии с этим 23 августа/5 сентября 1922 г. архиерейский Синод РПЦ(З) (по согласованию с еп. Александром) постановил назначить временно управляющим Северо-Американскою епархией митр. Платона. Усиленно подогретые извне автокефалистские тенденции заставили митр. Платона пойти на авантюру. 7 /30 сентября 1923 г. им был распространен указ Св. Патриарха Тихона от 6 /29 сентября 1923 г. об утверждении своем в должности управляющего Северо-Американской епархией. Этот указ был сообщен митр. Платоном архиерейскому Синоду РПЦ(З) без присылки самого подлинника, однако по доверию Синода к маститому Владыке был безоговорочно принят. Впоследствии явную сомнительность этого указа отметил Высший Суд штата Нью-Йорк, отказавшись признать его подлинность, т. к. весьма настораживало, что текст его получен был из Москвы… на следующий день после подписания… Также и архиерейский Синод РПЦ(З) позднее отказался признать этот указ подлинным, отмечая в 1930 г., что «никакого значения сему документу не придает». Добавим, что в советской церковной прессе этот документ был впервые опубликован лишь в 1957 г. Таким образом, можно заключить, что инициирование издания этого указа (если он вообще существовал) и было началом большевичкой провокации, проведенной при участии архиеп. (позднее митрополита) Тверского Серафима /Александрова/. В силу этого сомнительного указа митр. Платон объявляет себя утвержденным на Северо-Американской кафедре, а в начале 1924 г. получает из Москвы Патриарший указ от 3 /16 января 1924 г. об отстранении от управления епархией и вызове для суда в Москву «ввиду имеющихся данных о контрреволюционных выступлениях… направленных против Советской власти и пагубно отражающихся на Православной Церкви»… Следует отметить, что митр. Платон, особенно в эмигрантский период своей деятельности, никак не выказывал себя последовательным антикоммунистом, скорее, следуя в этом вопросе настроениям сводах пасомых из числа во многом еще дореволюционных переселенцев в Северо-Американские Соединенные Штаты. Так что обвинения митр. Платона были совершенно надуманные, не говоря уже о чисто политическом характере их. Важно было другое: противоречивыми указами из Москвы — сомнительность первого из коих неизбежно скоро обнаружится; при совершенной неожиданности и необоснованности другого, сокрытого, между прочим, митр. Платоном от архиерейского Синода РПЦ(З) — и при подогревании искусственных противоречий между митр. Платоном и архиерейским Синодом поставить главу Северо-Американской епархии в такое положение, когда усердно пропагандируемый автокефалистский путь станет единственно возможным видимым выходом из создавшейся ситуации. Что и получилось. А отсюда было недалеко уже и до «подписки о лояльности советской власти» в соответствии с условиями «Декларации» 1927 г., на что лично митр. Платон уже был согласен в 1928 г. — лишь возмущение клира и паствы удержало тогда неканоническую «Американскую автокефалию» от поглощения столь же сомнительной «советской Патриархией». Когда уже в 1924 г. тайные пружины всей этой провокации выявились, по утверждению автора, Святейший Патриарх Тихон отменил навязанное ему ГПУ решение об увольнении митр. Платона. Мы не располагаем документальными подтверждениями того, но те обстоятельства, что ни в Москву на суд митр. Платон не приезжал (что было бы равносильно для него самоубийству), ни фактически отстранен от управления епархией в соответствии с распоряжениями Москвы в 1924 г. не был, ни преемник его ни назначен, ни послан в Нью-Йорк не был, а митр. Платон оставался законным управляющим Северо-Американскою епархией вплоть до выхода из подчинения архиерейскому Синоду РПЦ(З) и отстранения им от управления епархией с запрещением в служении 18/31 марта 1927 г., свидетельствуют о том, что Свт. Тихоном были предприняты максимально возможные тогда усилия для разрушения планов врагов Церкви в отношении организации продолжающегося поныне «американского» раскола Русского Церковного Зарубежья.

24. Автокефалистские идеи стали усердно пропагандироваться вокруг митр. Херсонского и Одесского Платона /Рождественского/ сразу же по его прибытии в Нью-Йорк в апреле 1921 г. Провокация с противоречивыми указами из Москвы (см. прим. 51) подвигли митр. Платона к решительным, но осторожным действиям. Первоначально без его участия, но, вне всякого сомнения, с ведома правящего архиерея 20 марта/2 апреля — 22 марта/4 апреля 1924 г. в г. Детройте было созвано собрание клира и мирян Северо-Американской епархии, постановившее «временно объявить Русскую Православную епархию в США самоуправляющейся Церковью», а митр. Платон был избран ее главою и назначен тростистом над имуществом всех церквей. Несмотря на то, что на последнем заседании «Детройтского собора» митр. Платон уже присутствует в качестве председателя, получает от «собора» право ношения второй панагии и преднесения креста (т. е. внешних знаков отличия главы Церкви), на словах он остается лоялен РПЦ(З), в октябре 1924 г. деятельно участвует в работе Архиерейского Собора в Сремских Карловцах, а на следующем Архиерейском Соборе 1926 г. выступает с докладом о положении в епархии, определенно отмежевываясь от автокефалистских постановлений «Детройтского собора». Испрашивая у собора особые грамоты ко всем предстоятелям Православных Церквей в Америке о подтверждении своих прав и полномочий на управление Русской Православной Церковью в Америке, он, в то же время, отказался подписать протокол этого своего доклада. Хитрость, предпринятая для получения обманом подтверждения своих полномочий как главы «Американской Церкви», была раскрыта; митр., Платону оставалось только покинуть заседание Собора, который, противясь автокефалии, никаких просимых грамот ему не выдал, а самого митр. Платона исключил из числа членов Архиерейского Синода. Затем, после самочинного увольнения и запрещения единственного оставшегося верным Архиерейскому Синоду РПЦ(З) своего викария, 18/31 марта 1927 г. Архиерейский Синод подверг митр. Платона отстранению от управления епархией и запрещению в священнослужении.

Тем временем, на протяжении всего 1927 г. идет работа по выработке официального статуса «Американской автокефалии»: в феврале собирается «священный собор» епископов, вырабатывается гражданская «конституция», издается «Декларация» ко всем православным жителям Америки. В результате 6/19 декабря 1927 г. была официально провозглашена «Американская автокефальная церковь», не признанная ни Архиерейским Синодом РПЦ(З), ни предстоятелями иных Поместных Православных Церквей в Америке. В 1933 г. окончательно провалилась затея и поддержки этого антиканонического новообразования подсоветским Московским церковным управлением, безоговорочно потребовавшим от митр. Платона и его последователей соблюдения условий «Декларации» 1927 г. — т. е. подписки о лояльности советской власти.

При преемниках митр. Платона «Американская митрополия» неоднократно меняла ориентацию: от автокефалии — к Архиерейскому Синоду РПЦ(З) — затем к Московской Патриархии — потом опять к «независимости». И лишь в 1970 г. — во время глубокого кризиса «Американской автокефалии», когда паства ее стала разбредаться в РПЦ(З), в американские приходы Московского Патриархата или в иные православные юрисдикции — исходя из определенных внешнеполитических причин, по указке спецслужб, полностью поработивших к тому времени Московскую Патриархию, второй «советский» Патриарх Алексий /Симанский/ незадолго до смерти «даровал» вожделенную автокефалию «Американской церкви», вслед за чем последовало признание ее и другими Поместными Церквами, всё более отходящими от Православия и ориентирующимися на московский церковный курс…

25. Имеется ввиду попытка примкнувшего к обновленцам архиеп. Минского и Туровского Мелхиседека /Паевского/ в 1923 г., ссылаясь на Патриарший Указ № 362 от 7/20 ноября 1920 г., предусматривающий возможность самоуправления епархий в период гонений, провозгласил «Автономную Белорусскую Церковь», возглавив ее в самочинно присвоенном сане «митрополита». После покаяния в августе 1923 г. он был принят Патриархом Тихоном в общение с Российской Православной Церковью. Что не помешало ему, впрочем, уже вскоре связаться с «григорьевским» расколом, а затем стать и деятельным «сергианцем».

Использованная литература:

1. Доклад Э. И. Лисавцева на Конференции С.-Петербургского отделения общества "Мемориал": Исторический путь православия в России после 1917г., 2 июня 1993г.;

2. Ципин В. , Русская Православная Церковь, с.113;

3. Цыпин, с. 114;

4. Степанов (Русак) В., Свидетельство обвинения, М., 1993, с. 47;

5. "Правда", 1943г., 25 февраля;

6. Степанов (Русак) В., там же, с. 47;

7. Докладная записка Экзарха МП в Прибалтике митр. Сергия (Воскресенского) от 12. 11. 1941 г. Красная патриархия, М., 1993, с. 120-121;

8. Докладная записка Экзарха МП в Прибалтике митр. Сергия (Воскресенского) от 12. 11. 1941 г. Красная патриархия, М., 1993, с. 120-121;

9. Роод Вим, Рим и Москва: отношения между Святым престолом и Россией / СССР в период от Октябрьской революции 1917г. до 1 декабря 1989г., Львов, 1995, с. 122;

10. Федулов С. В., Тайный сговор, М., 1995, с. 75; Роод Вим, там же, с. 135;

11. Федулов С. В., там же, с. 78; Роод Вим, там же, с. 130-135;

12. Роод Вим, там же, с. 129-130;

13. Федулов С. В., там же, с. 75; Роод Вим, там же, с. 143;

14. Роод Вим, там же, с. 135;

15. Мел/ Уогк Типез, 13. 05.1944; Роод Вим, там же, с. 135-136;

16. Правда, 14. 05. 1944;

17. Федулов С. В., там же, с. 78; Роод Вим, там же, с. 144;

18. Федулов С. В., там же, с. 114; Роод Вим, там же;

19. Федулов С. В., там же, с. 114; Роом Вим, там же, с. 143-144;

20. Роод Вим, там же, с. 130;

21. Федулов С. В., там же, с. 118; Роод Вим, там же;

22. В. А. Алексеев, "Иллюзии и догмы", М., Политиздат, 199 г, с. 337;

23. В. Алексеев, там же, с. 337;

24. Алексеев, там же, с. 340;

25. В. Алексеев, там же, с. 337 – 339;

26. Подлинный лик Московской патриархии, М., 1995, с. 6;

27. В. Алексеев, там же, с. 344;

28. Поспеловский Д, "Русская православная церковь в ХХ-м веке", М., 1995, с. 192;

29. В. Алексеев, там же, с. 346;

30. С. Гордун, "Русская церковь в период с 1943 по 1970 гг.", Журнал Московской патриархии, №1, 1993г., с. 41;

31. ЖМП, 1943, №1, с. 16;

32. Кузнецов Б. М., В угоду Сталину, Нью-Йорк, США, 1993, с. 118;

33. См. Обращение Собора архиереев Русской православной церкви к Советскому Правительству 8 сентября 1943 года, ЖМП, 1943, №1, с. 13;

34. ЖМП, 1943, №2, с. 8;

35. В. Алексеев, там же, с. 352;

36. ЖМП. 1943, декабрь, №4, с. 13-15;

37. Красная Патриархия.—М., 1992, с. 135;

38. Красная Патриархия, с. 135;

39. В. Алексеев, там же, с. 351;

40. ЖМП, 1944г., №6, с. 57;

41. "Известия", М., 1944 г, 21 мая, №120; ЖМП, 1944, №6, с. 46;

42. В.Алексеев, там же, с. 353, В.Алексеев, "Маршал Сталин доверяет церкви", Агитатор, орган ЦК КПСС, 1989г., №10, с. 26-27;

43. С. Гордун, "Русская церковь в период с 1943 по 1970 гг.", ЖМП, 1993г., №1, с. 43;

44. В. Алексеев, Агитатор, 1989г., №10, с. 27 – 28;

45. В. Алексеев, там же, с. 27;

46. В. Алексеев, там же, с. 27;

47. В. Алексеев, там же, с. 27;

48. Подлинный лик Московской патриархии, М., 1995, с. 5;

49. В. Алексеев, там же, с. 28;

50. В. Алексеев, там же, с. 28;

51. В. Алексеев, там же, с. 28;

52. Подлинный лик Московской патриархии, с. 5;

53. Кузнецов Б. М., "В угоду Сталину: годы 1945—1946", Нью-Йорк, 1993, с. 206;

54. Кузнецов Б. М., там же, с. 176-177;

55. Кузнецов Б. М., там же, с. 207;

56. Назаров М., "Миссия русской эмиграции", М., 1994, с. 342;

57. Подлинный лик Московской патриархии, М., 1995, с. 6;

58. В. Алексеев, "Иллюзии и догмы", М., 199 г., с. 347 – 348;

59. Д. Поспеловский, там же, с. 202;

60. В. Алексеев, там же, с. 354;

61. Акты патриарха Тихона, М., 1994г., с. 854;

62. Православная Русь, 1995г., №7(1532), с. 11-12;

63. Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. Париж: ИМКА - ПРЕСС, 1979, с. 355-360;

64. Регельсон Л., Трагедия Русской церкви, ИМКА-Пресс, Париж, 1977, с. 90;

65. Религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны, Отечественные архивы, СПб., 1995г., №3;

66. С. Гордун, там же, с. 45;

67. Д. Поспеловский, там же, с. 274;

68. Гордун С., там же, с. 45;

69. Обращение инициативной группы от 28 мая 1945г., Львовский церковный собор, документы и материалы: 1946-1981, М., 1982, с. 73; Костельник Г. Ф., Вибрані твори, К., 1987, с. 22;

70. Костельник Г. Ф., Вибрані твори, К., 1987, с. 17, 21-22;

71. Ярема В., Звернення до Патріяршого екзарха Московської патріархїї в Україні за липень 1989 року, Церква й Життя, К., самиздат, 1990, №2, с. 21 – 22;

72. Львовский церковный собор, документы и материалы: 1946-1981, М., 1982, с. 73;

73. Боцюрків Б., УГКЦ в катакомбах, Ковчег, Львов, 1993, № 1, с. 117-118;

74. Ярема В, там же, с. 21;

75. Архив Зарубежного представительства "Української Головної Визвольної Ради", Нью -Йорк, п.ФЗ-1; Боцюркив Б., там же, с. 115;

76. Интервью с Кристиной Костельник - Польяк, Загреб, 1980г., 12 марта; Боцюркив Б., там же, с. 114;

77. Боцюрків Б., там же, с. 118;

78. Польский М., Новые мученики Российские, США, Джорданвилл, 1957, т. II, с. 94 – 96;

79. Ярема В., там же, с. 16;

80. Федулов С. В., Тайный сговор, М., 1995, с. ЗУ-40; Роод Вим, Рим и Москва: отношения между Святым престолом и Россией / СССР в период от Октябрьской революции 1917г. до 1 декабря 1989г., Л., 1995, с. 144-145;

81. Роод Вим, там же, с. 130;

82. Заречный О., там же, с. 17;

83. Заречный О., там же, с. 18;

84. Львовский церковный собор, там же, с. 100;

85. Боцюркив Б., там же, с. 113-114;

86. Обращение Инициативной группы всечестному Греко - Католическому духовенству в Западных областях Украины, Львовский церковный собор, документы и материалы: 1946-1981, М., 1982, с. 45;

87. Львовский церковный собор, там же, с. 73;

88. ЦГАОР, ф. 6991с, д. 256/2, февр.1959;

89. Д. Поспеловский, там же, с. 262 – 263;

90. Русак В., Свидетельство обвинения, М., 1993, Т. 3, с. 175;

91. Поспеловский Д., там же, с. 267;

92. Поспеловский Д., там же, с. 266;

93. ЖМП, 1955, №2, с. 64;

94. Подлинный лик Московской патриархии, М., 1995, с. 6;

95. Прямой Путь, М., самиздат, 1990г., №17, с. 3 - 4; Фомин С., "Россия перед вторым пришествием", М., Троице - Сергиева лавра, 1993 г., с. 242 – 243;

96. Шкаровский М. В., РПЦ и Советское государство в 1943-1964 годах, Спб., 1995, с. 10;

97. Подлинный лик Московской патриархии, с. 4;

98. Отечественные архивы, СПб., 1994г., №5;

99. Журнал Московской Патриархии, 1944. №1, с. 13-15;

100. ЖМП. 1944. №6, с. 46;

101. ЖМП. 1944, №11, с. 20;

102. ЖМП, 1944, №2, с. 12;

103. Степанов (Русак) В., Свидетельство обвинения, М., 1993, Т. 3, с. 51;

104. Фомин С., "Россия перед вторым пришествием", М., 1993г., с. 21;

105. Подлинный лик Московской патриархии, с. 6.;

106. Поспеловский Д., там же, с. 263-264;

107. ЖМП, 1948г., спецвыпуск, с. 35 – 36;

108. Роод В., там же, с. 96;

109. Шкаровский М. В., там же, с. 137;

110. Fletcher W. A Study in Survival. N. Y., 1965. Р. 29;

111. "Перед судом Божиим", Монреаль, Канада, 1990г., с. 10-11;

112. О религии и церкви. Сборник высказываний классиков марксизма -ленинизма, документов КПСС и Советского государства. М., 1981. С. 69-80;

113. Там же, с. 70;

114. Цыпин, с. 155-156;

115. Поспеловский Д, там же, с. 281;

116. Подлинный лик Московской патриархии, М., 1995г., с. 7;

117. Подлинный лик Московской патриархии, с. 7.

Публикуемый в настоящем издании известный труд протопресвитера Михаила Польского “Положение Церкви в Советской России” в представлении не нуждается. Отзыв о нем соузника автора по Соловетскому лагерю архимандрита Феодосия (Алмазова) помещен на странице №3.

“Обвинительное заключение” – отрывок из другого сочинения отца Михаила, написанного позднее, призван дать исчерпывающюю оценку событиям, изложенным в предыдущей работе, но оставленным скороее на суд читателя, нежели разрешенным самим автором.

Исследование историка С.Шумило, посвященное взаимоотношениям советского режима и советской церкви в 40-50гг. XX века можно назвать впервые выполненным безпристрастно. В этой работе на основании документальных данных раскрываются как первоначальные намерения Сталина “окатоличить” подъяремную Россию, так и, опять же, не удавшаяся попытка приобрести авторитет в глазах мiрового сообщества при посредстве мнимого покровительства Поместных православных церквей. Последнему, по словам автора, должна была способствовать «обновленная идея “всеправославного” провозглашения Москвы — “Третьим Римом” и “всемiрной столицей”, а Иосифа Сталина — “новым Константином Великим” с вытекающими из этого международными политическими выгодами для СССР.

Имея претензии на Восточную Европу, Балканы, Турцию и другие страны, Сталин, используя религию, загорелся идеей распространить влияние советского режима на страны пост-византийского пространства, в чем Церковь, как никто другой, на его взгляд, могла оказать существенную помощь. Замаскировав изжившую себя идею “мiрового интернационала” в национально-религиозный камуфляж, кремлевские идеологи провозглашают Сталина “выразителем тысячелетних национальных чаяний русского народа” и “вождем нации”, тем самым направив возросшие в годы войны национально-патриотические настроения народа в нужное им “советское” русло. Собственно этим, в какой-то степени, и объясняется неожиданное возвращение Сталиным царской формы в Красной армии, присвоение себе звания генералиссимуса, укрепление позиций Московской патриархии, субсидирование Антиохийского и Александрийского патриархатов (по $ 20 000 в год), культивирование имиджа борца с “мiровым сионизмом” и возбуждение “дела врачей”, навязывание тюркским и мусульманским народам СССР славянской письменности и многое другое. Да и не спроста на Западе Сталин получил прозвище “красный монарх”, а некоторые восточные иерархи называли его “новым Константином Великим”».

Вернуться на сайт Истинно-Православной литературы